еще больше поджигало его идти в селение; никогда, никто его столько не
боялся, как теперь: какая радость! Да то ли еще будет в селении? как все
всполошатся, крикнут: "Волк!" - станут его травить собаками, уськать,
тюкать, соберутся на него с копьями и рогатинами, а он и ухом не будет
вести: его ни дубина, ни железо, ни пуля не возьмет и собаки боятся... То-то
потеха!
И в самом деле, все селение поднялось на серого забияку, Сперва
встречные бежали от него, крестьянки поскорее заперли овец и коз своих в
хлева, а сами запрятались в подушки: все знали, что то был не простой волк.
Скоро, однако ж, нашлись удальцы, крикнули по селению, что один конец должен
быть с старым колдуном, и повалили толпою: кто с дубиной, кто с топором, кто
с засовом - обступили волка и давай нападать на него. Сначала он храбрился,
бросался то на того, то на другого, щетинился, скалил зубы и щелкал ими; но
наконец робость его одолела: он знал, что, в силу заговора, его не убьют и
даже не наколотят ему боков; но могут ощипать на нем шерсть, оборвать хвост,
и тогда - как он явится к строгому своему отцу в разодранном балахоне и с
оторванными полами? Беда!
Правда, не нашлось еще смельчака, который бы вышел с ним переведаться:
все уськали, кричали только издали, а ни один не подавался вперед. Собак же
и вовсе не могли скликать; они разбрелись по конурам и носов не выказывали.
Зато люди все стояли в кругу и прорваться сквозь них никак нельзя было. Еще
новое горе бедному нашему оборотню: он ничего не ел от самого вечера и
желудок его громко жаловался на пустоту. Как быть? и кто поручится, что отец
его уже не в селении и не узнает о его проказах? Ахти! вот до чего доводит
безрассудство! он и забыл посмотреть, каким образом отец его получит свой
человеческий вид! Ну, придется горюну Артему умереть с голоду или исчахнуть
с тоски-кручины в волчьей коже... Он задрожал всеми четырьмя ногами, упал,
свернулся в комок и уключил голову промеж передних лап.
Крестьяне рассуждали, что им делать с оборотнем: зарыть ли его живого в
яму или связать и представить в волостное правление? В это время слух о
трусости оборотня разнесся уже по селению, и женщины отважились показаться
на улице. Одна девушка пришла даже к кругу, составленному крестьянами
около мнимого волка: эта смелая девушка была Акулина Тимофевна. Она тотчас
смекнула дело, просила крестьян расступиться, вошла в круг и повела такую
умную речь:
- Добрые люди! не дразните врага, когда он сам, как видно, оставляет
слово на мир. Смертью оборотня вы добра себе немного сделаете, а худа не
оберетесь; в судах же, я слыхала, так водится, что и оборотень с деньгами
оправится почище всякого честного бедняка. Послушайтесь меня: разойдитесь с
богом по домам, а этого оборотня я поведу к себе и ручаюсь вам, что вам же
от того будет лучше.
Все крестьяне слушали в оба уха и дивились уму-разуму красной девицы.
Никто из них не придумал умнее того, что она говорила: они послушались ее
речей и расступились в разные стороны. Тут она выплела из косы своей цветную
ленту и подошла к оборотню, который в это время потянулся и сам вытянул шею,
как будто бы знал, что затевала девушка.
Акулина Тимофевна обвязала ему ленту вокруг шеи и повела его к себе в
дом. По простоте и робости оборотня она тотчас отгадала, кто он таков. Введя
его в пустую клеть, она накормила его, чем могла, и постлала ему в углу
свежей соломы; потом начала его журить за безрассудную его неосторожность.
Бедный Артем жалким и вместе смешным образом сморщил волчье свое рыло, слезы
капали из мутно-красных его глаз, и он, верно бы, заревел как малый ребенок,
если бы не побоялся завыть по-волчьи и снова взбудоражить всю деревню.
Девушка заперла его замком в клети и оставила его отдыхать и горевать на
свободе.
Вечером Акулина Тимофевна пошла к старику Ермолаю, кинулась ему в
ноги, рассказала ему, что сама знала, и сняла всю вину на себя. Старый
колдун уже знал обо всем, сердился на Артема и твердил: "Ништо ему, пусть-ка
погуляет в волчьей коже!" Но просьбы и слезы печальной красавицы были так
убедительны и красноречивы, что старик и сам почти от них растаял. Он
заткнул за пояс известный уже нам ножик с медным черенком, взял жестяной
фонарик под полу и пошел с девушкой. Вошедши в клеть, прежде всего порядком
выдрал уши мнимому волку, который в это время делал такие кривлянья, каких
ни зверю, ни человеку не удавалось никогда делать, и выл так звонко и
пронзительно, что чуть не оглушил и старика, и девушку, и всю деревню. Вслед
за сим наказанием колдун обошел трижды около оборотня и что-то шептал себе
под нос; потом растянул его на все четыре лапы и колдовским своим ножиком
прорезал у него кожу накрест, от затылка до хвоста и впоперек спины.
Распоротый балахон упал на солому, и в тот же миг Артем вскочил на ноги, с
открытым своим ртом, простодушным взглядом и очень, очень красными ушами.
Отряхнувшись и потершись плечами о стену, он со всех ног повалился на землю
перед нареченным своим отцом и, всхлипывая, кричал жалким голосом: "Виноват,
батюшка! прости". Старик отечески потазал его снова, пожурил - да и простил.
Акулина Тимофевна очень полюбилась старому Ермолаю: он заметил в ней
природный ум и расчел в мыслях, что лучше всего дать такую умную жену его
приемышу, который, после его смерти, живучи с нею, по крайней мере не
растратит того, что старому сребролюбцу досталось такою дорогою ценою - то
есть накопленных им за грехи свои червончиков и рублевичков.
Короче: дня через три вся деревня пировала на свадьбе Артема
Ермолаевича с Акулиной Тимофевной; и хотя все знали, что старик Ермолай злой
колдун, но от пьяной его браги и сладкого меду немногие отказывались. Скоро
после того Ермолай продал свою избу и поле и перешел вместе с молодыми,
названым сыном и невесткою, в какую-то дальнюю деревню, где дотоле и слыхом
про него не слыхали. Сказывают, что он провел остальные годы своей жизни
честно и смирно, делал добро и помогал бедным, зато умер тихо и похоронен
как добрый на кладбище с прочею усопшею братией. Сказывают также, что Артем,
пожив несколько лет с умною и сметливою женою, сделался вполовину меньше
прежнего прост и даже в степенных летах был выбран в сельские старосты.
Каково он судил-рядил, не знаю; а только в деревне все в один голос трубили,
что Акулина Тимофевна была челышко изо всех умных баб.
Эпилог
Многие той веры, что после всякой сказки, басни или побасенки должно
непременно следовать нравоучение; что всякое повествование должно иметь
нравственную цель и что все печатное должно служить для общества самым
спасительным антидотом от пороков. Как вы думаете об этом, любезные .мои
читатели, и какое нравоучение присудите мне прибрать к этой истинной или, по
крайней мере, очень правдоподобной повести? Что до меня касается - я ничего
не умел к ней придумать, кроме следующего наставления, что тот, у кого нет
волчьей повадки, не должен наряжаться волком. Нравоучение близкое и ясное, и
кажется - если, впрочем, самолюбие меня не обманывает,- оно ничем не хуже
того, которое покойник Ломоносов, вечно-лирической памяти, прибрал к своей
басне "Волк пастух":
Я басню всю коротким толком
Хочу вам, господа, сказать
Кто в свете сем родился волком,
Тому лисицей не бывать
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 09.06.2004 19:47
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг