менее славный защитник православной веры и народа русского, чем его дед
и отец. И тут такое!
Надежда на ошибочность сообщения Панька не оправдалась. Степан,
оказавшийся невдалеке от места задержания грешивших противоестественным
образом казаков, позарился на булатную саблю Впрысядки, снятую с
убитого им турецкого аги. Воспользовавшись замятнёй, что случилась во
время задержания, Степан потихоньку поднял с земли сорванную с
казачьего пояса саблю и, сунув её под жупан, удалился. Воистину, бес
попутал, потому как для казака воровство у своих - точно смертный грех.
В смысле, ведущий к скорой смерти нечистого на руку. К крысятничеству
казаки относились отрицательно. Проявляя это отношение в самой что ни
на есть категоричной форме.
Бог знает, на что рассчитывал Степан. Пусть никто сабли
попавшегося на таком стыдном деле казака не хватился, но ведь сам
Степан не в отшельническом ските обретался. Да и, дурачок, прикрепив
саблю, обмотав её запасными штанами, к своему вьюку, он не выдержал
соблазна и прилез ночью полюбоваться ею. На чём и был пойман. В
казачьем лагере, пусть, вроде бы, спящем поголовно, всегда найдутся
зоркие и внимательные глаза. А застуканный на горячем, с ворованной
саблей в руках, Степан так растерялся, что сразу во всём признался,
подписав себе смертный приговор.
Расстроенный донельзя Иван провёл следствие с подъесаулом,
сопровождавшим отряд, попутно проясняя отношение казаков (ох, как оно
бывает изменчиво...) к воришке. И немного успокоился. Большинство
вокруг сочувствовало Степану, жалело мальчишку. Иван походя подбросил
идейку, что во всём виноват греховодник Впрысядку (прости, Охрим, ведь
тебя всё равно не спасти), молодой Степан поддался соблазну воровства
из-за содомита.
"Дай Бог, удастся крестника от позорной смерти сохранить! Боже,
помоги в добром деле! Дева Мария, смилуйся! Заступись перед сыном за
одного из верных слуг".
Пришлось казакам немного задержаться на месте ночёвки, пока
Степан, испуганный, бледный, как известная особа с косой, то и дело
пытающийся блевать, хотя желудок был у него пуст давным-давно, сажал на
кол двух несчастных казаков. Не помоги ему сам Впрысядка, дело
затянулось бы надолго. Младший из казнимых не выдержал и расплакался,
хотя помилования просить не стал. Наверное, понимал, что не будет
прощения. Охрим держался мужественно, с лаской уговаривал потерпеть
боль: - Уже недолго осталось терпеть! - своего несчастного любовника,
попросил прощения у братьев-казаков. Чем вызвал одобрительный гул в
толпе. Участи, впрочем, им это не облегчило. Да и не добивался Охрим
облегчения, на кол, фактически, сам взгромоздился, от Степана толку
мало было.
Явная слабость, проявленная крестником, вызвала весьма
неодобрительные выклики в толпе, слабаков казаки не уважали. Это сильно
встревожило Ивана. Своим "не казацким" поведением Степан здорово
осложнил для крёстного возможность своего спасения.
"Эх! Не в батьку ты удался, не в батьку. Забаловали чёртовы бабы
тебя в детстве. Не хватило, видно, при мужании отцовского присмотра.
Ох, и трудно теперь будет спасти твою шею от верёвки. Да ради отца
твоего попробую. Эх, Охрим, Охрим, подвёл ты и меня, и дурака этого. Ну
что тебе стоило до прибытия в Монастырский городок потерпеть? Там бы
вышел из войска, приписался к какой-нибудь станице и грешил себе в
удовольствие".
Думы думами, а за Аркадием, подошедшим в начале казни, Иван тоже
не забывал поглядывать. Попаданец, так теперь и Иван про себя стал его
называть, держался хорошо. Побледнел, правда, но глаза от страшной
картины не прятал, никаких признаков тошноты, как бывает у новичков при
виде проливаемой человеческой крови, заметно у него не было. Не врал,
значит, приходилось ему воевать и убивать. Что очень хорошо, легче к
запорожским нравам будет привыкать.
"Хорошо, что не слабак, - Иван с досадой посмотрел на крестника, -
со слабаком трудно серьёзные дела делать. А если правда, что он успел
понарассказывать, дела предстоят очень серьёзные. Интересно, когда
братья-характерники нас догнать успеют? Недалеко мы, вроде бы, от
Днепра отошли, не должны задерживаться".
Мешкать возле казнённых казаки не стали. Пока большинство глазело
на казнь, меньшинство споро подготовило всё к перевозке, свернув
лагерь. Оставив двух насаженных на кол умирать, Иван, отъезжая, слышал,
как Охрим пытался утешать собрата по несчастью, не замечая, что тот уже
потерял сознание. В толпе раздался ропот против излишней жестокости, и
наказной гетман, чуткий к веяниям толпы, приказал своему джуре добить
казнённых. Такое действо можно было расценивать как оказание услуги
товарищу, а не палачество.
"Страшна бесовская сила, ох, велика и опасна. Такого доброго
казака проклятый бес сумел соблазнить! Теперь даже в церкви за спасение
его пропащей души свечу ставить бесполезно. Пропал казак, пропала его
душенька. Эх! Прибудем к донцам, поставлю всё-таки самую большую свечу
за спасение его души и закажу молебны на год. Может быть, прав Аркадий
и зачтутся Охриму ТАМ заслуги в борьбе с гонителями православной веры?
Уж бусурманской кровушки он пролил немало".____________________________
_______________________________________________________________________
____________________________цам, поставлю самую больэх!ропащей души
све____________________________________________________________________
____________таённых казаерживаться"и, о,арассказывать, дела предстоят
очень серьёзные._____________________________________________________
Иван, отъезжая
Настроение, само собой, у Ивана упало ниже некуда. Войско лишилось
доброго казака, может, даже двух, кто его знает, что из молодого
содомита выросло бы. Его крестник был ему почти так же дорог, считай,
родной, а тут и страшное обвинение, и недостойное поведение.
"И Пилип чёртов вылупок, просил же его, ограничься повешеньем, так
нет, упёрся как баран: - Полагается кол, старики говорят, полагается
кол".
Иван скривился вспомнив ненавистную морду личного врага.
"Полагается то, что походный гетман решит. Правда, потом ему ответ
за все свои решения держать, но уж за повешенье вместо посажения на кол
никто через полгода ему бы пенять не стал. Да и года два назад за то же
преступление в самой Сечи казаков повесили. Ни одна собака о колах не
тявкнула. Назло мне так поступил. Доиграется он со своим гонором,
думает, если его часть старшины поддерживает, то ему можно и на
характерников плевать? Напрасно он так думает. Не поленюсь приложить
силы и умения свои, чтобы он поскорее убедился в этом".
"Про волка разговор, а он тут как тут". К ехавшим во главе
Васюринского куреня Ивану и Аркадию подъехал походный гетман Филипп
Матьяш. Разодетый, будто не в боевой поход собрался, а на переговоры с
гоноровой шляхтой. В синей шёлковой рубахе под расстёгнутыми красным
бархатным кафтаном и зелёным жупаном доброго сукна. В шёлковых же
коричневых шароварах и красных сафьяновых сапогах. Куда там петуху или
павлину. На его боку сверкал каменьями эфес дорогой сабли.
- Ну, Иване, как тебе казацкое правосудие в походе? Нет
недовольства? - довольно улыбаясь, обратился он к характернику.
- Казацкое правосудие - всегда правильное. И всех недостойных
настигнет и воздаст по заслугам. В своё время... - многозначительно
протянул концовку ответа Иван и оскалился. Назвать этот оскал улыбкой
мог бы только сверхнаивный человек.
По взгляду Пилипа было видно, с каким удовольствием он бы посадил
на кол не несчастных содомитов, а своего собеседника. Но продолжать
диалог на эту тему не стал, обратил внимание на ехавшего рядом с
характерником Аркадия. Солнышко уже прогрело воздух, и попаданец
решился подставить его лучам свою грудь, весьма многоцветную после
вчерашних приключений.
- А что это, Иван, у твоего товарища вид, будто его бес вместо
снопа молотил?
- Главное, не то, кто начал молотить, а то, где он после этой
попытки оказался, - ответил на вопрос гетмана сам Аркадий, не делая
даже слабой попытки казаться приветливым. - Теперь его и чёртова мамаша
не скоро увидит. Связываться с сильным соперником - большая ошибка. А
мои синяки и ссадины быстро заживут.
Улыбка на лице Филиппа Матьяша увяла сама собой. Он открыл было
рот для ответа молодому характернику (а кем же может быть казак, едущий
рядом с характерником, как не его выучеником?), однако ничего говорить
не стал. Наморщив лоб, бросил ещё один взгляд на Аркадия, в котором
Иван уловил опаску, затем на лошадь попаданца (байку про моего Чёрта
вспомнил, бесов сын) и отъехал не попрощавшись.
Вот теперь Иван сменил оскал довольной усмешкой. Пилип, кажись,
принял ответ Аркадия за чистую монету и посчитал его шишки-синяки
результатами схватки с чёртом. Рассказов о подобных деяниях
характерников ходило множество.
"Теперь на некоторое время затихнет, бесов сын. Да вряд ли
надолго. Странно, что он до своих лет дожил, если не понимает, с кем
связываться можно, а с кем - нельзя ни в коем разе".
Выбросив из головы (не без труда) вражду с наказным гетманом, Иван
завёл с Аркадием разговор о новом оружии. Вскоре подтянулись к ним и
три кузнеца, успевшие за ночь переварить полученную от попаданца
информацию и возжелавшие дополнительных разъяснений. Вот такой
колдовской компанией (кузнецы исстари тоже слыли колдунами) они и
следовали дальше до привала, а потом до ночёвки. Естественным образом,
вокруг них образовалось свободное пространство. Кому, спрашивается,
хочется быть не то что обвинённым, но хотя бы заподозренным в
подслушивании ТАКИХ людей? Дурных нету, повымерли. И в походном строю,
спереди и сзади, и в лагере, вокруг шатра характерника, возникала
пустота, которую никто не спешил заполнить. Степь широкая, места в ней
много. Разумный человек в колдовские дела нос совать не будет. Слишком
легко остаться не только без носа, но и без головы.
Ивана порадовало то, что поначалу очень скованный, вяловатый
Аркадий разошёлся к вечеру, активнейшим образом дискутировал с
кузнецами. Что был скован, понятно. Когда так задница отбита, а ехать
надо, не до весёлых разговоров. Что преодолел боль - она ведь никуда не
исчезла, кому как не характернику об этом знать - значит, сам не
пустышка.
"Вот странно, грабитель могил оказался родственной душой лучшим
кузнецам Запорожского войска. Даже покрикивать себе на них позволяет,
чего делать не стоило бы. Люди они гордые, одновременно "лыцари
степные" да мастера знатные, кричать на себя обычно никому не
позволяют. А тут проглатывают окрики, будто так и надо. От мальчишки!
Чудны твои дела, Господи!"
А кузнецы, за исключением по собственной воле отстранившегося
коротышки Юхима, действительно сошлись с Аркадием, можно сказать,
подружились. Были они одновременно воинами и мастерами, умели и
воевать, и делать оружие. Аркадий открыл перед ними неожиданные стороны
знакомых, казалось бы, вещей. Знал об оружии и его применении (спасибо
сочинителям Горелик, Димычу и Хвану и их не ленивым почитателям в
комментах!) весьма немало. Настоящие мастера такое не могли не оценить,
постепенно настроившись воспринимать его как коллегу. А что молодо
выглядит, неоткуда таким глубоким знаниям, вроде бы, взяться, так
колдун же. Вон, его товарищ чёрта в коня обратил, а этот, может, от
другого беса великих знаний добился. Поумней знаменитого Васюринского
оказался. Такие знания дороже любого коня стоят.
* * *
Следующим утром, возвращаясь в шатёр после естественной прогулки,
Иван обратил внимание на оживлённо что-то обсуждавшую группу казаков
своего куреня. Заинтересовавшись, о чём это они так болтают, подошёл к
ним. Солировал стоявший спиной к нему Панько Малачарка.
- Повторяю ещё раз. Для дураков, с первого раза не понявших. Сижу,
значит, ночью, за кошем, неподалёку от высохшего ручейка...
- И что ты, спрашивается, делал ночью в таком отдалении от коша?
Уж не решил ли уподобиться Впрысядку, не ждал ли кого милого? -
съехидничал Петро Велыкажаба, сильно Панька недолюбливавший.
- Сам ты содомит, от содомита выродился! Люди добрые, так мне
продолжать рассказ или вы этого жлоба слушать будете?
- Ага, боишься отвечать!
- И ничего не боюсь. Вечером, после горохового кулеша, вокруг коша
таких куч навалили, что не продохнёшь, а у меня нюх как у собаки. Вот и
отошёл подальше, чтобы не сидеть, зажимая нос. А в том месте лопухи,
подсохли, само собой, но не сгнили. Ясно?! Значит, сижу себе спокойно,
как слышу, идёт кто-то. Ну, думаю, ещё кто-то возле коша сидеть не
захотел, можно будет и поболтать немного. Не успел я из-за своего
кустика обозваться, как гляжу... - Панько, известный рассказчик,
мастерски снизил тон и сделал многозначительную паузу, - гляжу... у
него, значит... вы не поверите.
- Да не телись, досказывай!
- У подошедшего из глаз лучики, тонюсенькие, значит, появились,
землю, значит, он сам себе осветил. Я с перепугу чуть не пердонул!
Еле-еле удержался.
- А чего удерживаться было, наверное, без штанов сидел?
- Без штанов. Но если б пердонул, он же меня услышал бы. Ты б на
моём месте захотел быть услышанным?
Когда казаки немного успокоились, Панько продолжил:
- Хлопцы, вы ж меня знаете как облупленного. Никто не скажет, что
в бою за чью-то спину прятался или друзей в беде оставлял. Но тут,
честно скажу, испугался. Сижу, значит, креплюсь, чтоб... не дать о себе
знать, а пришедший и сам присел. По тому же делу. Гороховый кулеш, он и
на колдунов тем же образом, что на простых людей, действует. Узнал я
его!
По техническим причинам Панько уроков сценического мастерства по
системе Станиславского нигде слушать не мог. Но о важности держания
паузы явно был осведомлён.
- Это был тот самый молодой чародей, что с нашим колдуном вчера
приехал!
- А я слышал, он нашему красавцу Пилипу признался, что дрался с
чёртом, одолел его и засунул в кисет! - поддержал рассказчика куренной
хорунжий Яцько Нейижсало (не ешь сало).
- А я слышал, кузнецы мимо проходили, разговаривали, что у него
знания про орудия убийства - не человеческие! - вклинился в беседу
казак из другого куреня.
Иван потихоньку, стараясь не привлекать к себе внимания, отошёл от
увлечённо продолжавших обговаривать интересную тему казаков.
Причисление Аркадия к характерникам его вполне устраивало. Молодым
казакам приходилось вынести множество шуток, иногда самого неприятного
свойства, прежде чем их начинали считать полностью своими. Приставать
же с подобным к могучему колдуну вряд ли кто решится. Кстати, испускать
луч он действительно мог, только из руки. Иван с воздействием фонарика
на человеческую натуру знаком был, сам поначалу сильно впечатлился.
* - В связи с тем, что сей опус, может попасться и на глаза
прекрасному полу, от точного цитирования многих пассажей шутивших
казаков вынужден воздержаться.
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью?
25 березня 1637 года от Р. Х.
Аркадий любил мечтать об изменениях, которые могли бы оказать
существенное влияние на ход истории. Грезил, можно сказать, чуть не
каждый вечер, о великих переменах и грандиозных победах. Правда,
воображал-то он себя, почему-то, всегда русским царём. Но когда у него
появилась возможность реально что-то изменить, пусть и не с высоты
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг