полученная не от тебя, заметь.
- Разрешите идти? Действовать?
- И потом шум. Слишком много шума, - генерал-директор рукой в серой
замшевой перчатке, не глядя, указал на разбитое стекло книжного шкафа. -
Сколько раз говорилось: только в случае самой крайней необходимости.
- Неквалифицированные кадры, - скучно оправдывался честный гангстер. -
Много новичков. Горячатся.
Генерал-директор сидел боком на краю стола, покачивал ногой, небрежно
слушая гангстера.
- Ну хорошо, ладно, - он поджал губы. - Отправляйся. Там рядом с моим
шофером сидит один... тип, он вас проводит. И все расскажет. -
Неодобрительно посмотрел вслед гангстеру, который бесшумно прикрыл за собой
дверь. Вздохнул. - А ведь это еще один из лучших.
- Не помню, чтобы я на сегодня приглашал .гостей, - сказал Писатель.
Сюжет развивается стремительно, но все более непонятно. И, право же,
легче вынести загадочный визит красивой женщины, чем шпика, а затем
бизнесмена.
Генерал-директор сообразил, что действительно явился к Писателю на дом
без приглашения и даже без предупреждения. Его озабоченное лицо стало
улыбчатым, любезным, почти льстивым... он начал извиняться, что потревожил,
отнял время у такого, э-э, известного...
Потом добавил негромко, бархатно:
- Хотелось бы, э-э... с вами поговорить. Так сказать, неофициально, по
душам. Лучше всего за коньяком, как мужчина с мужчиной. Если вы позволите,
у меня в машине... Французский, настоящий "Фоль бланш".
- Говорите всухую.
Бизнесмен послушно наклонил свою барственную голову с благородной
сединой. Он был удивительно послушен, предупредителен.
О, он ведь не требует, чтобы Писатель ему отвечал, ему не нужны
ответы, ему вообще ничего не нужно, никаких твердых обещаний или гарантий.
Ему достаточно, если его просто выслушают. Заметил ли Писатель, что он всех
удалил, убрал от его дома, даже сторожевого поста не оставил - так он
уважает Писателя, его прекрасные произведения, э-э.... (Бедный бизнесмен,
сколько ни тужился, не мог вспомнить ни одного произведения и оставил эту
попытку.) Вся шайка направлена в район старого кладбища, там, на улице Девы
Марии, видели похожего человека, похоже одетого - черный дождевик, толстый
клетчатый шарф, дымчатые очки, приметная большая белая сумка с ремнем через
плечо и металлической монограммой. Пусть побегают, помокнут под дождем!
Он сделал все, что мог, и, право же, не возражает, чтобы об этом знал
Писатель - и другие... друзья Писателя... (Бизнесмен оглянулся на дверь и
немного повысил голос.) Конечно, это пустяки, более чем скромная услуга, но
все-таки, э-э... словом, он рад быть полезным. Если когда-нибудь, со
временем Писатель и его друзья... будут иметь большой вес в стране, станут
силой (бизнесмен опять оглянулся на дверь и стал еще доверчивее и
любезнее), то тогда... один из них, возможно, вспомнит этот небольшой
эпизод... крошечную помощь доброжелателя...
Писатель выслушал бизнесмена.
Ответа не требовалось. Он и не стал отвечать.
- Хорошо бы все-таки что-нибудь написать за сегодняшнее утро, -
пробурчал он хмуро себе под нос, вертя в пальцах ручку.
Чужие дела в их непонятной запутанности стали уже утомлять Писателя.
Хотелось полностью отключиться, начать работать. Уйти с головой в работу!
Замысел новой повести не так уж плох, хотя контуры еще только
вырисовываются... герой небанален, в нем есть...
Бизнесмен, все такой же покорный, ушел. За ним гулко захлопнулась
входная дверь. Писатель встал, с облегчением раздвинул занавеси, пошире
распахнул окно (он не терпел~ сумрака, духоты, любил яркий свет, свежий
воздух, сквозняки). Дохнуло сыростью, на столе сильнее зашевелились бумаги,
углы которых отгибал и закручивал ветер. Сразу стало хорошо, привычно.
Писатель сел поудобнее, расправил плечи. Пододвинул к себе лист
бумаги, перечел написанное: "Стояло раннее, совсем раннее утро, такое
бескрасочное, каким бывает только что родившийся ребенок, которому..." За
его спиной густой мужской голос тихо сказал:
- Не пугайтесь. Я вам ничем не угрожаю. Я безоружен. Только не
оборачивайтесь,
ТОТ, КОГО ИСКАЛИ
(Визит четвертый)
Что-то ему сегодня очень часто говорили: "Не угрожаю", "Вам ничто не
грозит", "Не пугайтесь".
Не слишком ли часто? Когда человеку сотый раз скажут "Не бойтесь",
может быть, пора начать бояться?
Он сидел, не оборачиваясь, и ждал. Голос как будто шел из-под кровати.
- Только не оборачивайтесь. И пока не разговаривайте со мной, не
отвечайте. Закройте окно, если вам не трудно. И задерните занавеси. Так.
Спасибо. Я не боюсь. Но просто хочется довести дело до конца. А нам могут
помешать.
Когда Писатель, покончив с окном, повернулся, человек уже вылез из-под
кровати и теперь отряхивал пыль с колен.
Он не знал этого человека. Никогда в жизни его не видел.
А если бы видел - вероятно, не забыл. Наружность была запоминающаяся.
Незнакомец был великолепный мужчина в расцвете сил, с широкой грудной
клеткой и свободным размахом плеч, голубыми наивносерьезными глазами и
тёмно-русыми кудрявыми волосами, которые падали кольцами на его круглый
выпуклый лоб. Он был в какой-то будничной шерстяной рубашке, с платком,
повязанным у шеи, и держался совершенно по-домашнему, непринужденно. Взгляд
у него был добрый, немного отрешенный, но что-то в очертаниях рта, в
повороте крепкой шеи говорило о силе, упорстве, даже, может быть,
упрямстве, которое трудно преодолеть.
- Не запереть ли входную дверь? - предложил Писатель. - Я, правда,
никогда этого не делаю. Но при таких обстоятельствах...
- Пожалуй, разумно.
Писатель пошел и запер дверь, с трудом дотянув изрядно проржавевший
крюк до покосившейся петли. Потом вернулся в комнату.
Незнакомец стоял у полки, просматривал названия на корешках книг.
Когда вошел Писатель, он повернулся. Сказал приветливо:
- Вы Писатель? Рад познакомиться.
- Я тоже, - ответил Писатель, невольно поддаваясь обаянию незнакомца и
сам удивляясь этому.
И пожал протянутую руку.
- Перехожу прямо к делу. Нас могут, к сожалению, прервать. -
Незнакомец сел на кровать, пружины под ним жалобно застонали, прогибаясь. -
Я изобретатель.
Изобретатель? Вот как? Писатель разочарованно откинулся на спинку
кресла. Надо же, чтобы так банально кончилась эта необыкновенно яркая и
занятная история...
Время от времени в его дом открытых дверей проникали непризнанные,
неприкаянные изобретатели.
По большей части это были издерганные люди с высоким баллом
рассеянности, они обвиняли в слепоте и неблагодарности весь род людской,
портили в доме электричество, тыча в розетки вилки каких-то странных
приборов и устройств, прожигали пол кислотами, забывали в передней и на
кухне небольшие пакеты в газетной бумаге, которые потом неожиданно
взрывались, приводя в трепет старушку уборщицу.
Один изобретатель предлагал удвоить продолжительность жизни человека с
помощью микродоз мышьяка, принимать которые надо было с раннего детства. У
другого была идея, что электроподогрев Саргассова моря, осуществляемый
сверхмощными плавучими установками, должен вызвать невиданный рост
водорослей, их миграцию и совершенно изменить флору Мирового океана, а
следовательно, и кормовую базу животных, людей.
Третий искал состав, который, если смазать им человеческую кожу,
создаст невидимую непроницаемую пленку, делающую человека практически
неуязвимым для холодного и огнестрельного оружия. Четвертый хотел повысить
процент рождающихся гениальных детей путем, облучения всех молодоженов по
разработанной им специальной методике...
Но этот изобретатель не был ни желчным, ни раздражительным, он был
нетороплив, задумчив, погружен в себя. Он внушал доверие.
Может быть, все-таки стоило его послушать, прежде чем делать
окончательные выводы.
- Видите ли, я физиолог. И могу воздействовать найденным мною способом
на определенные клетки головного мозга. Могу возбуждать их деятельность
или, наоборот, угнетать, не копаясь в мозгу, не вживляя туда электроды,
вообще не прикасаясь... Впрочем, специальные подробности вам ни к чему, -
прервал он сам себя. - Достаточно будет сказать, что после долголетних
поисков я нашел "лучи воздействия", стабилизировал и зафиксировал их,
научился их получать, научился ими владеть. Очень трудно было увеличить
радиус действия, сначала они с трудом срабатывали из одного угла
лаборатории в другой, а потом я научился из сарая, где была моя
лаборатория, направлять пучок лучей на дом и отчаянно радовался. Но скоро
это расстояние показалось мне детским... Встали инженерные задачи, мне
пришлось отвлечься, кое-что изучить. При проектировании и конструировании
"аппарата воздействия" - а я его делал и собирал сам, вот этими руками, с
малой помощью жены и тестя, ну, отдельные, особо сложные и сверхточные
детали, правда, заказывал по своим чертежам на стороне... так вот, особое
внимание пришлось уделить размеру и весу аппарата. Первоначальный вариант -
шкаф, затем габариты небольшого чемодана, в дальнейшем - ящика изпод
сигар...
Писатель слушал - и нехитрое деловое повествование понемногу
захватывало его. Годы труда. Долгие годы поиска. Были неудачи, ошибки,
иногда казалось - все, тупик, конец, потом опять впереди загорался
заманчивый огонек надежды, который ведет искателей.
Незнакомец рассказывал об этом скупо, с достоинством, сидя на небрежно
застеленной чужой постели, поставив локти на колени и подперев кулаками
голову. Хорошо, что он имел возможность смолоду бросить преподавание, уйти
из провинциального института, где ему собирались присуждать какие-то
степени, заставляли делать обязательные темы. Бог с ними! В течение
пятнадцати лет он имел в своем распоряжении помещение для экспериментов,
куда никто не совал носа, имел средства для закупки или заказа
лабораторного оборудования... и работал, работал сколько душе хотелось - и
днем, и по ночам.
- Частная благотворительность? - попытался выяснить Писатель.
Но тот только отмахнулся.
Он не хотел, чтобы его отвлекали от главного.
- Аппарат действует безотказно. Да вот вы сейчас сами увидите.
Встал, прошагал по коридору, исчез за поворотом - и тут же вернулся с
сумкой в руках. Сумка была из белой кожи, с ремнем, чтоб носить через
плечо, на ней поблескивала медная вязь замысловатых инициалов. Кто-то уже
говорил сегодня Писателю о белой сумке с медными инициалами... Но сейчас
припоминать не стоило, было не до того.
Изобретатель со всевозможными предосторожностями достал из сумки
сверток каких-то мягких тряпок, а из свертка - коробку размером немного
больше портсигара, из обычной пористой пластмассы скучного
серовато-мышиного цвета (на улицах города стояли ящики для мусора из такой
пластмассы). Открыл, показал смонтированное на крышке с внутренней стороны
чтото вроде пульта управления - набор крошечных кнопок, рычажков, клавиш.
Поиграл клавишами, потрогал кнопки. Опять закрыл коробку, поднял до уровня
глаз Писателя, повернул к нему ребром. Там обнаружилось отверстие, очень
узкая, удлиненная прорезь - как будто просто рассекли ножом пористый серый
материал, и края чуть разошлись. Прорезь чернела тонкой чертой, похожей на
случайную трещину, царапину.
...Кто-то ведет за руку - это отец - какой он большой, как высоко его
шапка, плечи, надо сильно закинуть голову, чтобы это разглядеть, - гам,
наверху, другой ветер и вообще все, конечно, другое; отец видит совсем
другое, чем я, дальние-дальние дали, а может быть, даже те страны, где львы
и пески, как нарисовано в книжках (хотя это я думаю, конечно, не всерьез,
вроде как посмеиваясь - ведь я уже умею читать и знаю, что пальмы и пустыни
от нас очень далеко, туда надо ехать). Зато, если смотреть вниз, как близко
асфальт, растоптанный мокрый снег и как крупно видны башмаки прохожих,
уверенно шагающие, приминающие снег, - и рядом все время мои детские
ботинки, коричневые, круглоносые, мокрые, кое-где поцарапанные. Ботинки
торопливо, учащенно ступают по черному мокрому асфальту, по остаткам серого
снега, на себя непохожего, растекающегося водой, - моя короткая рука,
сильно вздернувшись вверх, старательно держит палец отца с жестким желтым
кольцом - а еще я вижу свои лохматые рейтузы, край меховой куртки... А
отчего это в книжках не бывает таких картинок, чтобы была улица, дома и еще
было видно плечо художника или живот, бок, кусок его пальто, или нога,
колено - ведь всегда видишь кусок себя самого, хоть немного от себя, хоть
что-то, без этого нельзя, не получается.
Губы у меня улыбаются сами собой, все время улыбаются.
От счастья. Я иду и чувствую - сегодня день счастья. Отец купил Мне
только что в магазине игрушек великолепный большой самолет, о котором я
Давно мечтал, ярко-синий, с вертящимся прозрачным пропеллером, похожим на
крылья живой стрекозы, с убирающимися шасси и отворачивающимися рулями
высоты. Я долго выбирал (самолеты были всех цветов: красные, голубые,
зеленые, серые, фиолетовые, черные, оранжевые) и выбрал все-таки синий
цвет, цвет неба.
Я иду торопливой, подпрыгивающей походкой, стараясь поспевать за
отцом, который несет под мышкой коробку с моим самолетом, - а тем временем
понемногу меня одолевают сомнения. Я все вспоминаю ослепительный оранжевый
самолет, который отверг ради синего... и мне уже начинает казаться, что
синий цвет гадкий, неприятный, тусклый, что на мой самолет скучно смотреть,
что каждый мальчишка должен завидовать хозяину того ярко-оранжевого,
огненного, ослепительного самолета, который остался в магазине на полке.
И я уже знаю (мы приближаемся к повороту), что вот сейчас на углу
возьму и скажу отцу про оранжевый самолет. И в то же время понимаю, что не
нужно это говорить, что отец терпеливо ждал в магазине, не торопил меня,
дал выбрать... И что, как только я скажу эти слова, произойдет что-то
ужасное, страшное для меня, непоправимое! И все-таки я знаю, чувствую, что
обязательно скажу, не сумею не сказать, не смогу удержаться, как нельзя
удержаться на скользкой, крутой ледяной горке... что уже начал сползать,
медленно ползу к неизбежному - по мере того как неотвратимо приближается
угол дома, за который нам надо сейчас заворачивать.
- Пап, - говорю я быстро, набравшись отчаянной решимости, - а рыжий
был лучше. Я больше хочу рыжий.
Я говорю это, торопясь и задыхаясь, проглатывая концы слов, как раз на
углу. На том самом углу, за которым (я это твердо знаю) меня ожидает беда.
Ожидает возмездие.
Я говорю - и отец, нагнувшись ко мне со своей высоты, останавливается.
Как раз на углу. Его большая теплая рука с жестким тяжелым кольцом делает
какое-то нерешительное движение в моей руке.
- Ты знаешь... - Отец как будто что-то взвешивает, соображает. - Дело
в том... Я как раз забыл купить сигареты. - Он принимает решение. - Ну что
ж, так и быть, давай вернемся. Ты получишь свою рыжую машину, а я
сигареты. - Покашливает. И делает маленькую педагогическую добавку: -
Только следующий раз будь умнее. - Смеется. - Особенно когда будешь
выбирать жену.
Мы поворачиваем обратно. Я так и не обогнул грозный угол дома, так и
не узнал, что же мне, собственно, угрожало. Отец и я - мы идем обратно,
дружно и весело спешим навстречу радости, навстречу огненному новому
самолету, которому завтра будут завидовать мальчишки с нашей...
Все вернулось на свое место.
Вернулись стены рабочей комнаты, окно, слабо просвечивающее сквозь
плотные занавеси, вернулась коекак застеленная кровать и человек с голубыми
глазами любопытного ребенка и выпуклым лбом мыслителя. В руках он держал
пластмассовый ящик.
Вернулся ровный, монотонный ропот дождя за окном, приглушенное сонное
шуршание капель в листьях.
Писатель сидел, откинувшись на спинку кресла, пытаясь собраться с
мыслями. Кто мог знать обо мне такое - подсмотреть, подслушать - я никогда
этого никому не рассказывал, вообще, разве такое рассказывают, разве можно
такое рассказать, со всеми подробностями этой существующей только в прошлом
улицы, с уходящими узко вверх стенами ее коричневых домов и коричневым,
немного клубящимся воздухом прошлого, с теплом руки покойного отца - это
ведь неповторимо, невоспроизводимо, вся эта сумма ощущений, запахов,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг