Отрадно улетать в стремительном вагоне
От северных безумств на родину Гольдони...
М. Кузмин
Прошло полгода. Владимир не подвинулся ни на шаг в своих поисках.
Безумные затраты, им производимые, расшатали его материальное
благосостояние, а письма друзей увещевали бросить безумные бредни и
возвратиться в Москву, где он найдет много нового и много новых.
Осунувшийся и постаревший, он снова ощутил, как-то гуляя по аллеям
Пратера, старую московскую тоску, посмотрел грустными глазами вокруг и, со
свойственной ему решительностью, отрекся от своей страсти и перед
возвращением домой решил поехать на месяц отдохнуть в Венецию, посмотреть
Джорджоне, Тициана, старшего Пальму, портреты Морето и плафоны Теполо,
покормить голубей на площади Святого Марка и вспомнить далекие дни своей
первой любви, раскрывшейся ему в переливах горячего венецианского солнца.
XI. ВЕНЕЦИАНСКАЯ ВСТРЕЧА
Ты - читатель своей жизни, не писец:
Неизвестен тебе повести конец.
М. Кузмин
Задержавшийся в снегах около Понтебо, венский экспресс только на закате
спустился на марчито и рисовые поля, орошаемые мутными водами реки По, и
после полуночи прибыл на перрон венецианского вокзала.
Два американские паровоза тяжело дышали, вздрагивая всем своим
металлическим телом и выпуская пары. Суетились путешественники, забирая свои
портпледы, спокойно и деловито сновали носильщики. Агенты гостиниц
выкрикива-ли названия своих отелей:
"Палас-отель", "Мажестик", "Альби", "Савой-отель"...
Владимир хотел остановиться обязательно в той гостинице, куда он
двадцать лет назад прямо из рождественской Москвы привез Валентину,
закутанную в зимнюю шубку, как будто еще всю запорошенную снежинками
Петровского парка, по которому они катались перед отходом поезда.
Он, сколько ни силился, не мог припомнить названия отеля, пока перед
его глазами не мелькнул ливрейный картуз с надписью "Ливорно-отель".
Несомненно, это был именно "Ливорно-отель", а комна-та была © 24.
Через минуту гондола уносила его по черным водам каналов великого
города масок, призрачных зеркал, молчаливых дожей, героев Гольдони,
персонажей Гоцци и великих венецианских живописцев.
Была пасмурная ночь, и тем более уютной показалась небольшая комната с
пушистым ковром, кувшином воды,
огромной кроватью, старинным венецианским зеркалом и чашкою горячего
какао перед мягкой кроватью.
Несмотря на вереницы всплывших вдруг воспоминаний, усталость брала
свое, и Владимир, едва успев проглотить горячий напиток, сомкнул утомленные
глаза.
Когда он проснулся, было уже поздно... Где-то ворковали голуби,
доносились всплески вод канала, оклики гондольеров и крики уличных
продавцов.
Яркие солнечные блики просачивались сквозь закрытые жалюзи и плыли в
сладкой истоме по полу, наполняя солнечным туманом всю комнату.
Владимир блаженно потянулся, высвободился из одеяла, спустил ноги на
ковер и быстро подошел к окну и поднял жалюзи.
Горячий венецианский полдень пахнул ему навстречу, и он чуть не
вскрикнул от удивления.
На противоположной стороне канала стоял огромный балаган, и на нем
красовалась огромная золотая вывеска:
Паноптикум-Американ. Ново! Чудо природы! Ново! Поразительный феномен!
Сестры Генрихсон!
XII. СЕСТРЫ ГЕНРИХСОН
Тут весь театр осветился плошками,
и зрители захлопали в знак удовольствия.
Карамзин
Когда Владимир подходил к пестро размалеванному входу
"Паноптикум-Американ", для него уже не могло быть более никаких сомнений. На
огромном белом плакате крича-ли яркими красками написанные две головы
диковинных красавиц, живо напоминавшие ему давно знакомые черты.
Оживленная толпа волновалась у билетных касс. Жен-щины в черных
кружевных накидках, солдаты в голубых мундирах, солдаты в черном,
берсальеры, мальчишки, две русские экскурсантки, очевидно, учительницы из
Елабуги, ищущие в паноптикуме сильных ощущений, два, три рабочих с
длиннейшими шарфами, замотанными кругом шеи, немецкое семейство и прочие
персонажи венецианской толпы.
На широком помосте два скарамуша били в барабан, а краснощекая
Коломбина делала глазки бравому унтеру.
Представление было в полном разгаре, когда Владимир вошел в
переполненный зрительный зал. Фокусник-китаец, только что вынувший из своего
пустого барабана двенадцать тарелок с горячими макаронами и несколько
бутылок Дольче-Спуманте, налил две стеклянные тарелки водою, обвязал
веревкой и широким взмахом пустил их вертеться кругами вокруг себя,
сопровождая их свистящий полет гортанным криком.
Владимир чувствовал, как учащенно билось его сердце, и знакомое чувство
волнующей страсти, подобное тому, какое испытал он в Коломне при первом
взгляде на восковую куклу, пронизывало все его существо.
Имя сестер Генрихсон стояло в программе непосредственно за китайцем
Ти-Фан-Тай, и Владимир в сладостной истоме и с каким-то затаенным страхом
ждал окончания изысканной китайской программы.
Китаец, захватывая одно за другим блестящие блюдца на кончики
тростинок, заставлял их кружиться в быстром вращении, управляя трепетным
бегом целого десятка тростей. Мерное вращение блюдец, под рокот струн
несложного оркестра, заставило Владимира закрыть глаза во избежание
головокружения.
Взрыв аплодисментов заставил его очнуться. Китаец кончил и уходил,
прижимая руки к груди.
Молчаливые лакеи собрали его принадлежности и поставили на сцену
двойной трон, сделанный в подражание египетскому стилю, и тотчас задвинули
его ширмами с изображением ибиса, сфинксов и колоннами иероглифов.
За ширмами послышались шаги, и сбоку вышел маленький арабчонок в
огромной белой чалме и бирюзовых шароварах и выразительно приложил палец к
губам. "Тсс... Тсс..." -послышалось со всех сторон, и понемногу воцарилась
тишина. За ширмами раздались звуки струн, и арабчонок быстро сложил створки.
Владимир, впившийся руками в ручки кресел, почувствовал, как участились
удары его сердца и холодный пот выступил на лбу. Перед его глазами мелькнули
два обнаженных тела, едва прикрытые нагрудниками и поясами египетских
танцовщиц.Знакомые змеи бронзовых волос ниспадали на роскошные формы
зеленоватого опалового тела, черные глаза Берты растворили его душу, а
красный рот дышал сладострастной улыбкой.
Он не видел, что, собственно, исполняли сестры, он не понимал даже, где
он, все образы самого пылкого его воображения, самые смелые догадки были
превзойдены действительностью.
Густые змеи рыжих, почти бронзовых волос окаймляли бледное, с
зеленоватым отливом лицо, горящее румянцем и алыми губами и в своей
композиции укрепленное огромными черными глазами, линии плеч, бедер и живота
струились подобно изгибам тела диковинной Венеры великого Сандро.
Все мечты Владимира о конечном женственном, о том, к чему все
пройденные женщины были только отдаленным приближением, казалось, были
вложены в это тело.
Арабчонок задернул ширмы. Сестры пропали. Толпа не-истовствовала.
Владимир встал и с удивлением посмотрел на кричащих людей.
"Зачем здесь эти хари! Подите вон! Убирайтесь!" - хотелось крикнуть, но
он удержался и почти шатаясь направился к выходу.
XIII. РЫЖЕВОЛОСАЯ АФРОДИТА
На диване лежал корсет,
доказательство ее тонкого стана,
чепчик с розовыми лентами и черепаховый гребень.
Карамзин
Вечером того же дня Станислав Подгурский, содержатель паноптикума,
австрийский поляк родом из Закопане, познакомил Владимира с "сестрами
Генрихсон".
Голландки весьма чисто говорили по-немецки. Были лю-безны и очень
скромно одеты в белое с пятнышками платье. На стене их комнаты висела
какая-то выцветшая фотография семейной группы и мастерски по-цорновски
писанный масляный портрет. На столе тускло блестел медный кофейник.
Разговор вначале не клеился. Владимиру хотелось скорее созерцать, чем
рассказывать. Однако нужно было говорить.
Вскоре терпкий контральто Берты втянул его в оживлен-ный разговор о
цирковых знаменитостях.
Берта - та, чье восковое изображение так поразило Владимира в Коломне,
была немного худее своей сестры, типичной немецкой красавицы. Ее лицо было
даже менее красиво, чем спокойное классическое лицо Китти. Но какая-то
пряность, какая-то недосказанная тайна пропитывала все ее существо.
Казалось, будто все, что она говорит и делает, было не настоящим,
нарочным, произносимым только из учтивости к собеседнику и мало интересным
ей самой.
Ее кажущаяся оживленность была холодна, и огромные глаза часто
заволакивались тусклым свинцовым блеском. Казалось, что где-то там, вне
наблюдения собеседника, у нее была иная жизнь, завлекательная, глубокая
своим содержанием.
Впрочем, все это не мешало ей быть увлекательной собеседницей, а
родинка на ее шее лучше всяких слов говорила о том, какая славная женщина
была сестрой добродушной Китти.
Владимир, вначале смущенный неестественной близостью близнецов, вскоре
перестал замечать ее и рассказывал о своих поисках. Удивил сестер своим
напряженным к ним интересом.
Расстались они друзьями. Уходя, Владимир узнал, что портрет на стене,
писанный в цорновской манере, изображает скульптора Ван Хооте.
XIV. ЗАРНИЦЫ
Под сенью пурпурных завес
Блистает ложе золотое.
А. Пушкин
Всю ночь Владимира душили кошмары. Он задыхался в змеиных объятиях
бронзовых кос. Влажные русалочьи руки обвивали его горящую шею, и терпкие,
пьяные поцелуи впивались в его тело, оставляя следы укусов вампирьих зубов.
Утром он уже отнес сестрам пучок магнолий и застал их веселых и
улыбающихся за утренним кофе. Они задержали его у себя. Вечером он катал их
в гондоле по Большому каналу. На другой день он снова был у них, чем вызвал
видимое недовольство Подгурского.
Терпкий голос Берты, ее наивные песенки овладели им всецело и до конца.
Они были единственная реальность, существующая для него, все остальное был
дым.
Он опустошил антикварные лавки, украшая ожерельями зеленоватое тело и
вплетая драгоценности чинквеченто в бронзовые косы.
Неестественная связь сестер и вынужденное постоянное присутствие Китти
сначала смущали его. Но вскоре опытным сердцем уловив, как начала
разгораться тлевшая в душе его подруги диковинная страсть, он забыл о Китти.
Порывы его чувства, казалось, покоряли обеих сестер. И только однажды, когда
он, забывшись, поцеловал обнаженное колено Берты, его глаза встретили полный
ужаса взгляд Китти. Но это был только один миг. Вскоре весь мир потонул в
бушующем океане страсти.
XV. КАТАСТРОФА
Osculaque insetuit cupide
luctania linguis
Lascivum femori
supposuitigue femur...
P. Ouidius Naso (1)
....................................................
....................................................
....................................................
....................................................
1. Жадно теснят языки в поцелуях друг друга, И бедро, прижимаясь к
бедру, разжигает страсть...
Овидий Назон
XVI. ЗАПИСКИ КИТТИ
Разбитое зеркало означает смерть.
Примета
1. Сентября. Венеция
Берта забылась в полусне.
Пользуюсь минутой записать чудовищное событие нашей жизни. Я никогда не
думала быть писательницей, но события, окружающие меня, столь необычайны,
дыхание смерти окружает нас со всех сторон, и роковая развязка, очевидно,
приближается. Пусть же эти страницы послужат завещанием бедной Китти Ван
Хооте, одной из несчастных "сестер Генрихсон" цирковой арены.
Я и сестра Берта родились близнецами, сросшимися своими бедрами, в
зажиточной купеческой семье Ван Хооте в Роттердаме.
Роды матери были очень тяжелы, и отец, желая скрыть наше уродство и
предполагая впоследствии разъединить нас операционным путем, отвез нас к
двоюродной сестре нашей матери.
Однако хирурги отказывались делать операцию, говоря, что она угрожает
смертью одной из нас. Матушка не могла оправиться от родов и вскоре умерла.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг