- Пермендюр. Перминавр. Сендаст или альсифер. Виекэллой. Хромаль
жароупорнее, чем фехраль. Кунифе. Кунико...
"Как по писаному". На душе у Человека потеплело.
- Ну, прилично. А особые свойства альсифера?
Зверь ответил на все вопросы. Потом сказал, как всегда, бесстрастно:
- Чтобы тебя утешить, я тебе спою. - Никогда раньше он не пел при
Человеке, не предлагал ему этого. - Песня хороша, она бодрит. - Это были
правильные - чересчур правильные - фразы иностранца, который осваивал язык
по карманному разговорнику. - Вот теперь послушай.
И запел: Захвати-и с собой улыбку на дорогу...
Далекий металлический голос дребезжал тоже немного поигрушечному,
приглушенно - как будто дрожал не громыхающий лист железа, а сухо
шелестящий листок фольги.
...Приговор был опубликован во всех газетах. Внизу стояло "Обжалованию
не подлежит".
Академия Наук ходатайствовала перед Главой Государства о замене
смертной казни через повешение на пожизненное заключение в крепости,
принимая во внимание талант подсудимого и его прошлые заслуги перед
родиной. На этот раз первой стояла фамилия президента академии.
Дело подали на подпись Главе Государства. Он сидел за шахматным
столиком, разбирал этюд. У ног его на ковре лежала борзая, вся удлиненная,
очень породистая, с умной узкой мордой, с подобранным животом; она,
вытянувшись, напряженная, как струна, сторожко косилась на секретаря.
- Что у вас? Ах, это. - Он взял досье, перелистал бумаги.
- Сегодня как раз истекает срок... - начал секретарь.
- Знаю. Молчать, тубо! - это уже относилось к собаке, которая зарычала
(возможно, секретарь по неосторожности подошел к ней слишком близко.) -
Если будешь ворчать, пошла вон...
Лампа освещала квадраты доски, несколько фигур, собаку на ковре,
высокий голый лоб Главы Государства и его впалые щеки, руку с длинными
гибкими пальцами, которая держала самопишущую ручку.
- Не стоит плодить мучеников. Они опасны, - сказал Глава Государства.
Вычеркнул слова "смертная казнь через повешение" и задумался. Золотое перо
повисло над листом бумаги. - Пожизненное заключение? Почти то же самое.
Ореол страдания... Ну, вот так. Наказание забвением. - Он аккуратным
бисерным почерком вписал несколько строк, поставил свою подпись. Обернулся
к секретарю, который стоял у его плеча с пресс-папье наготове, молчаливый и
преданный. - Помяните мое слово, через десять лет никто в стране не сможет
вспомнить, как его звали и чем он занимался. Будут говорить: "Какая-то
давняя история... этот... как его..." - Он процитировал старинные стихи: -
"Река веков стирает равнодушно следы людские на песке..." - И пока
секретарь промокал написанное, тонкие губы хозяина тронула знающая, умная,
скверная улыбка. - А если бы я его убил... - труп, он стал бы знаменем.
Вошел в анналы истории. Нет, не будем так милосердны, верно? Человек без
родины... Позабытый человек... - Премьер резко захлопнул папку с деловыми
бумагами и, расставляя длинными гибкими пальцами фигуры, с удовольствием,
со вкусом стал рассказывать о тонкостях в решении этого красивого,
оригинального этюда.
Ночью Человека подняли с его тюремной койки, отвели в канцелярию и там
прочитали приговор. Вместо смертной казни - изгнание за пределы страны без
права когда бы то ни было вернуться обратно. Он лишается всех своих
орденов, всех чинов и званий - в том числе звания Создателя Зверя.
Предается забвению самое его имя, вычеркивается из всех официальных
документов, выскабливается во всех ранее вышедших книгах, впредь никогда не
упоминается ни печатаю, ни устно. Отныне подсудимый не имеет имени; если
нужно к нему обратиться, приказано именовать его просто человеком.
Приговор должен быть немедленно приведен в исполнение.
Его вывели во двор. Низко стелились серые тряпичные облака, звезд не
было видно. Начинало светать. Человека должны были сопровождать в пути два
солдата - чтобы он ни с кем не общался, пока не выйдет за пределы страны.
Вынесли его.вещи. Их было порядочно: за это время многоопытная мать
Ученика притащила на всякий случай толстую войлочную куртку, рабочие
ботинки на грубой подметке, старое одеяло, солдатский заплечный мешок.
Президент прислал консервы, настоящий шотландский плед, красный с белым, в
изящную клетку (по-видимому, о тюрьме у него всетаки было не особенно
точное представление) и шерстяное белье. Человек надел на себя, что мог,
остальное запихал в мешок. Попробовал поднять - тяжело, самому не закинуть
на спину. Попробовал еще раз... Два солдата, два молодых здоровых парня,
расставив ноги в начищенных сапогах, стояли и смотрели, как он тужится, им
и в голову не приходило подпихнуть мешок. Преступник есть преступник, это
ведь не человек - не совсем человек, - и помогать ему не положено.
Что ж, значит надо привыкать к такой жизни. Человек подавил
раздражение, выкинул две трети скарба и взвалил мешок на плечи; открылись
ворота, он вышел первым, солдаты - на несколько шагов позади.
Город, серый с розовым (розового становилось все больше), подернутый
утренним туманом, точно дымком хвойного костра, зыблющийся, был почти
пустынен. Машины поливали его, терли и чистили щетками, готовя к рабочему
дню. Сзади слышался четкий солдатский шаг, стук подкованных каблуков об
асфальт. Человек шел путем своего триумфа - когда-то тут вели Зверя, летели
розы, первый министр, сидя с ним рядом в открытой машине, прочувствованно
пожимал его руку своими тонкими гибкими пальцами...
На. площади убирали - видно, не так давно кончились танцы, стояли
кверху ножками столы и стулья, валялись стаканчики из-под мороженого,
конфетные бумажки, всякий пестрый сор; в раковине эстрады спал толстый
музыкант, обняв контрабас. На секунду Человек прикрыл глаза - увидел кровь,
трупы, которые грузили в мебельный фургон, надпись на этом фургоне:
"Спальни для новобрачных"... Дворец Республики стоял с опущенными маркизами
во всех окнах, многоколонный, непоколебимый.
Они шли мимо старинного здания Университета с островерхими высокими
крышами и шахматными башнями - когда-то здесь помещался монастырь. У входа
висели мраморные доски, на которых золотыми буквами были выбиты имена
выпускников, прославивших свою альма матер, ставших видными учеными,
академиками, лауреатами международных премий. На одной из досок бросался в
глаза пробел между теснящимися фамилиями, свеже выскобленная строка. Уже
успели. Молодцы, четко работают, не зря едят хлеб Главы Государства.
Показался иорт - доки, элеваторы. Дети не играли на ступенях,
спускающихся к порту, - дети еще спали. Пьяный моряк, цепляясь за фонари,
добродушно напевал: "О, подле моей рыженькой не очень-то отоспишься".
Человек миновал поворот, который вел к таким знакомым местам, к его дому,
дому Зверя, твердо пошел другой дорогой. Уже на выходе из города свернул на
кладбище, постоял возле старой могилы, заросшей, почти сровнявшейся с
землей. За ним переминались с ноги на ногу оба солдата. Кашлянув, один из
них сказал беззлобно, больше для порядка: "Давай, давай, человек,
поторапливайся". Его ведь теперь велено было именовать - просто человек.
В десять часов утра Ученик, что-то узнав или почуяв, примчался в
тюрьму вместе с Русалкой. У окошка они назвали имя Человека и напряженно
ждали ответа, держась за руки, переплетя иальцы.
- Такого нет, - равнодушно сказал чиновник в форме тюремного
ведомства. - Такого имени не знаем, не значится. - Скользнул взглядом по
лицу Русалки, точно смазал масляной тряпкой. - Такого нет в нашей стране.
И с грохотом опустил железную шторку.
Им ничего другого не оставалось, как повернуться и уйти.
Но железная шторка неожиданно поднялась все с тем жо грохотом, и
чиновник окликнул их:
- Вернитесь.
Они торопливо подошли к окошку, Ученик и Русалка, по-прежнему сцепив
руки.
- Вы родственники? - спросил чиновник, не глядя на них, перебирая
бумаги. - Тогда можете получить вещи по списку. Номер один - плед
клетчатый, красно-белый. Номер два...
В это самое время Человек и два солдата подошли к неширокой
пограничной реке. Оба берега поросли вереском, но по ту сторону это была
уже чужая земля, чужой вереск. Человек шагнул на паром, встал рядом с
перевозчиком. Колесо завертелось, заставляя трос дрожать и колебаться,
вспенилась вода. Берег стал отдаляться. Возле солдат стояла пожилая
босоногая женщина в драной юбке и смотрела из-под руки вслед парому, ветер
теребил ее рыжие волосы.
Когда паром отошел на середину реки, Человек стал что-то кричать.
Ветер относил слова, их не было слышно.
- ...ерка-а...
Он так отчаянно метался по парому, что даже на солдат это
подействовало, но они не могли понять, в чем дело. Поняла рыжая женщина.
Она нагнулась, пошарила жилистой рукой в траве - блеснуло маленькое
зеркало. Зеркало Зверя! Человек выронил его, когда перекладывал мешок.
- Э-го-го! - солдат размахнулся что есть силы и бросил зеркало.
Оно попало на край нарома, подпрыгнуло - треснуло от удара. Человек,
упав ничком, схватил его одной рукой и уберег от иадевия в воду.
Парoм причалил к берегу. Человек надел лямки мешка, перепоясал потуже
куртку, заправил левый рукав в карман и зашагал прочь. Оглянулся, махнул
рукой солдатам, женщине.
И последним приветом родины были для него ее взлохмаченные рыжие
волосы на фоне серого влажного неба.
Едва он успел скрыться из виду, как в небе показался вертолет.
Вертолет опустился почти по вертикальной прямой и встал на берегу у самой
кромки воды, все медленней вращая винтами. Выскочил очередной рослый
адъютант, весь в коже и ремнях, привычным жестом десантника положил руку на
бедро, на кобуру.
- Где он? Приказано задержать и вернуть.
Обнаружилась пропажа Ока.
12. ПУТНИК ШЕЛ ПО ЕВРОПЕ
Путник шел по Европе.
Шел по вересковым пустошам, по торфяным болотам и топким лугам с
разбросанными там и сям гранитными валунами, шел по округленным каменным
холмам, едва прикрытым кое-где тонким слоем почвы, шел мимо озер,
вытянувшихся длинными цепочками, с извилистыми заросшими берегами.
Вереск весь в цвету стелился низким лилово-розовым дымом - ведь была
весна.
Путник шел по берегу моря - тут свистели ветра и передвигали с места
на место ряды дюн, посылали в наступление строй огромных холмов из мелко
просеянного, почти белого песка.
Он шел мимо плотин .и дамб, удерживающих валы моря, мимо шлюзов, шел
вдоль каналов - каналы перекрещивались и расходились по плоской, как стол,
равнине, про которую здешние старики говорили: "Бог создал море, а
человек - сушу". Шел через леса и перелески, буковые, дубовые, встречающие
его прохладной тишиной, и через большие города, обдающие его шумом,
обжигающие огнями, проносящиеся стремительно назад, по мере того как он
шагал вперед, города, остающиеся на горизонте облаком света, неясным
скоплением мерцающих, дрожащих, как будто перебегающих блесток и бликов,
которое снижается, снижается, никнет, исчезает совсем, последний раз бросив
в небо слабый пучок отсветов.
Путник видел старинные соборы, дырчато-игольчатые, как кружевная
мантилья, и современные заводы, прямоугольные и тяжелые, как чугунная
болванка. Видел автострады, убегающие линии железных дорог, терриконы шахт,
массивные башни домен, поля, прозелень которых, когда подымался ветер, уже
отливала желтизной, золотом зрелости. Видел оплывшие окопы - память о
прошлой войне, и огороженные глухим забором полигоны - напоминание о войне
будущей.
Путник шел но Европе.
Чем он жил? Случайной работой на ферме? Милостыней?
Воровством?
Шел по шоссе - в пропыленных грубых башмаках, солдатский мешок за
спиной, левый рукав засунут за пояс, скатка одеяла через плечо.
Не накладывай в котомку слишком много.
Ведь не день, и не два и не три - вечность целую идти...
Шел по шоссе - отросшие волосы и борода в пыли, не поймешь, седоватые
они или совсем седые, - глаза сощурены - шел, пил из придорожного родника,
подставлял под струю свой широкий квадратный лоб, коричневый от загара,
загрубевший; шарил по карманам, не отыщется ли корка хлеба. А крошки?
Должны же быть крошки. Да нет, съел еще на том перегоне.
...Захвати с собой улыбку на дорогу,
Ведь не раз, и не два, и не три затоскуешь ты в пути!
По ночам странный путник, накрывшись одеялом, как будто разговаривал с
кем-то. Спал он, положив голову на маленькое дешевое круглое зеркало, самое
обыкновенное зеркало, да еще к тому же разбитое, пересеченное трещиной, -
давно его следовало бы выкинуть. Утром вставал, прятал зеркало в карман и
начинал дневной путь.
Созревшие хлеба тяжело клонились к земле - ведь наступило лето, хмель
вился по шестам на высоких берегах чужой спокойной ночи, наливался соком
виноград, сушились бочки. Тут жили люди. Нуждались, маялись, радовались.
Работали, делали свое дело, выращивали ребятишек, хоронили стариков на
ближнем кладбище. Многие, наверное, никогда не выезжали за пределы своей
округи. А он проходил мимо, не оставляя следа, человек без места на земле,
без дела, без цели. Без родины. Позабытый человек.
До сих пор путник шел с Севера на Юг. Теперь повернул на Восток. Как
это говорил в своих речах Глава Государства?
"Тучи идут с Востока". Но народная пословица говорит другое: "С
Востока приходит солнце".
Однажды в середине дня он шагал по окаменевшим глинистым ухабам
разъезженного проселка, уже порядком измученный, а по меже между двумя
полями пробирался другой прохожий. И что-то странное было в этом
прохожем... Что-то удивительно знакомое. Ага! Тоже однорукий. Тоже нет
левой руки, и пустой рукав заткнут в карман.
Прохожий вышел на дорогу - немолодой, грузноватый. Он был южанин -
гладкие иссиня-черные волосы, крупный нос с горбинкой, грустные, много
повидавшие влажно-черные глаза. На нем был изношенный, когда-то дорогой
костюм и разбитые узконосые ботинки, подвязанные веревками. Свои пожитки он
нес на палке в узелке.
- Я с Юга, - сказал прохожий осторожно.
- Я с Севера.
Постояли. Помолчали.
- Туда?
- Да, туда...
Оба шли на Восток.
Ни о чем не стали друг друга расспрашивать, зашагали рядом.
Уже ближе к ночи Южанин, показывая на свой пустой рукав, сказал как-то
бегло, между прочим:
- Несчастный случай. Эксперимент. Была идея - осуществить восхождение
по солнечному лучу, нейтрализовав земное притяжение при помощи формулы
Гинделя - Кондзюро. - Он помешал жижу в консервной банке, укрепленной на
рогульках костра. - Точность расчетов оказалась недостаточной... -
Попробовал жижу, одобрительно кивнул головой. - Ну, ничего, с одной рукой
не так уж трудно. С одной правой рукой.
Оба были изгнанники, изгои. Шли - не помню откуда, брели - не знаю
куда. Отчего было не идти вместе?
С этого дня Человек уже не чувствовал себя таким бесконечно одиноким.
Ему было о ком заботиться. А у сильных людей эта потребность особенно
сильна.
Путники шли по Европе. У них были две руки - на двоих.
И одно старое одеяло. В пыли дорог они чертили чертежи, от которых
побледнели бы многие правители, и писал-и формулы, за которые эти правители
не пожалели бы отдать лучшие камни из своих алмазных запасов. А потом
стирали и шли дальше.
Перевалило за вторую половину лета. День стал убывать, темнело заметно
раньше, чаще шли дожди. Луга по берегам рек дышали сыростью, затягивались
клубами белого мокрого тумана.
Где бы они ни ночевали, Южанин каждый вечер доставал из узла носовой
платок, не спеша стелил его себе под голову, расправлял уголки. В своих
отрепьях он держался с достоинством и сохранял удивительно интеллигентный,
пристойный, профессорский вид.
И разговаривал тоже интеллигентно, по-профессорски:
- Приятный ландшафт... - Это о природе. - Фантомные болевые
ощущения... - Это о том, что несуществующая рука может болеть, если вы,
мокрый насквозь, укладываетесь на ночлег в мокрое насквозь сено. -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг