Именно иезуиты подтолкнули покойного Фердинанда II на разжигание
тридцатилетней войны, всячески вредили всем противникам Габсбургов. А
тут такой подарок! Поэтому уже к осени все простые поляки и большинство
шляхтичей-католиков считали предательство на поле боя непреложной
истиной. Что привело к расколу ранее почти единого шляхетского
сословия.
Не стал бороться с этим слухом и король. Для него он был просто
спасительным - не он, оказывается, виноват в поражении, а предатели,
отколовшиеся от Святой матери католической церкви. Тем более к тому
времени Владислав имел большой зуб на опороченных еретиков - именно
магнаты-протестанты заблокировали его планы в тридцать пятом году по
возобновлению войны со шведами, заставили короля сократить войско.
Ату их! Сплотимся вокруг законного короля! Да здравствует Святая
дева, еретиками не почитаемая! - такие и подобные лозунги пошли гулять
по стране. И слова быстро становились делами. То в одном, то в другом
городе происходили погромы немецких кварталов, домов знатных шляхтичей
перешедших в кальвинизм или лютеранство. Здорово досталось и
арианам-социанам.
Запылали мирные дома, стали пропадать, иногда со своего двора
люди, не принадлежавшие к доминирующей в стране конфессии. Посчитав
патриотическим карт-бланшем молву о предательстве в битве при Висле,
негодяи пользовались ею для удовлетворения собственных низменных
чувств. Грабили, убивали, насиловали, унижали. Польские дороги стали
совсем непроходимы для одиноких путников или небольших групп
путешественников - разбойников вера вообще не интересовала, они обычно
грабили и жестоко убивали всех, кого могли.
У всех некатоликов на территории ранее самой терпимой к иноверцам
Польши появились проблемы. Теперь им та было неуютно, а то и смертельно
опасно находиться. Резко ухудшилось отношение даже к совсем уж
непричастным к происшествию евреям. О православных с униатами и
говорить нечего, их уничтожали при первой возможности, для католика
отличить схизматика от униата дело нелёгкое и невыгодное в придачу.
Проще просто убить и ограбить. Многим шляхтичам-православным пришлось
делать выбор: возвращаться с повинной на родину, чтоб уцелеть или
срочно переходить в католицизм. Ни для кого не было секретом, что в
войске гетмана, большей частью на руководящих постах, сотни
представителей благородного сословия. Таких перебежчиков он охотно
принимал, в нарождавшемся государстве катастрофически не хватало
образованных людей. Однако большинство для спасения предпочло сменить
веру.
Одновременно казачьи агенты разносили слухи и о милосердии
Хмельницкого, отпустившего множество поляков. Однако эта молва такого
распространения не получила, хотя выпустили из Люблинского и
Сандомирского воеводств десятки тысяч людей. Но угонялось-то в неволю,
погибало на дорогах несравненно больше, да и здесь-то иезуиты не
прозевали, успешно распространение вражеской пропагандой пресекли. Да и
уж очень зрима, неоспорима для поляков была причина их бед - проклятые
схизматики. Именно явность вины иноверцев - схизматиков и добавившихся
к ним протестантов - стала фатальной для атмосферы терпимости в
государстве. Простой народ, немалая часть элиты Польши настроились на
искоренение всех еретических гнёзд в своих городах и сёлах.
Естественно, евреям, имеющим имущество соблазнительное для соседей, всё
чаще стали вспоминать, что они "предали Христа". О том, что он сам был
евреем, в подобных случаях почему-то вспоминать не хочет.
"Получали - веселились, подсчитали - прослезились". Это - тютелька
в тютельку - о Хмеле после битвы. Когда покойников, наконец,
захоронили, а добычу с поля боя поделили, пришло время для подведения
первых итогов битвы. И здесь впору было плакать, а не радоваться.
Выяснилось, что казаки потеряли почти половину артиллеристов, а
это были ценнейшие специалисты войны. У пиратов Карибского моря хороший
канонир получал порой долю большую, чем капитан. У гетмана чуть
сердечный приступ не случился, когда он ознакомился со списком выбывших
из строя, столько там было знакомых, а то и дорогих для него имён.
Слёзы сами собой на глаза наворачивались у совсем не склонного к
сентиментальности человека, ведь столько походов с этими людьми
проделано, в стольких опасностях вместе побывали... В другой момент он
может и сам бы их на смерть послал, но сказалось предельное напряжение
предыдущей недели - пришлось на вечер выпасть из руководства и
нажраться до потери сознания в кругу доверенных атаманов. И у самых
великих людей есть нервы.
Заменить погибших пушкарей в ближайшее время было нереально, да и
к уцелевшим стоило отнестись с бережением. Гетман немедленно дал
указание атаманам беречь оставшихся пуще глаза. В передней линии
табора, пусть смертью героев, но погибло около половины лучших стрелков
запорожского и донского войск. Также больше половины своей численности
потеряла гетманская пехота. Это связывало руки Хмельницкому в
отношениях со старшиной Сечи, от опеки которой он надеялся вскоре
освободиться. Гетманскую армию предстояло восстанавливать.
Наконец, вопреки расчетам, пороха у поляков захватили немного - те
его успели выстрелять - а свой тоже был использован сверхлимитно. Это
очень ограничило планы на разграбление больших территорий. Многие
города и замки успеют запасти продовольствие благодаря новому урожаю, а
на разрушение укреплений необходимо очень много пороха. Отсутствие
больших пороховых заводов на Малой Руси показало старшине необходимость
срочного их строительства.
С ведома атаманов и союзников, Хмельницкий написал предложение о
перемирии и переговорах о прочном мире королю Владиславу IV. Зная о
высокой вероятности вторжения в Польшу шведов, он хотел перенаправить
ненависть поляков на других врагов. Тесный союз поляков и шведов для
Малой Руси был чрезвычайно опасен и слухи о предательстве протестантов
появились именно для его предотвращения.
Ещё раньше были отправлены послания о великой победе над польским
войском и его полном уничтожении всем соседним государям, дожу Венеции,
императору, персидскому шаху. Получили такое известие и в Стокгольме.
Гетман спешил заявить о появлении новой силы на мировой арене.
* * *
Дни после битвы на Висле король позже вспоминать не любил. Не без
причины. Получив, наконец, под своё начало желанную армию, он в
преддверии битвы уже видел себя полновластным государем, знаменитым
полководцем-победителем, великим человеком, вошедшим в историю... Стал
же жалким беглецом, вынужденным бросить для спасения жизни и свободы
всё взятое в поход имущество. Разве что шкатулку с драгоценностями его
пахолок успел из королевского шатра прихватить и как человек чести
отдал государю.
Лихорадочная попытка немедленно начать организацию новой армии не
встретила понимания у окружающих. Наглец Любомирский, и ранее не раз
его оскорблявший, потребовал отречения Владислава - мотивируя это
неспособностью к управлению государством и недоверием королю
большинства шляхтичей. Друг Адам откровенно струсил и, бросив всё,
позабыв о своей должности коронного гетмана, бежал прочь.
И уже на галере король запил, а по прибытии в Варшаву продолжил
заливать горе и разочарование, тоску и безнадёжность спиртным.
Государственные дела свалил на канцлера Оссолинского, а военные пустил
на самотёк. Не будучи дураком, Владислав прекрасно понимал, что второй
такой армии ему не собрать. Жизнь прожита, друзья предали, всё плохо...
естественным образом он пришёл к поиску истины, которая, как известно,
в вине. Никто из окружающих его людей запою помешать не смог, да и не
многие-то старались оторвать короля от бутылки.
Спас королевскую печень от опасных перегрузок злейший враг
польского народа и государства, Хмельницкий. Он прислал с несколькими
влиятельными пленниками (оставив у себя их родственников) предложение о
перемирии. Правда, оговорив при этом, что на два пограничных
воеводства, Люблинское и Сандомирское, оно распространится только зимой
из-за обязательств казаков перед союзниками. Мол, дикари должны вволю
пограбить и ничего с этим сам Хмельницкий поделать не может. То, что
сами казаки грабят как бы не активнее калмыков и черкесов... в
приличном обществе о таком не говорят.
Сразу принять предложение Владислав не мог, но пить бросил. Среди
первых его указов были баниции на обнаглевшего Станислава Любомирского.
Оказавшиеся в столице сенаторы, после долгих споров и прихода в Варшаву
известия о вторжении в страну шведских войск склонились к заключению с
Хмельницким временного перемирия. Воевать сразу на два фронта против
таких сильных врагов было слишком опасно, а сдаваться шведам - при
распространении слухов о предательстве протестантов - неразумно.
Куцые полномочия польского государя не позволяли ему
самостоятельно или только с сенатом совершать такие действия - шляхта
ОЧЕНЬ боялась его усиления. Но в связи с гибелью или пленением
большинства депутатов сейма Владислав рискнул опереться на магнатский
сенат и принять предложение Богдана. Не признавая пока независимости
Малой Руси, но обязуясь не вести в ближайший год против неё военных
действий. Сенаторы единодушно решили, что отвоевать имения в русских
землях конечно надо, но сначала необходимо защитить свои вольности у
себя, в Польше.
Было ли вторжение шведских войск в Польшу авантюрой? Ведь война с
империей и Католической лигой, другими союзниками Фердинанда,
продолжалась. Воюющих с ними врагов у воинтвенных скандинавов хватало и
без поляков. Да, наверное. Вот только у Оксеншерны, желавшего сохранить
свою армию, порой достигавшую ста пятидесяти тысяч человек - при
восьмисоттысячном населении - выбор возможностей не поражал
разнообразием. Либо доразорить не до конца разграбленные территории в
Германии, частично принадлежавшие союзникам, частично попавшие в сферу
интересов главного спонсора - Франции, что обещало больше проблем, чем
доходов. Либо срочно, ещё вчера найти новые земли, способные содержать
шведское войско. Вариант сокращения армии и урезания осетра - отказа от
новых захватов, даже не рассматривался.
Состоящая в основном из наемников или рекрутированных насильно
немцев армия требовала денег, а их не было. Швеция давно была истощена
непомерными военными расходами, крестьянские бунты учащались, вынуждая
власти держать часть войск дома. Прибалтийские и германские провинции
не пощадила война, закупки хлеба в Польше, из-за прошлогоднего
нашествия резко сократились. Ко всем неприятностям добавилась задержка
очередной дотации из Франции, там положение также осложнилось.
Поэтому призыв о помощи от протестантов Польши и Литвы стал для
шведской армии спасательным кругом в бурном море проблем и трудностей -
легитимным поводом нарушить соглашение от тридцать пятого года. Канцлер
Швеции связался с опасавшимися нашествия с востока магнатами и заверил
их в сохранении их привилегий.
К этому времени страдавших от недостатка продовольствия шведов,
ещё быстрее, чем в нашей истории, вытеснила из Чехии имперская армия
Галласа. Вчистую уступая шведским генералам в таланте, имперский
командующий, опираясь на мощные крепости юга Чехии, имея возможность
закупать продовольствие в Сербии, буквально выдавил армию Бренера на
север. Несмотря на регулярные насильственные рекрутские наборы в
контролируемых районах Германии, число шведских солдат уменьшалось.
Дезертирство приобрело массовый характер, да и болезни среди изнурённых
людей порой выкашивали подразделения не хуже картечи. Особенно
пострадала конница, требовавшая куда больше средств для содержания.
Две шведских армии вошли в Польшу. Бреннер с сорокатысячной армией
вломился в западное Познаньское воеводство, а двадцатитысячная армия
срочно вызванного из отставки маршала Швеции графа Горна атаковала
польское Поморье из шведского.
Один бог знает, как бы всё повернулось при жизни Густава Адольфа,
однако в тридцать девятом году, через семь лет после его гибели,
шведская армия даже не пыталась притворяться рыцарским войском. Да и
затруднительно ей это было делать. Шведские солдаты и выглядели, и вели
себя как огромная банда разбойников. Везде, куда вступала нога
шведского солдата, царили страх, убийства, грабежи и насилие. И на этой
земле они поступали так же, как в соседней Германии, не видя не
малейшего основания для изменения поведения.
Попав в неразграбленные районы Польши, исстрадавшиеся от голода и
лишений солдаты, большинство которых к шведской нации не принадлежали,
отрывались по полной программе, вымещали на мирных жителях и гордых
шляхтичах обиду за их сытый вид. Горожанам поначалу было легче, с них
просто брали налог на войну, а вот в сельской местности солдаты армии
вторжения инстинктов не сдерживали. Грабили не только безответных
хлопов, но и гордых шляхтичей, да юбки задирали у женщин, не спрашивая
их согласия или сословной принадлежности. Возможно, именно
многочисленные изнасилования шляхтянок окончательно и склонили
благородное сословие Польши к упору на борьбу именно со шведами, благо
на юге враги остановились.
Ставшее обычным для Германии, такое поведение быстро настроило
большинство поляков против "спасителей". Огромную роль в неприятии
шведов сыграла религиозная вражда. Хотя в армии Кристины Вазы имелось
немало католиков, а в срочно формируемом заново польском войске
поначалу встречались протестанты, война - не без активнейшего участия
иезуитов - быстро превратилась именно в религиозную и гражданскую. С
вытекающими из этого жестокостью и безжалостностью, неразборчивостью в
средствах, фанатичностью и беспощадностью. Но и нередкими примерами
героизма.
Учитывая, что потери польского народа на юге были больше, чем на
севере, можно сказать - пропагандистская кампания, разработанная в
Чигирине и поддержанная - в собственных интересах - иезуитами, дала
блестящие результаты. Внимание польского общества, всех его слоёв,
удалось сконцентрировать на событиях вокруг шведского нашествия. Очень
удачной оказалась идея распространять молву, что казаки пограбят и
уйдут, а шведы останутся, и будут перекрещивать всех в лютеранство.
Сколь бы Оксеншерна, Бренер, Горн или другие представители руководства
Швеции не заявляли об отсутствии планов преследований за веру,
большинство поляков им не верило. Особенно после осуществлённых
неизвестными в зоне действия шведской армии поджогов и ограблений
костёлов.
В это же время Станислав Любомирский, вырвавшийся среди немногих
из битвы на Висле, поднял в Кракове знамя восстания против короля,
объявив рокош. К нему сразу же стали стекаться шляхтичи, по каким-то
причинам не попавшие в армию или проигнорировавшие призыв короля.
Сначала из Малой Польши, а потом и из Мазовии и Подляшья. Уж чего-чего,
а покушения на свои "законные" права благородное сословие Польши никому
не прощало.
Он обратился с воззванием ко всем полякам: "...Весь мир прошу о
сочувствии и о признании, что совершена несправедливость. Прошу и
собственных братьев, особенно из шляхетского сословия, поскольку паны
сенаторы были, видно, плохо осведомлены, или запуганы... или одурманены
милостями и... а вернее - отчизне, лишаемой опоры и идущей в рабство.
Речь идет не о чем ином, как о свободе, о шляхетском сословии, чей
свободный глас и чьи прерогативы задавлены... Чего же это сословие
может еще ждать, когда король пренебрег просьбами в инструкциях,
сеймовых послов просьбами и возражениями, касающимися меня и отчизны?
При предшественниках [короля] бывало не так: ежели они собирались
предпринять что-либо в ущерб отчизне или в нарушение [прав] ее
обывателя, а подданные вступались, то государи охотно отказывались от
своих предприятий или предложений. Даже явные обиды и тяжко
оскорбляющие величество проступки они прощали по заступничеству Речи
Посполитой, а иной раз по своему милосердию (чему примером служит рокош
при Сигизмунде III)..."*
Хорошо начав, Любомирский - втайне мечтавший о короне - шведское
нашествие поддерживать не стал. Впрочем, беспроблемным его руководство
пробыло недолго. Беженцы с тотально разоряемого востока требовали
помощи, а оказать её с собранными силами было нереально. Несколько
тысяч конников при попытке прогнать настолько многочисленного врага
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг