просвирне:
- Ужли вы думали найти во мне злобного соблазнителя невинности? Нет!
клянусь: намерения мои чисты, как душа моя. Дочь ваша будет подругою моей
жизни - или никто в мире.
- Ну, то-то же! - молвила просвирня, поняв из этих, не совсем ясных для
нее слов, что дело шло о законном супружестве. - Пишите к своим родным, а мы
пока по-приготовимся; а там веселым пирком и за свадебку.
- Дайте мне срок... позвольте устроить все...
- И ведомо! Мы вас не тянем сейчас под венец. Уладьте все, как надо; а
с Малашей вам пока не след шушукаться. Можете видаться с нею при мне, а не
заглазно. Теперь милости прошу отсюда вон. Огород я запру на замок, и сама
буду ходить в него; этой дуре не удастся больше продавать здесь глазки да
слушать медовые речи. Прощенья просим!
Старуха вывела за руку дочь свою; Валерий отправился к себе в комнату,
встревоженный, взволнованный и даже испуганный тем, что случилось, особливо
безрассудно своею клятвой, которую считал он священным обязательством.
Слезы, обыкновенное его прибежище в сомнительных случаях, обильными ручьями
пролились из глаз его.
Беды росли и множились над нашим героем. Не одни Малаша и мать ее
слышали его клятву: у него был свидетель гораздо опаснее. Трофим Чучин,
вязавший на досуге шерстяной чулок, видел как барин его опрометью бросился
вон из комнаты. Лукавый старик тотчас догадался, что это было недаром. Он
вошел в спальню Валерия, притаился у отворенного окна и подслушал весь
разговор в огороде, не проронив ни одного слова. Волосы стали дыбом на седой
его голове. "Вот-те и отпускная! Вот-те и барские милости! Вот-те и
награждение от госпожи!.. Не потерплю этого, хрычовка просвирня! Не дам тебе
над нами насмеяться! Завтра же напишу к барыне, не то она отсчитает иное
жалованье на моей спине... И я, старый дурак, уговорил его остаться здесь на
две недели! Куда мой ум девался?.." Так ворчал он себе под нос, скрежеща с
досады зубами; но когда Валерий возвратился в спальню, Сысоевич сидел уже
на своем месте и по-прежнему вязал чулок, как будто ничего не знал и не
подозревал.
Вечером хитрый дядька пытался уговорить своего молодого барина уехать
из тамошнего городка прежде назначенного им срока. "Не поеду! - был ему
ответ. - Судьба приковывает меня к здешнему месту; я не властен, я не могу
бороться с нею..." Слезы помешали Валерию докончить.
Делать было нечего. Сысоевич на другой же день отправил к Маргарите
Савишне письмо, в котором заключался полный донос о любви Валерия и в
котором, разумеется, просвирня и дочь ее не были пощажены. Старуха была
описана как страшная колдунья, поселившая в Валерия Терентьевича любовь к
своей дочери приворотными корешками. Любовь! без ведома матери! замыслы
тайного брака! Колдовство и, может быть, яд, и все неведомые силы природы, и
вся бесовщина... Это взорвало мрачное воображение Маргариты Савишны,
дочитывавшей в то время "Видения в Пиренейском замке". Казнь
преступнице-колдунье, похищение юной ее дочери и заключение ее в подземелье,
в которое можно было превратить винный погреб Закурихинского дома,- всг это
мигом отразилось в мыслях г-жи Вышеглядовой. Но когда холодный рассудок
сменил пылкость первых ощущений, тогда дело приняло другой оборот. О горящем
костре для просвирни нельзя было и думать: в наше время не жгут колдунов, да
и доказать колдовство было делом сомнительным, даже невозможным. Короче,
желанного костра нельзя было сложить ни за какие деньги. Похитить девушку?
это, конечно, было легче; да каково отвечать перед судом? Теперь уже люди не
пропадают так, чтоб и след простыл. Не те времена! Не возвратить уже
блаженных средних веков, когда сильный мог давить слабого, сколько душе
угодно; когда башни и подземелья безнаказанно наполнялись несчастными
жертвами; когда подкупные убийцы всегда держали наготове кинжалы и яды к
услугам руки мстительной и щедрой... Маргарита Савишна, перебирая все это в
мыслях своих, тяжело вздохнула об испорченности нашего века.
Однако надобно же было на что-нибудь решиться. Средства, более простые,
но зато более верные и безопасные, пришли ей в ум: разлучить Валерия с его
нареченною невестой, увезти его и запереть у себя в доме, а между тем
откупиться от старухи и подослать выгодного жениха к ее дочери... Прекрасно!
тут и роман, роман полный: с завязкой, случайностями и развязкой. Прекрасно!
да здравствуют романы! Они служат превосходным запасным пособием в подобных
случаях. Ну какой бы человек, будь он хоть самый умный и рассудительный, мог
подать лучший совет? А из романов и без посторонней помощи можно всему этому
научиться. Да здравствуют же романы! Хвала и вечнал память вам, Радклиф,
Дюкре-Дюмениль, и прочие, и прочие... И Маргарита Савишна мигом отдала
приказ, чтобы завтра же с рассветом была ей готова карета, запряженная
шестернею, и чтобы с вечера еще переменные лошади отправлены были на
полдороги к известному нам безыменному городку.
Между тем Валерий Терентьевич, не предвидя собиравшейся над ним грозы,
таял в нежных чувствованиях подле Малаши. Месила ли она тесто, он жадным
взором смотрел на обнаженные до плеч ее руки, любовался их движениями,
сравнивал их белизну и нежность с белизною и нежнос-тию крупичатой муки и
находил, что руки Малашины несравненно белее и нежнее; но он завидовал
тесту, которое она ужимала в руках своих так мило, с такою роскошною негой
и, можно сказать, почти с любовью! Он жалел, для чего сам он не тесто!
Варила ли она щи, стоя перед большою русскою печью, он и тут любовался ею и
сравнивал живой румянец ее разордевшихся щек с ярким пламенем горевших дров,
а искры глаз ее с искрами, брызгавшими от угольев. Несла ли она ведра с
водою, он опять любовался красивым наклонением ее тонкого стана, ее легкими
перевалами со стороны на сторону, приятною игрой кругленьких ее плечиков, ее
мерною поступью и находил, что лебединая шея красавицы несравненно гибче и
стройнее коромысла, которое она держала на плечах с обворожительною
ловкостью; он заглядывал в полные ведра, чтобы видеть в них отражение
миловидного ее личика. Словом, все мечтательные глупости сентиментальных
романических любовников выполнял он на самом деле, и еще с разными
добавками, с разными утончениями. Он почти не выходил из светлицы
просвирниной, ибо ему строго было запрещено видеться с Малашей иначе, как
перед глазами ее матери; а мы уже знаем, что Валерий всегда был покорнейшим
слугою чужой воли.
Увы! не долги были сии тихие, невинные наслаждения! Не долго жил всею
полнотою души несчастный друг наш, Валерий Терентьевич! На третий день после
известного нам признания, в два часа полудни, раздался необыкновенный стук
на большой улице мирного городка***. Стук приближался, усиливался - и перед
воротами просвирнина домика остановилась большая дорожная карета. Два
долговязых лакея в богатой мишурою ливрее, соскочили с запяток, отворили
дверцы, опустили подножку - и по ней медленно и важно спустилась тучная
Маргарита Савишна, одетая со всею пышностию знатной барыни (в этом
заключалось у ней особое намерение, а именно - чтобы блеском и пышностию
ослепить и унизить просвирню и дочь ее). Старуха и Малаша вздрогнули;
Валерий, бывши тогда у них, побледнел как полотно и опрометью выскочил на
улицу, встретить нежданную и незваную гостью. "Веди меня в свою комнату!" -
проговорила она повелительным голосом и с суровым взглядом, отдернув прочь
руку, которую Валерий хотел поцеловать. И он за своею матерьюпобрел, как
теленок Вслед за своим мясником бредет к кровавой колоде.
- Неблагодарный сын! - воскликнула Маргарита Савишна, войдя в комнату и
сев на лавке, в переднем углу.- Так ли ты платишь за материнские мои
попечения, за ту высокую образованность, которою ты мне обязан?
- Матушка, бесценная родительница! - говорил Валерий, всхлипывая, - чем
заслужил я гнев ваш?
- Чем? безрассудный! Я все знаю. Думаешь ли ты утаить от меня свою
низкую, презренную страсть, свои преступные замыслы?
- Успокойтесь, матушка, - отвечал Валерий, приоса-нясь.- Страсть моя
благородна, предмет ее достоин обожания, и намерения мои чисты.
- Тебе ли говорить это, мелкое исчадие рода Выше-глядовых? - вскрикнула
раздраженная Маргарита Савишна громовым голосом. - Недостойный выродок своих
предков! ты мечешь под ноги те преимущества, которые они тебе передали, те
права, которыми они тебя наделили.
- Матушка, матушка! я ценю преимущества сердца невинного и души ясной,
признаю права матери-природы!
- Так ты не боишься гнева моего? не боишься проклятий, которые обрушу я
на твою голову?.. С кем ты говоришь? Разве с обыкновенною женщиной? Забыл ли
ты, какою силою духа закалены мой ум и характер?.. О! если бы не нынешний,
вялый порядок вещей, я показала бы этим ничтожным тварям, этим
пресмыкающимся гадам, каково мщение раздраженной женщины моей породы! Я
отравила бы каждую минуту их существования, я превратила бы в пытку самый
воздух, которым они дышат, я поразила бы их тысячью смертей; их стоны были
бы для меня усладительною музыкой...
- Матушка, матушка! пощадите! о, пощадите! - пролепетал Валерий, почти
без памяти упав перед ней на колени.
- Оставишь ли ты свое сумасбродство? откажешься ли от презрительной
своей страсти? разорвешь ли те постыдные цепи, которыми спутан?
- Нет, это уже слишком! это свыше сил человека! - сказал Валерий, встав
и выпрямясь. - Вы властны делать со мною что угодно: лишить меня наследства,
заключить в темницу, терзать меня всеми возможными муками... Но заставить
меня отречься от сладостнейшей моей мечты, переменить предопределение судеб,
вырвать из меня заживо половину сердца, - о! этого не вы, ни что в мире не
может сделать.
- Хорошо! - отвечала Маргарита Савишна с грозным хладнокровием
обдуманной мести.- Следуй за мною.
Валерий безмолвно повиновался. Она вывела его на улицу, велела отпереть
карету, втолкнула в нее своего сына и заперла ключом дверцы кареты. И между
тем как Валерий прощался взорами с Малашей, грустно смотревшею в окно своей
светлицы, Маргарита Савишна в стороне приказывала Трофиму Чучину
переговорить со старою просвирней, употребить и угрозы, и обещание наград,
чтоб она скорее выдала дочь замуж, а по использовании сего поручения
возвратиться с коляской и поклажей в деревню. Окончив сей наказ, Маргарита
Савишна отперла дверцы, села в карету, опустила шторы у каретных стекол и
велела людям во весь опор скакать по дороге к Заку-рихину.
Старуха Селифонтьевна, мать Малаши, была женщина с характером, может
быть, вторая Маргарита Савишна в черном теле. Она решительно отвергла все
предложенные ей условия, не щадя обидных колкостей барыне и ее поверенному;
объявила сему последнему, что она ни за что в свете не откажется от будущего
своего зятя, Валерия Терентьевича; что дочь ее еще очень молода и может
подождать, пока нареченный ее жених сделается сам себе господином; что она,
просвирня, не хуже иных-прочих; что хотя бог не наделил ее богатством, а
все-таки у нее водится копейка про черный день, и что наконец дочка у нее
моленая, прошеная у бога, а не продажная. Сысоевич должен был выслушать все
это, заплатить старухе за постой, не выторговав ни гроша, и отправиться в
Закурихино, повеся голову от неуспешности своих переговоров.
Маргарита Савишна между тем уже возвратилась домой, уже ввела Валерия в
северную башню, построенную ею незадолго перед тем на одном углу дома, по
плану, начитанному в каком-то разбойничьем романе. Башня сия снаружи обита
была сосновыми драницами, выкрашена дикою краской под цвет гранита и по швам
облеплена мхом, чтобы дать ей вид более древний и более угрюмый. Окна в ней
были маленькие, круглые, сделанные высоко от полу. Комната, назначенная для
Валерия, стояла лицом на большую дорогу, и чтобы заключеннику удобнее было
смотреть на свет божий, у окна сделаны были подмостки о нескольких
ступеньках. Впрочем, для узника заранее приготовлены были все удобства жизни
в этой темнице, даже все, что составляло любимые его занятия. Илюшка
Лыкодеров, высокий, ражий, плечистый мужичина, произведен был из лесничих в
тюремщики. Он расхаживал увесистым шагом у наружных дверей башни, в смуром
камзоле, в высоком кожаном картузе, сделанном наподобие шлема, с черною
бахромою по гребню. Страшно было видеть, когда при лунном свете Илюшка
Лыкодеров стоял неподвижно как привидение и дремал, опершись на древко
ржавого своего бердыша, и когда длинная тень его черным очерком рисовалась
на мрачной стене северной башни!
Бедный узник, заключенный в стенах ее, лил неиссякавшие ручьи слез.
Если бы пора Овидиевых превращений не миновала, он верно бы разлился рекою,
как Ахелой. Напрасны были все старания деятельной просвирни, напрасно она
доносила суду, что Маргарита Савишна томит сына своего в тяжкой неволе:
когда суд приехал с повальным обыском, то Валерий Терентьевич со слезами
объявил, что он, жалкая жертва ударов строгой судьбы, сам добровольно обрек
себя на заключение. Самоотвержение истинно великодушное! Но оно не
подействовало на черствое сердце Маргариты Савишны: Валерий по-прежнему
остался узником под надзором Илюшки Лыкодерова. Там сидит он и теперь, у
окна башни, устремя слезящий взор в синюю либо туманную даль, бессменно
мечтая о незабвенной Малаше, которая для него отказывается от всех женихов
и, произвольный отверженец свободы, ждет оной от какого-то чуда, в каждом
облаке пыли, поднимающемся на большой дороге.
А Маргарита Савишна? она по-прежнему читает романы и тучнеет год от
году, опровергая тем мнение физиологов и поэтов, что будто бы ненависть и
мщение сушат человека и медленно подтачивают жизнь его. Посмотрели бы они на
Маргариту Савишну!
Если между нашими современниками найдутся еще странствующие рыцари,
защитники гонимой невинности, достойные последователи Амадисов, Эспландианов
и Галаоров, то мы приглашаем их съездить в село Закурихино, отыскать
северную башню, сразиться с исполином Илюшкою Лыко-деровым и вывесть из
заточения друга нашего, Валерия Терентьевича. Подвиг сей покроет их
неувядаемою славою и докажет свету, что в наш век не все сердца облиты
холодным эгоизмом.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 09.06.2004 19:45
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг