сунул ему в руку серебряный полтинник и, помолчав с минуту, продолжал: - Ты
знаешь, что я люблю твоего пана и желаю ему добра. Вижу, что он почти болен
от какой-то грусти, вижу, что милая, добрая ваша панянка тоскует и сохнет,
глядя на отца своего, и не знаю, как помочь их горю. Пособи мне в этом:
скажи, зачем майор уезжает каждое утре и в чем и какая ему неудача?
- Сказал бы вам... Да вы никому об этом не промолви-тесь?
- Вот тебе мое честное слово...
- Верю: вы не из тех панов, которые обещают и не держат слова; вы даже
прежде даете на водку, чем обещаете... Только... как вы думаете: пан мой не
узнает об этом? - Как же он может узнать, если я не скажу? А я уж дал тебе
слово молчать.
- Не вы, а этот проклятый жид: он может отгадать по звездам и по воде,
что я проговорился об этом деле.
- Небось, не отгадает; у меня есть на это свой заговор, против которого
жид не устоит со всем его колдовством.
- Право?.. Так мне и бояться нечего. Только вы не будете нам мешать в
нашем деле?
- Нисколько; а напротив, еще буду помогать твоему пану, когда в деле
этом нет ничего худого.
- И, какое тут худо! Ведь, кажется, нет греха выкапывать клады, зарытые
в земле и у которых нет хозяина, кроме иногда - наше место свято! - кроме
лукавого. А вырвать у него добычу, не погубя души своей, мне кажется, не
грех, а доброе дело.
- Точно. Так майор ищет кладов?.. Да нашел ли он хоть один из них?
- Ну, до сей поры мы не видали еще ничего, кроме земли да подчас старых
черепьев и обломков того-сего; а мы перерыли уже добрых десятка три мест в
разных урочищах, которые записаны в тетрадке у моего пана.
- Какая ж это тетрадка?
- В ней, видите, как по пальцам высчитаны все груды золота и серебра,
закопанные разбойниками и колдунами в нашем краю. Да, видно, эти колдуны
были посмышленее нашего жида: сколько он ни кудесит, а все мало проку от его
заговоров и ворожбы. Чуть ли он не морочит и нас, и нашего пана.
Этих известий было достаточно для Левчинского. Теперь он ясно видел,
что догадки его насчет легковерности простодушного Максима Кирилловича были
основательны. Сев на коня своего, поручик отпустил Ридька и тихо поехал
домой, рассуждая о слышанном и сожалея о странном заблуждении доброго своего
соседа. Вдруг ему пришло на мысль, подделаться к любимому коньку Майорову
для двух причин: во-первых, чтобы сим способом еще более приобресть дружбу и
доверие Максима Кирилловича и чрез то заготовить себе дорогу к его сердцу,
когда дело дойдет до искания руки Ганнусиной; а во-вторых, чтобы, если
можно, излечить майора от суетной мечты обогащения кладами, показав ему на
деле несбыточность этой мечты. План Левчинского тотчас был составлен и
одобрен собственным его умом: помощь жида в этом случае была необходима; и
поручик, знав по опыту, приобретенному им в походах и квартировании по
разным местам Польши и Литвы, - знав, сколько сии всесветные торгаши падки к
деньгам, решился подкупить Ицку Хопылевича и тем склонить его на свою
сторону. Это не трудно было сделать: Левчинский, по приезде домой, тотчас
отправил своего Власа в шинок еврея, чтобы позвать Ицку в хутор и сулить ему
хорошее награждение.
Влас, человек Левчинского, тот самый, которого мы уже видели на минуту
в доме майоровом, был молодой, видный и проворный детина, усердный к своему
господину и готовый по одному знаку исполнять его приказания, хотя бы в этом
видел для себя опасность. В платье денщика он как будто бы переродился: из
тихого, робкого малороссийского хлопца сделался в короткое время развязным и
лихим офицерским слугою, перенял все ухватки солдатские и гордился тем, что
считал себя военным человеком. Он знал по пальцам все замашки и плутни
евреев и радовался душевно, если удавалось ему перехитрить жида или сделать
опыт полувоинской своей сметливости, не поддавшись в обман. Привыкнув к этой
игре ловкости ума, к этой, так сказать, междоусобной войне хитростей,
обыкновенно ведущейся у постояльца-солдата с хозяином-жидом, Влас очень
обрадовался поручению, которое дано ему было от господина, предполагая, что
ему опять удастся провести жида. Бездействие однообразной жизни в уединенном
хуторе уже наскучило нашему молодцу: он давно искал случая снова развернуть
свои природные и приоб-ретенные способности ума, которых он никогда не
изведывал над своим господином, может быть оттого, что не видал к сему
никакого повода; или мы охотнее согласны думать, что Влас не хотел нарушать
честности и верности, которые питал в душе к своему барину.
Не расседлывая поручикова коня, Влас мигом вскочил на него и полетел по
дороге к шинку Ицки Хопылевича. Он вошел в шинок как такой человек, которому
местности подобных заведений и употребительные в них приемы знакомы как
нельзя более, сел на первое место и проговорил громко и бойко: "Здорово,
еврей!"
- Кланяюсь униженно вашей чести, господин служивый!- отвечал Ицка
польским приветствием своего перевода, исподлобья поглядывая на приезжего и
как будто бы из глаз его стараясь выведать причину столь позднего и
неожиданного посещения.
- Мне надобно с тобою переговорить,- сказал Влас тем же голосом.- Эй,
ты, смазливая жидовочка! вынеси этим землякам кружки и чарки в клеть или
куда хочешь, только чтоб никого здесь не было. А вы,- продолжал он, обратясь
к запоздалым гулякам, - проворней отсюда за порог, не дожидаясь
другого-прочего.
Все мигом выскочили за дверь, потому что малороссияне не любят или,
правду сказать, не смеют спорить с москалем - так они называют всякого
военного человека, особенно пехотных полков. Оставшись наедине с евреем,
который в нерешимости и с тайным страхом ожидал первых слов своего
собеседника, Влас в одну минуту сделал свои стратегические соображения. Он
видел ясно, что ничего нельзя было от Ицки получить без важных посулов, и
потому решился сделать свою попытку привычным своим средством в таких
случаях, т. е. угрозой!
- Слушай, жид, - сказал он строгим голосом.- Я приехал к тебе не
бражничать, как эти ленивцы, которых отсюда выпроводил. Мне нужно не вино
твое, а ты сам...
- Как? - боязливо промолвил Ицка, дрожа как осиновый лист.
- Да, ты сам; готовься сейчас ехать со мною: иначе - ты знаешь...
- Ваша честь, господин служивый! Я человек невольный, я в услугах моего
пана, который поминутно меня требует, и без его ведома не смею отлучаться...
дайте мне час времени! Я пойду на панский двор и спрошу позволения...
- Вздор, приятель, не рассказывай мне пустяков! Я знаю, что старый
майор теперь спит, так же как и вся его дворня; а мне нельзя терять ни
минуты. Сейчас же на коня и со мною...
- Да моя лошаденка теперь пасется в поле...
- А! ну, так беги пешком, только поспевай за моею лошадью; не то... Я
шутить не люблю!
- Воля ваша, господин служивый! у меня ноги болят: не поспею.
- Так слушай же: я привяжу тебя на аркан и буду тащить за собою, как
горцы таскают своих пленных. Согласен ли ты?
- Нет, уж позвольте мне лучше поискать лошаденки: может статься,
какая-нибудь из соседских стоит у меня под навесом, может статься, и мою еще
не угнали на пастьбу...
- Хорошо! только не думай, что можешь меня провести и улизнуть отсюда:
я старый воробей, меня на мякине не обманешь. Я сам иду с тобой и ни на миг
не выпущу тебя из виду. В том моя нагайка тебе порукой.
Они вышли. Жид, видя, что все покушения к побегу были бы не только
напрасны, но еще и накладны для его спины, решился облегчить неведомую, но
вероятно горькую свою участь совершенною покорностию. Грозный Влас шел у
него по пятам, помахивая, как будто от нечего делать, ременною своею
нагайкой. Под навесом нашли они лошадь еврееву. Ицка хотел было идти за
седлом, все еще надеясь как-нибудь ускользнуть от своего вожатого; но Влас
не дал ему и договорить своих представлений: он велел жиду скинуть верхний
его плащ и набросить его на лошадь вместо попоны, сам посадил его верхом,
схватил повода его лошади и, сев на свою, помчался с ним во весь дух. Все
это сделано было с такою поспешностию, что жена Ицки не успела опомниться:
ни она, и никто из посторонних не видели и не знали, куда исчезли и сам
Ицка, и страшный, сердитый москаль. Лейка, не нашед своего мужа в шинке и не
докликавшись его по двору, всплеснула руками, взвыла и закричала, что его
унес Хапун, явившийся в виде солдата.
Между тем Ицка, у которого, может быть, также бродила в голове подобная
мысль, скакал по дороге с неизвестным своим спутником, не зная и не понимая,
куда везли его. Он никогда еще не видал Власа, потому что Левчинский
приезжал в дом майора всегда верхом и без проводника; никто из людей,
случившихся на тот раз в шинке, также не знал нашего удальца. Дорогою Влас
попеременно то делал жиду сомнительные, наводящие страх намеки, то наводил
его на мысль о значительной награде и старался ему внушить, что не всякий
тот беден, кто кажется бедным по виду и о ком идет такая молва. Несчастного
Ицку порою пронимала дрожь, несмотря на духоту летней украинской ночи;
иногда же кровь, отхлынув от сердца, мучительным огнем протекала по всем его
членам, и окружающий воздух казался ему жарче раскаленной печи. Таково было
его положение до самой той минуты, когда они подъехали к дому Левчинского.
Влас немедленно ввел еврея в комнату своего господина, и жид, увидя знакомое
лицо офицера, о котором наслышался много доброго, несколько ободрился и
почувствовал, что как будто бы гора спала у него с плеч. Однако же,
напуганный Власом и от природы недоверчивый, он все еще не был совершенно
спокоен.
Поручик решил наконец его сомнения, заведя речь о майоре и разными
околичностями весьма искусно доведя ее до кладов. Не трудно было Левчинскому
получить желаемое от еврея; Влас такой задал ему страх, что он и безо всего
согласился бы на всякие условия, а пара червонцев, данных ему поручиком,
совершенно оживила упадший дух Ицки и подкупила его в пользу молодого
офицера. И вот на чем они положились: честный еврей Ицка Хопылевич должен
был уверить майора, что поручик Левчинский узнал от одного колдуна в Польше
тайну находить и вырывать из земли самые упорные клады, если только они не
были вырыты кем-либо прежде. За это Левчинский обещался наградить еврея еще
более, и они расстались, быв оба весьма довольны. Поручик - тем, что
предположения его принимали желаемый оборот; а жид - двумя червонцами и
надеждою получить еще вдвое за свою услугу. Жид поехал домой уже не в таком
расположении духа, как выехал оттуда, и только боялся, чтобы Влас не вздумал
провожать его: хоть мысли сего честного иудея насчет его посольства и
переменились, но все он думал, что для него было гораздо надежнее подале
быть от этого удальца, у которого, по мнению Ицки, самому лукавому еврею
ничего нельзя было выторговать, а только можно было вконец проторговаться.
Все исполнилось по желанию поручика. Ицка Хопылевич сплел майору весьма
замысловатую сказку о колдуне, который, бегав оборотнем и быв пойман в виде
волка, избавлен был от смерти поручиком Левчинским и, в благодарность за
такое одолжение, научил Левчинского трем словам, с помощию которых он мог
узнавать, в каких местах клады скрыты под землею; но колдун взял страшную
клятву с поручика, чтоб этих слов никому не передавать и вслух не говорить.
"Все это узнал я, - прибавил жид, - от поручичьего денщика Власа, подпоив
его и разговорившись с ним под добрый час, и прошу вас, вельможный пан,
держать это у себя на душе и не сказывать пану Левчинскому: иначе будет худо
и мне, и нескромному денщику". Майор нисколько не подозревал обмана и принял
за чистые деньги все, что жид ему рассказывал. Он обещался плутоватому еврею
не говорить об этом с Левчинским и между тем твердо положил у себя на уме
воспользоваться этою чудною способностью Левчинского и, если невозможно было
выведать у него таинственных слов, то, по крайней мере, задобрить его всеми
средствами и заманить в свои планы обогащения: т. е. склонить его вместе
отыскивать клады по указанию известной тетрадки.
В первое свидание с Левчинским Максим Кириллович завел обиняками речь о
том, какие богатства скрывает в себе земля украинская. Поручик, притворно не
поняв его слов, отвечал, что земля сия точно богата своим плодородием и
счастливым климатом; что на ней родятся многие нежные плоды, местами даже
виноград, абрикосы и проч. и что если бы не природная лень малороссиян,
которые мало заботятся о полях своих и вообще плохие землепашцы, то можно б
было ожидать, что плоды земные в несравненно большей степени вознаграждали
бы труд поселянина. В продолжение сей речи, в которой Левчинский хотел явить
опыт своего красноречия и силу убедительных доводов, Максим Кириллович
оказывал явные знаки нетерпеливости: он то морщился, то пожимал плечами, то
с ужимкою потирал себе руки; наконец, не в состоянии быв выдерживать долее,
он вдруг вскочил с места, подошел к поручику и, поспешно перебив его речь,
проговорил голосом, изъявлявшим, что собеседник худо понял его намерение:
- Не о том речь, Алексей Иванович! вы, молодые люди, подчас на лету
слова ловите, зато часто и осекаетесь, и выдумываете за других, чего они
вовсе не думали. Что мне до пашней и посевов? Это идет своим чередом, и не
нам переиначивать то, что прежде нас было налажено... Тут совсем другое
дело: я знаю, что хотя в нашем краю доныне не отыскивалось ни золотой, ни
серебряной руды, а золота и серебра от того не меньше кроется под землею.
Просто сказать, здесь живали и разбойники, и богачи-колдуны; все же они
прятали любезные свои денежки и драгоценные вещи по разным похоронкам, в
урочищах, которые мне сведомы. Если б бог послал мне человека, который бы
знал, как эти клады из земли доставать, то я отдал бы на святую его цер-ковь
десятую долю изо всего, что добудется, другую десятую долю раздал бы нищей
братии, а остальным поделился бы с моим товарищем... А ведь есть на свете
такие люди, которым открывается то, что другим не дается. Есть такие секреты
и заговоры, что от них никакой клад не улежит под вемлею и никакой злой дух
не усидит над ним. Иногда два-три слова - да от них больше чудес, чем от
всех колдовских затей самого могучего кудесника...
- За двумя-тремя словами не постояло бы дело, - промолвил Левчинский с
видом таинственным, - но как узнать, что клад прежде не был кем-либо добыт?
Силу слов истратишь понапрасну, а пользы никакой не соберешь.
- Вот теперь ты говоришь, Алексей Иванович, как истинно умный человек!
- радостно вскричал майор и бросился его обнимать. - Ну, когда на то пошло,
так я выставлю тебе напоказ все мои сокровища. Смотри и любуйся!
После сих слов Максим Кириллович поспешно ушел в свою комнату, схватил
известную тетрадь, вынес ее и подал Левчинскому.
Поручик, едва удержавшись от смеха при сей выходке майора насчет
мечтательного своего богатства, с вынужденною важностию принял от него
тетрадь и пробежал ее наскоро.
- А это что за отметки?-спросил он у майора, указав на крестики,
начерченные свинцовым грифелем, которым старик заменял карандаш.
- Это, сказать тебе правду, Алексей Иванович, обозначены те места, на
которых я пытался уже искать кладов...
- И нашли сколько-нибудь? - подхватил поручик.
- Ну, покамест еще ничего не нашел, - отвечал Максим Кириллович с
некоторым замешательством, потупя глаза в землю...- Теперь же, - продолжал
он, приподняв голову, - с божией помощию и твоим пособием, надеюсь лучшего
успеха.
- От души желаю вам его и готов с моей стороны служить вам всем, чем
могу, - отвечал Левчинский.
- По рукам, Алексей Иванович! - вскрикнул майор вне себя от
удовольствия.- Мне как-то сердце говорит, будто бы ты по скромности не все о
себе высказываешь, а знаешь многое! Ну, милости прошу завтра пожаловать ко
мне до рассвета: мы вместе отправимся на поиски к Кудрявой могиле.
Посмотри-ка, что там!
Майор указал в тетрадке на сокровища, по сказанию о кладах, зарытые в
помянутом урочище. Левчинский прочел потихоньку и как бы обдумывал что-то.
Спустя несколько минут, они расстались.
Едва занялась утренняя заря, а наши искатели приключений были уже на
половине дороги. Число их теперь умножилось еще двумя, потому что поручик
взял с собою Власа, предупредив майора, что этот человек, быв отлично
искусен в отыскивании жидовских похоронок фуража и провизии на постоях, без
сомнения, покажет ту же самую сметливость и в искании кладов. "Притом же, -
прибавил поручик, - он сам знает кое-что". С новою надеждою в душе
остановился майор у поднвжия Кудрявой могилы. Это была довольно высокая,
круглая и островерхая насыпь, принявшая от времени вид самородного холма и
покрытая терновником и другими кустарниками, почему и получила она название
кудрявой. Влас, соскочив с повозки, взял белый ивовый прутик с каким-то
черным камнем на черном снурке и начал потихоньку подаваться на вершину
холма, держа прутик параллельно к земле; майор с поручиком, а позади капрал
с евреем и Ридьком в молчании шли за Власом и не спускали глаз с волшебного
прутика. Вдруг на полввине холма, между кустарниками и мелким валежником,
Влас остановился и вскричал: "Смотрите, господа!" Все обступили вокруг и
увидели, что прутик начал тихо клониться вниз и гнулся до тех пор, пока
черный камень совсем лег на землю. Все вскрикнули от удивления, и майор едва
не вспрыгнул от радости. Сам еврей, не веривший и, может быть, имевший
причину не верить знанию Власа, стоял в немом изумлении, с глазами,
бессменно устремленными на прутик. Наконец Влас объявил, что не в силах
долее держать прутика, который сделался необыкновенно тяжел, и выронил его
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг