Станислав Соловьев
Человек-окно
Глава 1: Интерьер
Мануэль Домингес никогда раньше не бывал в Боске.
Как и любой из жителей Литораля, он часто смотрел на далекие чащи. Смотрел
из ведомственного окна -- здание находилось на той невидимой черте, на которой
город неизвестным образом переходит в не-город. Далекие чащи только по
определению были "далекими чащами". На самом деле, Домингес видел лишь тонкую
радужную полоску где-то на горизонте. Любой радужный цвет (за исключением
мазутных пятен на лужах) за пределами города означал только одно -- Боска. В
городе все было серым, коричневым, белым и черным, -- последние три цвета
стремились всегда вернуться в материнское лоно. Стать серым цветом...
Домингес смотрел в сторону Боски не потому, что любил разглядывать
горизонт. Скорее, он не любил рассматривать интерьер ведомственного здания.
Интерьер никогда не менялся, по крайней мере, на взгляд Домингеса. А если и
происходили какие-то мелкие изменения, -- они были несущественными. Только
этим можно объяснить то обстоятельство, что праздный взгляд Домингеса не
подметил их и не переработал в беспредметную информацию будничной памяти.
Настолько несущественным, что можно было говорить: интерьер никогда не
менялся. Он был одним и тем же, и Домингес изучил его с той достоверностью, с
какой алкоголик изучает в похмельное утро пустые бутылки. Примерно такое же
ощущение возникало у Домингеса, когда он попадал в ведомственное здание:
огромное как мир разочарование. И Домингес смотрел в окно. Если смотреть прямо
по центру, он видел еще одно ведомственное здание. Это здание принадлежало
другой организации, но ничем -- ни фасадом, ни расцветкой -- не отличалось от
родного Домингесу строения. Он его тоже изучил с большим и исследовательским
пристрастием. Если же смотреть чуть влево, он видел другое ведомственное
здание, -- правда, не все, а только его угол. И это здание принадлежало (при
слове "принадлежало" Домингес всегда останавливался, спрашивая себя: "Может ли
принадлежать некоей абстракции реальный пространственный объект, именуемый
"зданием?") учреждению, в котором служил сам Домингес...
Смотреть в окно было тайной страстью Домингеса.
Еще с детства эта страсть захлестнула его -- он неожиданно открыл для себя
удивительный мир за окном. Пусть этот мир на проверку -- как только Домингес
покидал дом-строение-здание-учреждение-школу-ресторан и оказывался в
пространстве улицы-площади-двора-переулка-сквера-порта-тупика -- ничем не
отличался от "обычного", но в момент лицезрения он представлялся Домингесу
чудесным. Только то обстоятельство, что нечто лежит за непроницаемой
стеклянной преградой где-то вне, наделяло необъяснимым сверхъестественным
даром любой внешний объект. Уныло бредущий прохожий был таинственным
существом, передвигающимся непонятным способом с неясной для Домингеса целью.
Свалка была некой совокупностью разнообразных предметов с двойным или тройным
назначением. Собака была не просто собакой, а чем-то, только похожим на
собаку, но не являющимся ею. И дом был не просто домом. И фонарь был, конечно
же, не простым фонарем...
Сама заоконность подвергала любой предмет в глазах Домингеса кардинальной
переоценке. Переоценка происходила моментально -- как только
предмет-сам-по-себе или предмет-что-был-рядом трансформировался в
предмет-за-окном. Сама способность беспрепятственно наблюдать за подобным
предметом во всех подробностях, в то же время, находясь в замкнутом
изолированном "мире-внутри", восхищала Домингеса. Она наполняла его сердце
колдовским очарованием. "Мир-вне" дразнил его своей доступностью и
одновременно отдаленностью...
Камерность домингесовского восприятия с течением жизни только усиливалась
и превратилась в неосознаваемую координатную сетку со своими параметрами и
ориентирами. То, что не было рядом в "мире-внутри" -- по эту сторону стекол,
-- и не находилось там, по другую сторону, -- не существовало для Домингеса.
Это касалось всего. Пусть это будет человек, который пять минут назад вышел,
чтобы купить сигарет в уличном киоске (киоск находился на другой улице, не
видимой отсюда, заслоненной домами, фонарями, рекламой, самим пространством и
временем, неудачно выраженным словами "пять минут") -- он переставал
существовать. Для Домингеса его уже не было. Этого мало: для Домингеса он
никогда не существовал. Любой факт в памяти, в постороннем разговоре, в
разложенной на соседнем столе утренней газете, подвергался строгой ревизии.
Для Домингеса существование человека, вышедшего на улицу за сигаретами,
становилось сомнительным. Существовал ли он вообще? -- удивлялось его
подсознательное. Вопрос только подчеркивал неуверенность домингесовского
существа в данном исследовании...
Чем дольше отсутствовал ликвидировавшийся, тем явственней ощущал Домингес:
этого человека никогда не было. Как только самоликвидировавшийся возвращался
обратно, он автоматически становился реальностью. В это мгновение Домингес
производил очередную ревизию, и человек превращался в один из кирпичиков в
здании существующего бытия... То же самое происходило с тем, кого Домингес
успел увидеть в окне. Еще минуту назад это было что-то непонятное и
загадочное, дышащее не кислородом, а неуловимой трансцендентностью,
передвигающееся не с помощью ног, а с помощью неизмеримого натяжения
пространственного поля, -- это был не человек, это было Нечто. Нечто попадало
из мира-за-окном в мир-внутри и исчезало. Иногда Домингес сильно
разочаровывался: никакой это не Нечто, а банальный дон Игнацио. Нечто не было.
Это было наваждение, сказочный сон, потусторонняя реальность...
Но чаще заоконный человек и человек в мире-внутри представлялись Домингесу
разными существами, разными настолько, что первый существовал, а второй
полусуществовал постольку, поскольку это позволяло ему полноценное бытие
первого существа. Если бы Домингес был верующим, подобная парадоксальность
закончилось бы простым выводом: там, за окном -- ангельское существо, здесь --
бренный прах...
Однако Домингес не был верующим. Вслух он этого не утверждал, не
подчеркивал, попросту об этом никогда не задумываясь. Но сказать: он был
неверующим, -- значит, ничего не сказать. Домингес не был верующим в привычном
понимании -- верующим в Деву Марию и Благодать -- обыкновенным верующим
человеком, каких много. Домингес являлся верующим особого склада
религиозности. Он верил в Заоконье и в его сверхъестественность, будучи
верующим искренним, восторженным и непоколебимым в собственной вере.
Поколебать домингесовскую веру не могли ни родители, ни учителя, ни
сослуживцы, ни знакомые, ни вся совокупная реальность жизни... Реальность,
если она не находилась рядом с реальностью Домингеса, не существовала. То, что
находилось за окном, не было реальностью, -- оно было сверхреальностью,
неподвластной Домингесу и непостижимой для него. Утверждения людей, -- в
момент утверждения они должны были непременно находиться рядом с Домингесом, в
обратном случае он их не воспринимал, будь то телевизор-телефон-телеграф или
вчерашний разговор, -- о непреложной реальности мира-где-то и вопиющей
связанности всех миров в одно целое вызывали у него снисходительную усмешку.
Постигнув прелесть заоконья, Домингес надолго увлекся этой страстью с
увлеченностью малолетнего влюбленного. Окружающие постоянно пытались его
переубедить, навязать мнение, что есть что-то, помимо того, что рядом.
Домингес возмущенно не соглашался. "Как, -- думал он в недоумении, -- это
может существовать, если его нет в этот момент рядом? Если я его не вижу, не
наблюдаю?"...
То, что Домингес не воспринимал не находящееся рядом с ним или не
пребывающее за окном, сочли за отвратительную память, отсутствие абстрактного
мышления и рассеянную отвлеченность. Наивные люди! Уж кто-кто, а Домингес был
человеком именно с абстрактным мышлением. Причем, в отличие от преподавателя
математики, писателя или университетского философа, он пользовался своим
абстрактным мышлением ежесекундно, ежесекундно подвергая ревизии реальность и
раскладывая ее по полочкам системы координат. Родители, родственники,
квартальная школа, муниципальный институт, сослуживцы -- все со временем
признавали свое поражение в схватке с координатами Домингеса. Обязательно,
рано или поздно, наступал тот момент, когда приходилось признаваться в
собственном поражении...
"Вы не видели дона Игнацио?" -- спрашивал наивный у Домингеса (только
человек наивный или новичок мог спрашивать такое у Домингеса на седьмой год
его работы в ведомстве).
"Нет", -- уверенно отвечал Домингес, -- он действительно в этот момент не
наблюдал никого, называемого доном Игнацио.
Если бы наивный задал следующий вопрос: "А существует ли дон Игнацио на
белом свете?", -- Домингес бы честно ответил: "Не существует".
Почему-то вопросы последнего рода никто Домингесу не задавал. Люди
проницательные, видимо, чувствовали некую грань в общении с Домингесом, и не
переходили ее, тем не обнаруживали огромную пропасть между их мировосприятием
и мировосприятием Домингеса. Люди наивные, надо полагать, не задавали подобных
вопросов, удовлетворяясь безграничной честностью Человека-Окна...
Домингес смотрел в окна родных пенат, школы, института, ведомства,
ресторана, бара, библиотеки, дома-пристани-вокзала-почтамта-борделя. Со
временем он стал выбирать те здания, где были чистые и большие окна, и в этих
зданиях он неизменно садился около чистых и больших окон. Не случайно было и
то обстоятельство, что отдел, в котором работал Домингес, имел чистые и
большие окна. Безумец -- в этом случае безумцем был начальник сектора --
пытался с непонятным усердием заставить Домингеса работать в кабинетах с
нечистыми и небольшими окнами. Один раз -- это было возмутительно! --
Домингеса заставили работать в кабинете без окон. Безумец-начальник плохо знал
Домингеса: уже на второй день Домингес невозмутимо смотрел в большое и чистое
окно соседнего отдела. На пятый день терпение начальника сектора лопнуло:
Домингес вернулся к большим и чистым окнам. Это была капитуляция, но Домингес
ее не заметил, ибо кабинет начальника сектора располагался в соседнем здании,
с тыльной стороны того здания, где тихо существовал он сам...
Глава 2: Буфетчица
Для Домингеса, если говорить точнее -- для его системы координат,
существовала проблема женщин.
Мужчины возникали в реальном -- реальном для Домингеса -- мире, но
женщины, если и делали это, то лишь на какое-то мгновение. Затем они исчезали.
Можно было представить мужчин, стоящих у окна или находящихся рядом с окном.
Они курили, разговаривали на спортивные и политические темы, пили кофе из
маленьких чашечек или пиво из вместительных кружек, -- они пребывали рядом с
окном и это было для Домингеса существенным фактором. Представить же в
подобной ситуации женщину Домингес не мог -- женщина всегда стремилась уйти от
окна и вообще уйти в мир-что-где-то
(покупки-магазины-ателье-парикхмахерские-знакомые-выгул-собак-массажные-юве
лиры-психиатры-пошив-одежды-любовники-диетические-столовые-кондитерские),
а значит, уйти из реальности. При этом женщины, как правило, пытались увести
из реальности мужчин, и если им это не удавалось, мужчины оставались одинокими
существами. Если женщина пребывала рядом, смотреть в окно не получалось: она
требовала смотреть ей в глаза, в лицо, на ее фигуру, на ее новое платье, на
новое украшение, на поломанный пылесос, на пса, который успел нагадить и
теперь сидит на ковре с унылым видом. Любая женщина жаждала быть в центре
внимания, а значит, в центре мироздания мужчины, но Домингес с этим не мог
согласиться. Он не соглашался -- куда приятнее было наблюдать за прекрасными и
непознаваемыми существами женского пола, которые находились за окном. Они
ничего не требовали, не ругались, не скандалили, не дулись, не изображали
потерянную невинность или ненайденное золото. Они были самими собой --
прекрасными и непознаваемыми существами женского пола. Именно с ними была
связана неоднократная любовь Домингеса. Таких романов (не считая
влюбленностей, длившихся на протяжении одних суток) в его жизни произошло
пять...
Сначала была молодая буфетчица. Она продавала на улице клубничное
мороженое. Голоногий Домингес безмолвно млел у окна, позабыв про все на свете.
Он просто созерцал -- с таким чувством буддист созерцает Ничто в состоянии
нирваны...
Невероятно сказочное чувство разрушил простой случай. Окрыленный любовью
юный Домингес выбежал на улицу с целью купить у необыкновенной феи нектар,
называемый "клубничным мороженным". Его постигла личная катастрофа: буфетчица
(или лотошница? Домингес этого до сих пор не знал и путался с определениями)
оказалась совершенно будничным существом с грубым эротизмом животного, с
прыщавой бледной физиономией и писклявым голосом. "Нектар", естественно, был
никаким не нектаром, а неприятной липкой розовой смесью с сильным запахом
искусственной эссенции. Юный Домингес, находящийся в состоянии, которое можно
определить как "пограничное" (что-то между потерей сознания и истерикой),
униженно пожирал розовую гадость, ковыляя назад домой. Не доходя до строгих
рук бабушки, Домингеса вырвало: он заблевал весь порог. Бабушка сильно
ругалась, вспоминая всех святых и Присную Деву, когда отстирывала половик и
домингесовскую футболку. Домингес не реагировал: он находился в
культурологической коме...
С того дня бабушка запретила ему есть мороженое, сочтя причиной
домингесовского состояния "недоброкачественные продукты, которые всякие
мошенники пытаются всучить доверчивым детям". Ее негативная реакция (бабушка
Домингеса славилась на весь квартал своей эмоциональностью и образностью
языка) привела к исчезновению с улицы, на которой жила семья Домингеса,
злосчастной лотошницы...
Домингес и сам преисполнился отвращением к любому мороженному. Его
странная аллергия расширилась и по отношению к мороженым фруктам, мороженой
рыбе и кремам для торта (обычно крем ставили в холодильник, чтобы он
загустел).
Глава 3: Дона Исабель
Второе крушение образа произошло с Домингесом, когда он просиживал у окон
квартальной общеобразовательной школы.
На этот раз объектом домингесовского поклонения являлась некая молодая
особа, преподававшая, по слухам, краткий курс истории в старших классах.
Домингес-школьник изо всех сил пытался поскорее попасть в эти заветные старшие
классы, чтобы физически соприкоснуться с этим необыкновенным явлением по имени
"дона Исабель". Каждый день он перед тем, как идти в школу, проверял
количество дней, оставшихся до старших классов, и с терпеливым удовлетворением
ставил черточку в тетради: на один день старшие классы становились досягаемей.
Выходные и праздники Домингес в то время не любил...
Несколько лет отчаянного ожидания сменились глобальным крушением.
Преподавательница истории была грубой и развязной бабой, любившей крепкие
выражения, сигареты и -- по слухам -- юных старшеклассников, несмотря на то,
что она была замужем за сорокалетним преподавателем физики, работавшем
учителем в другом квартале...
Однажды (это произошло на последнем году школьной жизни), когда
сокрушенный и изничтоженный Домингес остался после уроков сдавать проваленные
им тесты по истории Нового Света. В результате девальвации образа учительницы
девальвировалась и любовь Домингеса к исторической науке, и он бездарно
проваливал все тесты и экзамены. Преподавательница закрыла дверь, отработанным
движением стянула трусики и схватила его жаркой рукой за половой орган.
Семнадцатилетний Домингес вырвался, выбежал вон, и его вырвало, прежде чем он
успел добежать до уборной. Помнится, огромных трудов стоило Домингесу сдать
экзамен по истории на самый низкий балл, который предусматривался для школьных
отчетностей. К тому времени бабушка умерла, а отец с матерью обладали лишь
одной сотой бабушкиного потенциала...
Глава 4: Антуанна
Следующей заоконной любовью Домингеса была студентка в муниципальном
институте, куда он поступил учиться сразу же после школы.
Студентка училась на параллельном курсе и была хороша собой. В моменты
заоконного лицезрения она представлялась Домингесу неким мифическим созданием
-- тонким как струна и лирическим как цветок (ни струны, ни цветка Домингес в
жизни своей не видел. Это, скорее, были книжные образы.) Черные шелковистые
волосы, длинные ресницы, упругая грудь с сосками, пробивающими насквозь любые
лифчики и блузки...
Двадцатилетний Домингес был влюблен по уши, и каждый день сгорал от
предвкушения и стыда, сидя на прохладном подоконнике. Прохладный подоконник
служил как бы противовесом жару в промежности и в голове...
Через два месяца, на Рождество, Домингес был замечен виновницей событий
или ее приятельницей и приглашен на студенческую вечеринку. Домингес,
согласился, предчувствуя неладное, и с затаенным ощущением скорой гибели
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг