Домингес. Каким-то ветром занесло его к комнате Симоны. Каким-то чудом он
оказался в этой комнате, а затем в постели. Подруга, делившая комнату с
Симоной, очевидно, глубоко оскорбилась тому, что Домингес выбрал не ее (она
числилась второй красавицей на курсе и оттого тоже являлась фанатичным врагом
первой красавицы -- Антуанны), а уродину-Симону. Подруга хлопнула дверью --
дверь чуть не вылетела вслед за ней (влюбленные не заметили столь
предостерегающего жеста: Симона потеряла голову от мстительного счастья, а
Домингес еще не отошел от катастрофы по имени "Антуанна" и поэтому пребывал в
запредельно-отрешенном состоянии).
Бывшая подруга пошла к Антуанне -- она вдруг осознала всю ту близость,
которая неожиданно породнила их в одном покинуто-игнорируемом мире. Но цель ее
не была достигнута: Антуанна со скорбным молчанием выслушала бывшую подругу
Симоны, прониклась негодованием и... выгнала прочь оппортунистку. Следующим
шагом Антуанны стало слезливое домогательство Домингеса -- но тот был
непреклонен и не отвечал на записки и мольбы, передаваемые знакомыми (пока еще
она боялась лично упрашивать своего трагического героя)...
Симона и Домингес блаженствовали вдвоем. Блаженство продолжалось целые
сутки: это была скорее платоническая, чем плотская страсть. Домингес нашел
отдохновение в плоской и непритязательной Симоне. Покоясь на детской груди
Симоны, и поглаживая нежный рыжий пушок венерина холма (у Антуанны волосы в
паху были жесткими, черными и сильно вьющимися), Домингес отходил душой. Его
радовал маленький тонкогубый рот Симоны (рот у Антуанны был большой,
пышногубый и чувственный). Его радовали узкие тонкие прохладные ладони (ладони
у Антуанны были мягкими и горячими). Его радовало все то, что так было
непохоже на присущее Антуанне. Домингес не был мстительным человеком -- он не
испытывал к Антуанне негативных чувств. Домингес не испытывал к Антуанне
никаких чувств -- все чувства к ней сами собой исчерпались, и он отдыхал
именно от такой опустошенности.
Симона оказалась тихой и стеснительной девушкой, сильно исстрадавшейся по
мужскому вниманию, и потому неторопливой и внимательной. Ее желание обличать и
высмеивать королеву, павшую с пьедестала славы, "эту чертову стерву Антуанну",
испарилось. Она почувствовала вселенскую индифферентность и спокойствие
Домингеса и заразилась этим сама. Они медитировали вдвоем -- любой другой
мужчина или женщина, будь они на месте совокупляющихся Домингеса и Симоны,
сошли бы с ума, не выдержав столь продолжительного и ровного развития коитуса.
Будь в симоновской комнате мастер по тантрической йоге, он бы постиг бездну
отчаяния, -- настолько духовность перевешивала плотское влечение. Его мозг бы
не выдержал подобного напряжения. Как знать; остался бы тантрист в сознании
или стал бы невменяемым тантристом...
Тантра Домингеса и Симоны продолжалась день, ночь и утро. В полдень
Домингес, излечившийся в метафизически противоположном (читай: в Симоне),
покинул обитель своей неожиданной любви. Симона находилась в
пространственно-временном ступоре: ее податливость и способность
трансформироваться по желанию партнера сослужили плохую службу. Как признался
позже Домингес сам себе, даже он не смог бы продолжить столь невещественный и
покоящийся роман. Его метафизичность была не столь велика, как нераскрывшиеся
тантрические способности Симоны. Домингес в момент побега от Симоны и сам не
знал, почему он бежит? "Почему я избегаю ее, -- растерянно думал он, избегая
печальных взглядов кратковременной любовницы, -- ведь она -- полная
противоположность Антуанны?.."
Только спустя несколько лет он понял причину своего бегства:
противоположность Симоны Антуанне была настолько большой, что под угрозу была
поставлена связность домингесовских миров. Его физиологическое (или
подсознательное?) взбунтовалось, предвидя шестым чувством надвигающуюся
опасность, и увело Домингеса от близкого как никогда помешательства...
Домингес забыл прелесть "от противного" Симоны -- его разум и плоть очистились
и саморегенирировались.
Симона не рыдала, не требовала, не домогалась... Нет, она не вела себя
подобно пылкой и знойной Антуанне. Она печально наблюдала процесс разбегания
планет в меняющейся вселенной. Воздействовать на убегающую планету Домингеса
она не могла -- натура ее привыкла быть одинокой и брошенной в вакуум
необщительности. Астероид-Симона тихо уходила по резко вытянутой
эллипсоидальной орбите от планеты-Домингеса.
Что произошло с Симоной?..
Через несколько дней к Симоне вернулась бывшая подруга -- она устала
ненавидеть то, что так недавно было ей подругой, соседом, товарищем и
собеседником в одном лице. Неприязнь Антуанны и невнимание Домингеса со
временем сплотили их в одно целое. На последнем курсе Симона и ее подруга
вдруг обнаружили себя тесно привязанными друг к другу -- субъективная
некрасивость первой и непризнанная красота второй гармонично
взаимодополнялись. Симона поцеловала подругу и испытала, наконец, ту
завершенность, которой так недоставало ее угловатой и незаконченной сущности.
Подруга поцеловала ее в ответ -- она не выдержала испытания одиночеством, и ее
естество, ее нераскрывшаяся красота потребовала к себе заслуженного внимания.
Места для мужчин больше не оставалось -- они стали любовницами и после нежного
объяснения уехали в Мексику. Там, на берегу Мексиканского залива, они зажили
самодостаточной жизнью феминисток, не испытывающих ярости или чувства гнева к
всемирной маскулинной гегемонии. Это были необычные феминистки -- без
агрессивности, мужиковатости, без надрывной самоидентификации и
профессиональной навязчивой несчастливости. Домингес о лесбийском повороте
симоновой судьбы так и не узнал. Почему-то в его душе осталось нежное
воспоминание об угловатой и стеснительной Симоне. Ее Домингес (единственную из
всех своих "влюбленностей-однодневок") часто вспоминал. А, вспоминая, задавал
себе один и тот же вопрос: "Что свело их вместе -- по-настоящему вместе, без
громогласных признаний и клятвенных заверений? Только ли роковая роль
Антуанны? Или тут проявилась, может быть, созерцательность -- скрытая
заоконность Симоны?.." Домингес помнил Симону -- может быть и потому, что она
осталась в его неверной памяти единственной женщиной, так непохожей на
женщину.
В один прекрасный день (он уже служил в ведомстве) Домингес получил
открытку с видом Мексиканского залива. На открытке был мексиканский адрес и
несколько предложений, написанных ломким мелким почерком. Он долго соображал,
кто бы это мог ему написать из Мексики... "Где находится Мексика?" --
мучительно вспоминал Домингес. Так ничего и не вспомнив, он прочитал несколько
предложений, и предложения сами ответили на его вопросы. Писала Симона. Та
самая Симона, с которой он учился на одном курсе в муниципальном институте.
Она писала, что живет в Сан-Пабло-Хуаяльде и работает в почтовом отделении
простой служащей. Симона полюбила море, позабыла литоральский акцент и
говорила теперь с настоящим мексиканским произношением. Мехико ей не нравился
-- она съездила туда один раз и решила больше не ездить: этот город был во
много раз грязнее и шумнее Сьюдад-Литораля. Уже третий год, как она удочерила
девочку из монастырского приюта (о том, что девочку из приюта удочерили Симона
и ее подруга, Симона не написала). Девочку -- ей было восемь лет -- звали
Паолой Доминикой. Симона счастлива и желает всего хорошего Домингесу --
последней строчкой были слова (он прочитал их с трудом): "да хранит тебя Дева
Мария... если хочешь, пошли мне открытку. Симона"...
Домингес вспомнил Симону, пошел на почтамт и купил открытку с изображением
муниципального института, где когда-то они учились. Видимо, судьба (Дева
Мария?) благоволила Симоне -- Домингес выполнил ее пожелание и послал открытку
уже на следующий день. Послав открытку, он удивился сам себе -- Домингес был
не из числа любителей эпистолярного жанра. Послав открытку Симоне, он вскоре
забыл о ней -- сложные перипетии мира-внутри и борьбы с ним заоконного мира
захлестнули Домингеса и накрыли с головой волнами, не меньшими, чем волны
Мексиканского залива...
Прошло какое-то время. На праздник (какой это праздник -- Домингес не
обратил внимания) он снова получил открытку с изображением Мексиканского
залива: Симона благодарила Домингеса за душевную чуткость и поздравляла его с
праздником. Домингес удивился снова и чисто автоматически ответил далекой
Симоне. Куда-то в Мексику улетела авиапочтой открытка с видом литоральского
порта ("Мексика" была для него пустым словом -- в ней не обитали древние
египтяне, как в Африке, или древние и недревние немцы, как в Европе; значит,
Мексика не существовала в реальном мире). Наверное, так некоторые литоральцы
(в основном, дети) писали Деве Марии с адресом: "Царство небесное"...
Со временем это переросло в добрую и для Домингеса единственную в своем
роде традицию. Традиция не прерывалась и обрастала временем, как океанская
лагуна обрастает кораллами. Домингес научился разбирать ломкий и мелкий почерк
Симоны. Симона научилась разбирать крупный и размашистый почерк Домингеса...
Прошло время, и Симона превратилась в символ-знак, обитающий в
мире-что-где-то, в оберег, хранящий его ничтожность для полноценного
существования заоконного мира. Символ-знак напоминал о себе открытками с одним
и тем же видом Мексиканского залива. Домингес не знал, почему открытки одни и
те же. Может быть, сан-пабло-хуаяльдеская почта была из категории бедных и
непритязательных? В таком случае, это удивительным образом напоминало о
суровости и непритязательности симоновского образа... А может, в посылании
одних и тех же открыток Симона пыталась выразить спокойное постоянство,
пришедшее в ее жизнь и сменившее ранее бушевавшие волны негостеприимного
мира?.. Домингес не знал ответа на эти вопросы. Его просто восхищало все
необъяснимое -- необъяснимое было в чем-то родственным заоконному. Домингес в
ответ посылал открытки с литоральскими пейзажами. Он словно бы говорил --
"видишь, и я покоюсь на дне этого моря..."
Он не спрашивал Симону, вышла ли она замуж, а если нет, то почему не
вышла. Он не спрашивал, зачем она удочерила Паолу Доминику. Он не спрашивал,
почему она уехала в Мексику, и что забыла в Сан-Пабло-Хуаяльде. Он ни о чем не
спрашивал Симону -- Симона ни о чем не спрашивала его... Они поздравляли друг
друга со всеми существующими праздниками (городскими литоральскими,
национальными мексиканскими, интернациональными, католическими, студенческими,
своими днями рождения и днями рождения родителей). Они не переписывались -- им
не надо было что-то объяснять друг другу, доказывать или повествовать. Они
ограничивались открытками и пятью-шестью предложениями с сакраментальной
фразой в конце: "Да хранит тебя Дева Мария" (если это была открытка с
Мексиканским заливом) или "Всего тебе хорошего" (если это была открытка с
литоральскими ландшафтами). Они обменивались знаками памяти, а может,
символами взаимного признания... Это был мост между миром-внутри и краем
мироздания -- миром-что-где-то.
Ни с кем больше Домингес не переписывался даже таким лаконичным способом.
Полученные открытки с видом Мексиканского залива он собирал и стягивал их
резинкой. Получались маленькие бумажные пачки, чем-то напоминающие пачки
литоральских песо. На седьмой год службы Домингеса таких пачек накопилось не
меньше сорока. В тот же седьмой год Симона сообщила ему, что Паола Доминика
перешла в среднеобразовательную школу Сан-Пабло-Хуаяльде. Еще она сообщила,
что у Паолы Доминики появилась сестренка, и звать ее Антуанна Ремедиос (о том,
что Антуанну Ремедиос выносила и родила ее подруга-любовница, забеременев от
литоральца-туриста -- вот откуда у новорожденной второе имя -- Симона не
заикнулась). Откуда взялся ребенок и почему его так звали Домингес не стал
спрашивать. Ему хватало изображения Мексиканского залива.
Глава 17: Избирательная Кампания
Домингес никогда не интересовался политикой.
Политика для него обитала исключительно в мире-что-где-то.
Он не участвовал в выборах и не знал имен губернатора или членов Большого
муниципального совета (как и членов районных и квартальных муниципальных
советов). Единственное, что он знал (узнал в школе?), что безымянного
(безымянного для Домингеса) губернатора Эстадо дель Литораль имели право
избирать все лица с литоральским гражданством. На какой срок его избирали и
каким способом, он не знал и никогда этим не интересовался.
Только в детстве, как и все, Домингес хотел побыстрее вырасти и самолично
участвовать во всех взрослых делах, в том числе и голосовать на выборах. Как
только ему исполнилось восемнадцать, Домингес получил розовую прямоугольную
бумажку. Розовая прямоугольная бумажка называлась очень сухо и претенциозно:
"бюллетень избирателя". В бюллетене чья-то старательная рука вывела синими
чернилами его имя, фамилию и адрес. Далее следовали имена и фамилии, ему
ничего не говорящие, и соответствующие пропуски с мелким магическим текстом:
"поставьте галочку, если вы "ЗА" или не ставьте, если вы "ПРОТИВ". В самом
низу розовой прямоугольной бумажки было отпечатано приглашение посетить
"избирательный участок" и исполнить свой гражданский долг. Домингес
внимательно прочитал приглашение. Особенно внимательно он прочитал адрес
мифического избирательного участка: "Гуальдакая, 8/8". Адрес ровным счетом
ничего не говорил Домингесу -- он никогда не был по этому адресу и не знал,
где это находится. Домингес усомнился в существовании чего-то с таким адресом.
Затем он старательно порвал бюллетень на мелкие кусочки и выбросил их в
помойное ведро. Больше Домингес никогда не задумывался о выборах и политике.
Каждый раз, когда он получал бюллетень, он рвал его на мелкие кусочки и
выбрасывал в помойное ведро. Иногда Домингес удивлялся такой настойчивости
несуществующей избирательной комиссии. "Разве им не достаточно того, что я уже
не участвовал в стольких выборах? -- спрашивал себя Домингес. -- Если человек
всегда избегает участия в голосованиях, зачем его каждый раз просят посетить
"избирательный участок"?.. Очень настойчивые люди. Назойливые как мухи..."
Домингес надеялся, что когда-нибудь настойчивость людей "избирательной
комиссии" иссякнет, и в один прекрасный день он не получит дурацкий розовый
прямоугольный листок. А может это игра? И люди "избирательной комиссии" также
игнорируют его индифферентность, как он игнорирует псевдоактивность
"избирательной комиссии"? Игра, из которой не выйти, она состоит из взаимного
игнорирования. Домингес пришел к выводу, что политика -- это игра взаимного
игнорирования, и всегда побеждает тот кандидат, кому больше всех удается
игнорировать своих избирателей. Несдержанные выбывают первыми...
Нет никакой "избирательной комиссии". И "избирательный участок" -- миф,
чья-то выдумка, аллегорическое правило игры -- правило ради самого правила.
Существуют ли губернаторы и члены муниципальных советов? Существует ли
алькальд Сьюдад-эль-Литораля? Может быть, это маски одного и того же
мира-что-где-то?.. Домингес утвердился в мысли, что это -- тени, обитающие там
же, где не существуют собаки-без-хозяев...
Когда его спрашивали сослуживцы (как правило, это были женатые мужчины в
возрасте от сорока пяти -- подобные вопросы являлись своеобразными признаками
наступающей импотенции), за кого из кандидатов он проголосовал, Домингес,
умудренный многолетним опытом игнорирования, коротко отвечал: "Ни за кого". Он
был разумным человеком и не хотел шокировать людей встречным вопросом: "А
разве они существуют, эти кандидаты?.." Людям пришлось бы врать, им было бы не
по себе. Вопрос Домингеса обнаружил бы устойчивое неумение людей играть в
политику. Почему-то им очень трудно давалось игнорирование несуществующих
кандидатов.
Самым активным избирателем был дон Игнацио. Каждый раз он голосовал за
нового кандидата. При этом дон Игнацио пытался агитировать всех знакомых ему
мужчин (женщины не поддавались на предвыборные провокации и играли в политику
намного лучше, чем мужчины). Дон Игнацио приставал ко всем и призывал
голосовать только за кандидата имярек. Он был (по словам дона Игнацио) самым
лучшим кандидатом, совершенным кандидатом, идеальным кандидатом. Через месяц
после избрания "совершенного кандидата", дон Игнацио пуще других кричал об
"этом негодяе и прохвосте". Если "совершенный кандидат" не набирал нужного
количества голосов и оставался за бортом игры в политику, дон Игнацио кричал
(как правило, один) об "этих дураках и тупицах" и осуждающе смотрел на
сослуживцев. Сослуживцы как "дураки и тупицы" безмолвствовали -- им нечего
было сказать. Дон Игнацио был прав: избранный ими оказался "негодяем и
прохвостом". "Если бы мы проголосовали за того кандидата", -- вздыхали
пристыженные сослуживцы. Это было как лото: число проигрышей только заостряет
охотничий азарт. "Если бы мы проголосовали за того кандидата", -- сожаление
углублялось с каждым разом. Словно бы и дон Игнацио и его идейные противники
верили в существование единственно правильного кандидата, которого нужно
когда-нибудь угадать.
Домингес решил, что это вид новой религии -- Единственный Кандидат для них
настоящий грядущий мессия. Не важно, что он не обнаруживается на очередных
выборах. Важно, что он существует как идея. Важно, что в человеческих умах
существует сама сотерологическая эсхатология: когда-нибудь будет избран
Единственный Кандидат и в городе обязательно настанет Справедливый Порядок.
Тертуллиан говорил: "Верю, потому что абсурдно". Кредо дона Игнацио можно было
сформулировать следующими словами: "Верю, потому что избираю". Эта вера была
сильнее римско-католической традиции -- неофитов укрепляло чувство большей
сопричастности к скорому приходу Единственного Кандидата, чем их
сопричастность к незримому католическому богу. Их сплачивало вместе знание
Нужной Кандидатуры и стремление Выбрать Правильное Навсегда. Незримый
католический бог не избирался -- и это, на взгляд Домингеса, шло Святой церкви
только во вред...
Каждый год электоральная религия под названием Избирательная Кампания
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг