Они же тебя ищут именно в черном. Выверни! - Он вывернул плащ на красную
сторону, но она опять осталась недовольна. - Дай сюда! Я дважды входила в
дом в красном, может быть, всетаки один из них... Не стоит рисковать!
Взяла и резким движением рванула черную подкладку, черное отделилось
от красного (клацнули, открываясь, кнопки, которые их скрепляли). Черное
оказалось, в свою очередь, подбито желтым, она вывернула его наизнанку и
аккуратно опять застегнула кнопки, только теперь в ее руках был совершенно
неузнаваемый, рожденный заново канареечно-желтый плащ.
- Одевайся! Когда пойдешь, сгибай немного колени, будешь казаться ниже
ростом. Вон за тем углом, - она подошла к окну и показала рукой, - машина,
за рулем отец. Через три часа будешь дома... в полной безопасности!
- Но я хотел еще... - Он двинулся к Писателю. - Мне необходимо...
- Потом. Все потом. В другой раз.
Он колебался.
- Говорю тебе: в следующий раз. Ты приедешь. Я сама тебя привезу. Но
только не сейчас... когда опасно. - Он стоял, упрямо нагнув голову. Она
выложила последний козырь: - Не только сам попадешь в неприятную историю,
но и других подведешь. Эти молодчики не церемонятся. Им поджечь дом, полный
рукописей и книг...
Вздохнув, он сунул одну, потом другую руку в рукава желтого плаща.
Застегнулся, поднял капюшон.
- Нет, не через дверь... Иначе сделаем. - Она проскользнула за
занавес, бесшумно приоткрыла окно. - Прыгай... и напрямик садом. Угол дома,
видишь? Ограда сада невысокая, перелезешь. Прохожих там мало.
Она все учла, все предусмотрела.
Позаботилась решительно обо всем, оставалось только одно - исполнять.
Он подошел к окну. Оперся руками о подоконник, последний раз взглянул на
Писателя... глаза их встретились...
"Мы увидимся. Он вернется, - подумал Писатель уверенно. - Если будет
жив... Непременно!" Изобретатель легко перекинул свое сильное тело через
подоконник и спрыгнул вниз. Можно было видеть, как мелькало между деревьями
яркое пятно его желтого плаща, когда он бежал через сад. Припав лицом к
окну, Медея неотрывно смотрела ему вслед.
- Все, добрался. Сел в машину. - Прикрыла на минуту глаза рукой. -
Наконец-то! Уехал. И, кажется, никто за ними не следил. - Она обернулась к
Писателю. - А теперь... Ну что ж, теперь нам надо поговорить. Вы должны
знать всю правду.
НЕНАВИСТЬ ЛЮБЯЩЕЙ
(Визит пятЫй, продолжение)
- Поговорить? Охотно. - Писатель сосредоточенно набивал трубку
табаком. Наконец-то это можно было сделать спокойно, не рискуя получить
пулю в лоб. - Если вам не трудно, сударыня, то оставьте, пожалуйста, окно
открытым, тут душновато. Надо сказать, что у меня редко бывает такой
оживленный утренний прием... Кстати, сударыня, вы позабыли представиться.
Вы так небанальны, так мило пренебрегаете общепринятыми условностями, но
все же хотелось бы...
Она не удостоила его ответом.
Села на прежнее место, в кресло, постаралась привести в порядок свои
растрепавшиеся волосы, сколов их на затылке покрепче большой заколкой.
Теперь на ее лице проступило новое насмешливо-торжествующее выражение,
вздрагивали углы губ - точно просилась наружу дерзкая беззаконная улыбка,
крылья тонко очерченного носа трепетали. Очень красивое лицо. Яркое,
смелое, сильное. И все-таки что-то в нем было неприятное - может быть, чуть
ближе, чем -надо, посаженные глаза? Или надменный излом бровей? Да, опасное
лицо.
- Разрешите закурить? - Писатель достал зажигалку.
Она нетерпеливо дернула плечом - курите, какое мне дело. Заговорила
медленно, тяжело:
- Ну, так вот. Он не шарлатан, не обманщик... сознательно никогда
никого не обманывал. Нет, у него затронута психика. Вы понимаете? -
спросила она звенящим голосом. - Он маньяк... ну, просто сумасшедший... Во
всяком случае, по временам бывает именно таким. Когда на него находит.
Писатель раскурил трубку и окутался клубами дыма. Он не спешил
отвечать. Он явно приготовился слушать дальше.
- У него возникают бредовые, навязчивые идеи: каждый раз какое-нибудь
изобретение, открытие мирового значения, которое он якобы сделал. - Она
настороженно следила за тем, какое впечатление производят ее слрва. - Умеет
говорить об этом толково, связно, логично, так что сначала можно
подумать... Но вы, писатель, психолог, вы, конечно, сразу поняли, с кем
имеете дело, вас нельзя обмануть, я уверена.
Писатель, не выпуская трубки изо рта, спросил:
- Давно вы с ним познакомились?
- Десять лет назад. - По ее лицу прошла какая-то тень воспоминаний,
черты немного смягчились. - Я была студентка, совсем девочка. Но уже тогда
умела принимать решения. И я сразу же, в тот первый вечер... - Она
замолчала. Писатель не торопил ее, терпеливо ждал продолжения. - Он был
одинок, несчастен... болен. Я увезла его и спрятала в своем собственном
доме, в маленьком захолустном поселке, которого не найти на карте. Я
достаточно богата и могу позволить себе роскошь удовлетворять все его
прихоти. Оборудование, приборы... Он ни в чем у меня не знал отказа. Пусть
это всего-навсего игрушки, но если эти игрушки облегчают ему жизнь,
заполняют пустые часы и дни, то не жаль никаких денег. Он верит, что он
изобретатель, чувствует себя настоящим человеком, счастлив по-своему...
- Вы запирали его? - спросил в упор Писатель, разгоняя рукой дым и
вглядываясь в это красивое непроницаемое лицо. Она уклончиво повела
плечами. - Не отпускали в город? Прятали машину, не разрешали пользоваться
ею?
Она стала объяснять:
- Он слишком нервный, чтобы сидеть за рулем. А город на него действует
возбуждающе, врачи...
- Так. Понятно. Пошли дальше. Богатство, текущий счет, средства на его
прихоти... - Он неожиданно лег грудью на стол, протянул руку и цепко
схватил ее длинные, гибкие пальцы, сжал их. Она попыталась вырваться, но не
смогла. - Ну, полно, полно, ничего мне от вас не нужно, только маленькое
обследованьице.
Она негодующе фыркнула. Преодолевая сопротивление, он разжал ее кулак,
потрогал узкую ладонь.
Как он и думал, на ладони, там, где начинаются пальцы, легко можно
было прощупать затвердения, мозоли, каких не бывает у богатых капризных
дамочек.
Он отпустил ее руку, она резко откинулась назад, ушла в кресло,
сжалась, как затравленный зверь.
И, сверкая глазами, закричала:
- Да, работаю в огороде, в саду... И нисколько не стыжусь! Копаю, не
разгибая спины. Вожу и продаю фрукты, торгуюсь за каждый грош. Можно спать
и четыре часа в сутки, от этого не умирают, - сказала она с беспощадной
усмешкой. Надо отдать ей справедливость - она умела быть жестокой не только
по отношению к другим, но и по отношению к себe. - Месяц проработала как
проклятая - и пожалуйста, он имеет возможность заказать очередное
бессмысленное сплетение трубок, щитков и пробирок, которому будет
радоваться, как мальчик. Пусть радуется! А что я жертвую собой, гублю свою
жизнь, жизнь отца... Какое это имеет значение?
Фанатики бывают разные. Эта была фанатиком любви - любви, кажется,
очень похожей на ненависть, любви страстной, неистовой, мрачно окрашенной,
не приносящей радости, приносящей одну только боль. Слепо преданная своему
идолу, она ежедневно, ежечасно бичевала себя во имя этого идола, ке
спрашивая, нужно ему это или нет.
И все записывала в счет, за все требовала оплаты - за каждый удар
бича, за каждую царапину.
Что поделаешь, самый преданный жрец бывает обычно самым деспотичным.
Фанатизм и деспотизм так часто соприкасаются.
- Вы учились... - начал было Писатель.
- В Высшей Школе Музыки и Музыковедения, - сказала она с вызовом, - у
лучших профессоров страны. Подавала надежды. Стоит ли теперь об этом
вспоминать? "Похоронила себя в глуши", как писалось в благопристойных
романах девятнадцатого века. - Подражая голосу рыночной торговки, она
затянула нараспев с жестоким смехом: - Отличная спаржа, отборные артишоки!
Салаты латук, эндивин, эскароль, ромен! Не хотите ли французский сорт
сельдерея, красную капусту савой, . лук-шарлот с мелкими головками... -
Оборвав свою буффояаду, сказала без улыбки, строго: - Вот как оно бывает,
дорогой Писатель! Называется: жизнь! В романах девятнадцатого века такого
не встретите.
- Ну, у девятнадцатого века были свои противоречия. Хватало, - сказал
Писатель. - Не только розы и чувствительные элегии...
Но она не слушала. Она вообще плохо умела слушать других.
- И не жалею. Ни на секунду ни о чем не жалею. - Она нахмурила брови,
резко обозначилась горькая складка на переносице. - А всех вас, чистеньких,
благополучных, я презираю, слышите, презираю... И ваши мнения о моей жизни
мне неинтересны, я их выслушивать не желаю, оставьте их при себе. Так же,
как и ваши вздохи, сожаления!
Писатель понял, что она спорит не с ним - через его голову с какими-то
бывшими подругами, которые теперь при встрече едва кланяются ей, со старыми
знакомыми семьи, которые говорят о ней, горестно покачивая головами, как о
"погибшей", "окончательно опустившейся".
Она встала и начала ходить взад-вперед по кабинету, как узник в
камере.
- Пусть работает в своей лаборатории! Пусть тешится иллюзиями. Мир не
должен его замечать. Какое дело до него миру? Он безвреден. Конечно, только
рядом со мной и под моим наблюдением. - Поправилась: - То есть под
наблюдением врача. Мы следим за ним, я и отец... стараемся никогда не
оставлять его одного. Это случайно вышло - отец работал на дальнем конце
участка, а я поехала за ящиками для яблок. Он уже второй раз так удирает в
город за последний месяц. Тогда затеял с телекомпанией, а теперь с вами.
Эта его болтовня о каком-то аппарате, ну, не аппарате, магической
коробке... - Она явно прощупывала, что именно Писателю известно, что успел
рассказать изобретатель. - Да ведь это просто мираж... своего рода
галлюцинация. Ему это привиделось, померещилось. Навязчивая идея, не
имеющая ничего общего с реальностью.
- Он показывал мне коробку, - сказал Писатель между двумя затяжками,
не спуская глаз с ее лица.
- Показывал? - Она задохнулась, - Так, значит... О боже! - Тут же
спохватилась: - Да это чепуха. Сказки! Я никогда не поверю...
И замолчала. Потому что увидела на письменном столе выглядывающий
из-под бумаг угол знакомой серой коробки. Взяла в руки, повертела. Сомнений
быть не могло - это был он, "аппарат воздействия".
- Выкрал. Увез...
Опустившись в кресло, она продолжала разглядывать аппарат, который
лежал у нее на коленях.
Потом подняла глаза на Писателя и сказала, решившие:
- Ну хорошо. Пусть так. Теперь я вам все скажу. Все как есть. Он
просто гипнотизер. И гипнотизер действительно блестящий, выдающийся, очень
талантливый. Личное дарование... плюс метод, который он разработал. Он и
мне передал, я его ученица. Вот вы сейчас убедитесь!
...говорю. Отец, слушая меня, не останавливается, идет дальше, мы
огибаем угол дома, заворачиваем за него.
- Ах, вот как. - Отец как будто что-то взвешивает, обдумывает. - Тебе
не нравится синий? Больше нравится рыжий? Ты переменил решение? Ну что ж!
Я понимаю, что сейчас произойдет ужасное, хочу помешать отцу,
повиснуть на его руках, хочу плакать, просить прощенья, кричать, что я
больше не буду, что я дово: лен синим, очень доволен. Но ничего не успеваю,
каменею, не могу пошевельнуться, руки прижаты к бокам, горло сдавлено.
Отец спокойно, неторопливо, не меняясь в лице, открывает коробку.
Бросает на тротуар синий красавец-самолет, самолет грешит, отец
поднимает ногу, наступает на него... раз и другой... я хочу зажмуриться, не
видеть, не знать, но не могу, смотрю, и горячие горькие слезы...
Все вернулось. Стены кабинета, занавеси, лицо чужой женщины.
В чем дело? Ведь первый раз было другое, совсем другое. Ах да,
изобретатель изменил настройку аппарата, при мне вертел рычажки.
Та настройка была идеализирующая, а эта, очевидно...
Писатель спросил:
- А вы можете повторить это без коробки?
И протянул руку, чтобы взять у нее аппарат.
Но не успел.
Она закричала: - Назад! Не трогать!
И прямо перед собой Писатель неожиданно увидел нацеленное на него дуло
маленького дамского револьвера. Откуда Медея его извлекла - он не успел
заметить. Из кармана брюк, что ли?
Не очень-то приятно, когда красивая женщина с решительным лицом держит
твердой рукой маленький дамский револьвер, нацеленный тебе прямо а живот.
Тут не до шуток.
- Руки вверх! - скомандовала Медея.
- По-моему, это лишнее, - сказал Писатель, не поднимая рук. - Конечно,
если вы будете настаивать, сударыня...
Она не настаивала. Она кусала губы и раздумывала - о чем? Его,
естественна, интересовал ход ее мыслей. Мало ли до чего она могла
додуматься, не спуская пальца с курка. Он. старый солдат, хорошо знал, что
оружие иногда подсказывает человеку самые странные и ненормальные поступки.
Оружие ведь сделано для уничтожения и, как всякая вещь, помнит, для чего
сделано.
- Знаете, поднимать руки - это как-то глупо, - сказал Писатель,
разглядывая на близком расстоянии черное отверстие ствола. - В этом есть
что-то театральное. Тут в смешном положении и тот, кто поднимает руки... и
тот, кто командует.
Она сказала медленно, как бы раздумывая вслух:
- Об аппарате достоверно знаете вы один. Только вы один держали его в
руках... Значит, если я сейчас...
Дуло пистолета, направленное до этого ему в грудь, поднялось до уровня
лба. Теперь оно было нацелено между глаз Писателя. Неприятный холодок
пополз у него по спине. Рука Медеи помедлила и начала понемногу спускаться
вниз, но очень нерешительно. Потом опять поднялась...
Писатель разозлился. Он не привык быть игрушкой в руках других. Привык
сам решать свою судьбу.
- Ну, стреляйте, - сказал он сквозь зубы, пристально глядя ей в глаза.
Встал со стула и, огибая письменный стол, держась к нему спиной,
медленно двинулся ей навстречу.
Внезапно она уронила револьвер на ковер. Закрыла лицо руками.
Плечи ее тряслись от рыданий.
Он спокойно подобрал револьвер с пола, поставил на предохранитель,
положил на всякий случай в карман своей куртки. Такие нервные особы иногда
довольно круто меняют решение.
- Успокойтесь. Придите в себя Хотите, я сварю вам черный кофе? Ничего
страшного не произошло. Как вы сейчас себя чувствуете?
Она сидела в кресле, по-прежнему не отнимая рук от лица. Писатель
решил, что надо дать ей оправиться, не стал больше задавать никаких
вопросов.
Он пошел на кухню, налил стакан воды и принес. Медея сидела, устало
уронив руки на колени. Глаза у нее были заплаканные, но, когда он вошел,
она нетерпеливо, раздраженно отвернулась к стене.
Не стала пить, оттолкнула его руку со стаканом.
- Видите ли, сударыня, что касается вашей версии о сумасшествии... -
сказал Писатель, стряхивая капли воды с рукава домашней куртки. - Я бы не
советовал вам на ней настаивать. Аппарат явно известен не мне одному.
Известен, скажем, сотрудникам компании "Око Ра". Иначе компания не
преследовала бы изобретателя так настойчиво. Они там не любят сорить
деньгами, а преследование стоит денег - и немалых. Очевидно, совет
генерал-директоров считает вашего мужа вполне нормальным, а аппарат -
реальностью. Да он мне сам сказал, что Флора, знаете, эта бывшая...
Из всего, что Писатель говорил, она, кажется, услышала только женское
имя - Флора. И вскинулась с невероятной яростью, как пантера, которая
бросается на добычу. Писатель даже испугался.
- Вот... стоит. ему уйти. Ня нето .вешаются женщины... Он будет на
виду, в почете, у него будет своя жизнь, Я украла его у всех, спрятала... Я
никогда не думала, что из этого что-то может выйти. Что он найдет... Я
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг