Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
     - В доме у пана Просечинского такая каторга, что и боже храни!  Работою
люди  завалены  так,  что и за ухом некогда почесать, а чуть что не по нем -
заспался ли, загулялся ли кто из дворовых - так и дерут бедняка на  конюшне.
Там  у  пана  пристроена  особая  каморка,  а  в той каморке припасены такие
диковины, что и подумать страшно: и цепи, и кандалы, и дыбы, и разные плети;
утро и вечер идет там расправа; мимо идешь, так дыбом волос становится.
     -  Избави  бог  от  такого  варвара!  Да  чего  же  смотрит гайдамак?..
Сказывают, что он проучивает злых панов, чуть только про которого  прослышит
худое.
     -  Видно,  про  этого  он еще не слыхал... Бог даст! - прибавил Грицко,
заметив впервые нищего, который давно уже  стоял  перед  ними  и,  казалось,
ожидал только конца их разговора, чтобы попросить милостыни.
     -  Вот  тебе,  человек  божий,  - сказал товарищ Грицка, вынув из мешка
большой кусок  хлеба  и  подавая  нищему,  -  вот  все,  чем  могу  с  тобой
поделиться.  Видел  ли  ты: сейчас проехал по дороге богатый пан; он, верно,
здесь недалеко остановится, вон там, под дубровой: паны всегда любят негу  и
для  того  в  жаркое  время  прячутся  под тенью. Авось-либо он тебя наделит
побольше.
     - Да, попытайся! - примолвил Грицко насмешливо.- Если не  уськнет  тебя
собаками, так уж верно понесешь его милостыню на спине, а не за спиною.
     -  Нам  бог  велел терпеть все и с потом, горем и слезами добывать себе
хлеб, - отвечал нищий, поклонился, прошептал молитву и побрел по дороге в ту
сторону,  куда  уехала коляска. Крестьяне долго глядели вслед ему с каким-то
полусонным любопытством. Вид этого нищего и в самом  деле  был  замечателен:
это  был  человек  среднего  роста,  плотный  телом,  с рыжими, всклоченными
волосами на голове и в бороде. Лицом он  был  довольно  полон  и  с  первого
взгляда  не  казался ни больным, ни слабым; но желтые пятна на щеках, синета
под глазами, правая нога, которою  он  хромал,  левая  рука,  как  будто  бы
вышибенная  из  плеча,  и  чахлый  голос  являли в нем полного калеку, каких
весьма  часто  встречаешь  по  большим  дорогам,  в  городах   и   местечках
Малороссии.  Потолковав  еще  несколько  минут,  Грицко  и товарищ его снова
поворотили на дорогу и погнали по ней лошадей своих, разлегшись на телегах с
малороссийскою ленью.
     Между тем коляска остановилась подле леса, в урочище, называемом Образ.
Проезжие находят  ныне  на  сем  месте  большую  каменную  часовню,  в  виде
разрезанного  конуса,  довольно  красивой  архитектуры; но в тогдашнее время
стояла здесь часовня деревянная, которой стены валились от ветхости. Часовня
сия  возвышается  над лесистым оврагом, в углублении коего находится колодец
чистой, холодной ключевой воды,  с  бревенчатым  срубом.  Теперь  по  другую
сторону  от  дороги  здесь есть шинок, или постоялый дом для проезжающих; но
тогда не было еще  здесь  никакого  жилого  строения.  Пустынное  сие  место
привлекает  взоры  путешественников своею дикою красотою, и редкий из них не
останавливается здесь хотя на короткое время.
     Прежде всего выгружена была одна из дорожных фур.    Хлопцы  и  ездовые
пана  достали  из  нее  палатку,  или  огромный  шатер, натянули на древки и
положили в нем целую кипу пуховиков и подушек, одни на других, так, что  это
составило  нечто  похожее  на  турецкий диван; все это прикрыли они большими
шелковыми покрывалами, или  попонами.  Тогда  полы  коляски  отдернулись  на
медных  кольцах  по  железному  пруту,  и  прежде всего выскочили из нее два
молодые человека, или, как в Малороссии называют, панычи, несовершеннолетние
сыновья  пана,  два  плотные  юноши, от осьмнадцати до двадцати лет; за ними
вышла сестра  их,  девица  лет  шестнадцати,  не  красавица,  но  имевшая  с
неправильными  чертами очень милое лицо малороссийской панночки. Далее вышел
мужчина лет тридцати, приятной наружности,   стройный  и  крепко  сложенный;
наконец   показался   из   коляски   огромный   человек,  высокого  роста  и
необыкновенной толстоты:  это был сам пан  Просечинский.   Псари  подставили
ему крепкую скамейку с подушкой, а четверо слуг подавали ему руки; он ступил
тяжелою ногою на землю, крякнул  и,  поддерживаемый  хлопцами,  потянулся  к
палатке;  там  разлегся  он  на  пуховиках,  покоя  спину  свою  и голову на
подостланных подушках. Прочие члены его семейства поместились около него,  а
у ног его стал полосатый человек, сидевший дорогою подле кучера.
     - Рябко! - сказал толстый пан протяжно-томным голосом, как будто бы это
был голос больного. - Нравится ли тебе это место?
     - Как не нравиться! - отвечал полосатый шут.- Если  б  этот  овраг  был
мой,  то  я  отдал  бы  его на аренду гайдамакам и собирал бы с него славный
доход.
     - Безбожник! разве ты захотел  бы  погубить  свою  душу,  связавшись  с
душегубцами?
     -  И, дядько! не я был бы первый, не я последний. Да и за что про одних
только бедных гайдамаков идет такая дурная слава? А наши судовые, чернильные
пиявки, разве не душегубцы, когда у них виноватый прав, а правый виноват?
     - Правда,  правда твоя,  Рябко!   ты дурак, а судишь иногда, как путный
человек.
     -  И твоя правда, дядько, да не совсем: у путного человека язык спутан,
а у дурака развязан. Ты мне помешал  говорить  о  гайдамаках  и  душегубцах.
Слушай  же  и  учись:  а  наши  паны, которые сдирают по три шкуры с мужиков
своих, то частыми поборами, то ременными нагайками, не...
     - Подавись этим словом,  собака!  -  взревел  толстый  пан,  совершенно
переменив тон и голос. - Тебе ли судить о панах, негодный червяк?
     - Вот ты и рассердился, дядько, - сказал шут весьма спокойно, как будто
бы не боясь гнева своего пана, - и опять ты не дал мне договорить: речь не о
тебе шла, а о других панах, которых я видал по белому свету.
     -  Ну,  то-то  же,  - промолвил пан Просечинский, успокоясь, - иначе ты
отведал бы, каковы арапники у моих псарей.
     - У тех панков, что пануют над собаками? я  и  без  того  знаю:  у  них
арапники  панские;  где  надо  брать  добром, там они отнимают побоями... Да
собакам собачья и честь! Иное дело, когда людей честят по-собачьи...
     В это время вошел кашевар, или походный  повар  пана  Просечинского,  и
спросил, что прикажет готовить к обеду.
     -   Почти   что   ничего!   -   промолвил  толстый  пан  прежним  своим
протяжно-томным голосом, который старинные малороссийские  паны  полагали  в
числе приличии хорошего тона, особливо, когда говорили с своими подчиненными
или с мелкопоместною шляхтой. - Я человек  больной,  -  продолжал  он  после
некоторой  расстановки.- Много есть не могу; притом же нынче постный день...
Что у нас есть в запасе?
     - Есть десятков пять крупных окуней да три сотни раков. Я  закупил  это
для  панского  стола  в  последней деревне, которою мы проезжали, и сложил в
мешки с свежею травою.
     - Три сотни! много, очень много: я человек  больной  и  много  есть  не
могу...  Сварить половину; остальные к ужину; а из рыбы изготовить уху; рыбы
не к чему оставлять, еще найдем где купить... Ну!
     - Есть свежепросольная осетрина, пуда два.
     - Пуда два! много,  очень  много:  я  человек  больной,  и  день  нынче
постный...  сварить  фунтов  двадцать  и подать с хреном. Ну!
     - Есть сушеные караси.
     - Сварить из них кулеш:это самое здоровое кушанье для больного. Дальше!
     - Есть свежая белужина, фунтов тридцать.
     - Фунтов тридцать! много, очень много... Да время теперь жаркое, свежая
рыба может испортиться. Разрезать пополам; из одного куска сварить похлебку,
прибавить в нее раковых шеек, а из другого, пополам с осетриной, солянку  на
сковороде. Ну!
     - Есть у нас десятка два больших карпов...
     - Изжарить их. Ну!
     - Есть планчита и целый короб сладких пирожков.
     -  Подать  планчиту  и  положить  на  блюдо  пирожков... так, не больше
двадцати; прибавить к этому  гренков  с  поливкой  из  вишен,  сваренных  на
меду... Ну!
     - Есть балык, семга, сельди, кавьяр...
     -  Довольно,  довольно!  Подать  всего  этого к водке, перед обедом, по
одной тарелке; слышишь ли? не больше! - Повар ушел.
     - Дорога меня измучила, - продолжал  пан  Просечинский,  -  видите  ли,
дети,  как  я  слаб,  болен,  как похудел? Вот мой шелковый халат теперь мне
широк, сидит мешком... Не правда ли?
     - Правда, правда, дядько! - подхватил шут.- И то правда, что  ты  велел
его сшить взапас, думая, что тебе за пост и молитву прибавит бог дородства.
     Толстый пан сердито посмотрел на шута, и тот пустился бегом из палатки.
Скоро, однако ж, возвратился он, неся в руках свою бандуру  и  наигрывая  на
ней казачка.
     -  Не  хочешь  ли, дядько, промяться со мной перед обедом? это здорово:
больше съешь и крепче уснешь.
     - Пляши   сам,   вражий   сын! - отвечал   Просечинский.
     - Изволь, я не прочь; только ты мне подари новые чоботы,  когда  я  эти
истопчу  для  твоей  потехи.  -  И  шут  заиграл громче и пустился плясать с
смешными телодвижениями и кривляньями, припевая:
          По дорозi жук, жук, по дорозi чорний!
          Подивися, дiвчина, який я моторний,
          Подивися, вглянься, який же я вдався:
          Хiба даси копу грошей, щоб поженихався.
     Окончив свою пляску, шут сел на голой земле, поджав ноги по-турецки,  и
пропел  под  игру на бандуре еще несколько малороссийских песен, любимых его
паном. Голос шута был чист и приятен,  и  в  пении  заметно  было  некоторое
искусство.  Пан  Просечинский,  нежась  на пуховиках, свел глаза и как будто
дремал; сыновья его выбежали из палатки и отправились смотреть своих собак и
болтать с псарями и хлопцами; а дочь, сидя подле молодого мужчины, о котором
выше было упомянуто, шепотом с ним разговаривала.
     Между тем челядь толстого пана, отпрягши и расседлав лошадей, стреножив
их  и  пустив  на  траву, собралась около кашевара, который, разведя большой
огонь под открытым небом, готовил обед. Несколько  медных  котлов  привешено
было над огнем на железных присошках; большие кастрюли и сковороды шипели на
угольях, и голодная челядь, облизываясь, жадно на них смотрела.
     В это время подошел туда нищий, который, прихрамывая, брел  по  дороге.
Он  остановился  перед  кружком,  собравшимся около огня, или, справедливее,
около  кушанья,  и  жалобным  голосом  проговорил  нараспев:   "Православные
христиане! сотворите милостинку, Христа ради!"
     -  Какой  тебе  милостинки  от нас! - молвил один из хлопцев. - Мы сами
смотрим на чужой обед, а глотаем только дым.
     - Много вас, попрошаек, по большим дорогам, -  прибавил  другой.  -  Об
вас-то и думать, когда самим есть нечего.
     - Пан наш так добр, что, верно, не откажет тебе в рублевике,- подхватил
третий с лукавым видом.- А у него их очень много: видишь ли  этот  окованный
сундук,  позади рыдвана? Там есть чем наделить всех нищих в свете. В рыдване
и того больше: там четыре шкатулки с  червонцами,  с  дорогими  перстнями  и
самоцветными каменьями. Да в той фуре, что стоит с краю от рыдвана, найдется
другого-прочего тысяч на несколько. Попытайся: может быть, он тебе и  уделит
часточку.
     Нищий,  казалось,  ловил на лету слова болтливого слуги. Может быть, он
сравнивал бедную свою участь с  богатым  состоянием  толстого  пана;  только
заметно было, что он как будто бы что-то соображал или рассчитывал.
     В эту минуту подбежали туда молодые панычи. "Зачем здесь этот бродяга?"
- закричал старший.
     - Оставь его, брат,- сказал младший,- он нас позабавит. Эй, ты, калека!
умеешь ли играть на волынке?
     - Не умею, добродию,- отвечал нищий.
     - Ну   так   пой   и   пляши!-подхватил   младший   паныч.
     -  Я  стар  и  слаб, петь мне не по силам, а плясать могу ли я с хромою
моею ногою и увечным телом?
     - О, так ты еще и упрямишься! - завопил старший брат.- Только  со  мною
даром  не  разделаешься: ты у меня запляшешь и через палку... Брат! возьми у
псарей арапник и подгоняй этого урода, а  я  буду  держать  палку:  пусть-ка
через нее поскачет!
     При  сих  словах  он  вырвал  клюку  из рук нищего, и сей, от нечаянное
потрясения, упал на  землю  и  закричал  громким  болезненным  голосом.  Оба
молодые шалуна стояли над ним и хохотали во все горло; малодушная челядь, из
угождения ли своим панычам или по врожденной жестокости, тоже  смеялась  над
бедняком.
     Пронзительный  крик  нищего  перервал дремоту толстого пана; он зевнул,
потянулся, спросил, что  там  делалось,  велел  позвать  к  себе  сыновей  и
подавать обед.

       Глава XX
                                              А в сього пана скам'я заслана,
                                          Та на тiй скам'i три кубки стоять:
                                            В першому кубцi - медок солодок,
                                              У другiм кубцi - крiпкее пиво,
                                               У третiм кубцi - зелене вино.
                                                                     Колядка

     Четверо  хлопцев  внесли  в палатку складной стол, накрыли его шленскою
скатертью,  и дворецкий толстого пана, отомкнув  погребец,  достал  из  него
четыре  полуштофика  с  разными  водками  и несколько серебряных чарочек без
поддонников, установил все  это  на  тяжелом  серебряном  подносе  узорочной
обронной  работы и поставил на стол перед своим паном. Хлопцы принесли потом
на четырех или пяти тарелках сытную закуску, которая и теперь  еще  часто  в
малороссийских  домах  подается  перед обедом и может заменить целый, весьма
нескудный обед для желудков, не столько привычных к беспрерывной работе.
     - Жарко! - промолвил пан  Просечинский  прежним  своим  протяжно-томным
голосом.-  Выпью  мятной водки: это меня освежит. Пей, Леонтий Михайлович! -
продолжал он, обратись к будущему своему  зятю,  молодому  Торицкому,  налив
водки  и подавая ему чарочку. - Это водка здоровая, прохладительная. - Потом
выпил сам,  вздохнул,  как  бы  от  полноты  удовольствия,  и  закусил.  Все
семейство   толстого   пана   собралось  вокруг  стола  и  дружно  принялось
закусывать.
     - Мне все что-то нездоровится, - сказал Просечинский, склонив голову на
сторону  с  видом  человека  расслабленного,  -  не  подкрепит  ли  меня эта
запеканка? - Тут он налил настойки из другого полуштофа, выпил  и  продолжал
работать вилкой и зубами.
     -  Не  отведать  ли  нам  этой  любистовки, Леонтий Михайлович? это нам
придаст аппетиту; я же почти ничего не могу есть: кусок нейдет в горло.
     Торицкий отказался, а толстый пан, выпив чарку, принялся есть  с  новою
охотой, как будто бы в доказательство, что любистовка пробудила его аппетит.
     -  Выпить  было  кардамонной:  авось-либо  она согреет мне желудок. Это
необходимо на рыбную и соленую пищу.
     Вслед за этими словами пан Просечинский выпил четвертую чарку  водки  и
принялся   доканчивать  закуску,  которой  и  так  уже  немного  оставалось,
благодаря ревностным стараниям толстого пана и обоих сыновей его.
     Между тем шут, стоявший поодаль  в  ожидании  подачки,  первый  заметил
нищего, который, остановясь у входа палатки, безмолвно кланялся и, казалось,
следил глазами каждый кусок. Это был тот самый нищий, на которого перед  сим
нападали шаловливые панычи.
     -  Разве  ты  не  видишь,- сказал ему шут с таким видом, с каким жирный
мопс косится на тощую дворовую собаку, умильно поглядывающую на  кости,  кои
не  для  нее  назначены,-  разве  ты  не видишь, что панская прислуга еще не
кушала? Убирайся за добра-ума: я так голоден и зубы мои  так  разлакомились,
что могу и тебя схрустать вместо рыбьего позвонка.
     Нищий,  не  отвечая  на слова шута, запел Стих о убогом Лазаре звонким,
резким голосом и произнося слова немного в нос.
     - Прочь, прочь! - завопил пан Просечинский. - Я терпеть  не  могу  этой
сволочи,  этих  бесстыдных  попрошаек,  которые не хотят работать и выдумали
ремесло - обманывать честных людей да жить мирским подаянием.
     - Видишь ли, старец, - промолвил шут, - ведь я тебе советовал убираться
за  добра-ума;  я  голоден,  а  пан  мой  не совсем еще сыт, и оттого мы оба
сердиты. Моли бога, что во мне еще больше жалости, нежели в богатых панах! -
прибавил  шут скоро и тихим голосом, подойдя к нищему и сунув ему в руку две
копейки.
     Но нищий, казалось, упорно хотел что-нибудь выманить у  толстого  пана:
стоя  на  прежнем месте, он кланялся и твердил жалобным напевом: "Милосердые
паны! сотворите божью милостинку старцу-калеке, бездомному и безродному".
     - А, так ты еще и упрямишься! - закричал толстый пан. - Погоди,  вот  я
велю спустить собак; тогда завопишь у меня другим голосом.
     Молодая,  мягкосердечная  Олеся,  дочь  Просечинского,  робко и умильно
взглянула на своего отца. Торицкий, показывавший уже и  прежде  в  выражении
лица   и  телодвижениях  худо  скрываемое  негодование  на  бездушие  своего
нареченного тестя, понял мысль своей невесты, подошел к нищему и, подав  ему
серебряную  монету,  проговорил "На, старец, молись за нее..." - Тут, указав
быстрым взглядом на Олесю, отошел он и сел опять подле нее.
     Нищий посмотрел  на  монету,  взглядом  и  движением  губ  поблагодарил

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг