основательно обожжен, несмотря на защитный скафандр. Так мы впервые узнали,
что скафандры, казавшиеся в космосе столь совершенными, здесь действуют
отнюдь не так безукоризненно и надежной защитой может быть только ротонное
поле.
- Могло и хуже быть, - сказал я. - Надо быть осторожней, друзья. Это
касается прежде всего тебя, Николай, но и все мы не должны забывать, что
любое неведомое может быть опасно.
Помню свое состояние: я испытывал удовлетворение от того, что странные
знакомства в новом мире окончились благополучно. Природу дзета-мира мы,
естественно, досконально не постигли, но явных опасностей избежали. Это, я
считал, уже немало. Артур выглядел недоумевающим. Не знаю, чего он ждал, я
еще на Латоне смотрел его записку о трансмировом рейсе, там он высказывался
весьма осторожно. Допускаю, впрочем, что не все свои ожидания он объявлял
открыто. Он не похож на Николая, немедленно доводящего до всех свои мысли и
чувства.
- Посмотрим, Казимеж, будет еще время, - неопределенно высказался он и
пошел помогать Николаю.
Николай расшифровывал записи: передавал на корабельную МУМ - почему-то
этот внушительный аппарат, специально разработанный для "Пегаса",
командующий всеми нашими автоматами, называют стандартно: "Малая
Универсальная Машина" - все, что зафиксировали переносные приборы. МУМ,
конечно, справляется с задачами и потрудней, чем раскодирование световых
вспышек, если только в них таится хоть молекула смысла. И Николай,
неоспоримо, астроинженер незаурядный, а расшифровка загадочных сигналов
всегда была предметом его особого увлечения. И все же я без доверия отнесся
к тому, что он и Артур объявили итогом своей работы. По их вычислениям шар,
ринувшийся на Николая, разумное существо, а не диковинное явление
неодушевленной природы. И цветность вовсе не главная особенность его языка.
Речь совершалась электромагнитными вспышками в широком диапазоне от
гамма-лучей до инфракрасного излучения - искорки были лишь малой частицей
речевой области. Само оно, привыкшее к обширному языковому спектру, должно
было воспринять ответы людей как невнятное тусклое бормотанье. Вряд ли
бурно пылающий незнакомец отчетливо разобрался в том, что ему высвечивал
Николай, - возможно, здесь одна из причин его агрессивности.
В заключении МУМ передала человеческим голосом раскодированные
выплески радиации: "Убирайтесь, не то возвеличу! Я - ничтожнейший, вы -
величайшие! Не смей уменьшаться! Сконцентрируюсь в точку! Возвышайся!
Доведу до величия! Уничтожусь! Уничтожусь!".
- Очевидно, в этот момент он и ринулся на меня, чтобы уничтожиться! -
восторженно воскликнул Николай.
Теперь, когда ушли в прошлое и ужас от собственного распухания, и
страх от свирепого нападения яркого незнакомца, происшествие представлялось
ему скорее комическим, чем драматическим. Он убежденно продолжал:
- Уверен, что у дзета-жителей самоуничижение - любимая форма
утверждения личности, а самоубийство - распространеннейший способ
существования, во всяком случае - опаснейший прием при нападении на
противника. Забавные существа, не правда ли? И я хотел бы поспорить с
тобой, Артур. Ты предсказывал непостижимый мир, опровергающий наши
пространственные представления, но пока что и купол, и яростный незнакомец,
и даже свирепое светоморе - довольно предметные образования.
Артур возразил, что дзета-мир не отвергает пространственных
представлений. Просто геометрические координаты здесь не фундаментальны, а
силовые воздействия, напротив, фундаментальны. Он приведет такой пример. В
нашем мире вещи имеют размеры и цвет. Но размеры стабильней цвета. Лист на
дереве меняет свою окраску, оставаясь по форме листом, человек то краснеет,
то бледнеет, от него веет то холодом, то жаром в зависимости от настроения.
Здесь же пространственные координаты, став свойством, а не фундаментом
вещей, сами легко варьируют. Разве настроение Николая, то есть его
индивидуальное психическое поле, не влияло на его размеры и облик? А разве
то же самое не происходило со всеми нами? Возможно, и в будущем придется
встречаться с изменениями размеров, формы и даже веса в зависимости от
душевного состояния. Он не удивится, если в некоторых ситуациях мы,
оставаясь людьми, полностью потеряем внешний вид человека.
- Твоя лекция меня убедила, - сказал Николай. - Но почему молчит наш
капитан? Казимеж, скажи свое мнение о расшифровке сигналов.
Я спросил, какую из двадцати девяти рекомендованных систем расшифровки
световой речи применил Николай. Он ответил, что МУМ остановилась на
тринадцатой, ибо тринадцатая не только самая простая система, но и самая
общеупотребительная, она не раз демонстрировала свои достоинства на разных
планетах в космосе. Я попросил проверить, как расшифровываются записи, если
взять системы восьмую и двадцать первую. Николай уселся перед пультом МУМ.
Восьмая система дала следующую комбинацию фраз; "Очень много света. Гасну.
Гасну. Меньше света! Меньше света! Меньше света!".
А двадцать первая предложила совершенно иное:
"Сливаться! Сливаться! Не уходить! Приближаться! Сливаться!"
- Какую же расшифровку будем считать истинной? - спросил я насмешливо.
Николай, обескураженный, ответил без обычной убежденности в правоте
каждой своей мысли:
- Я стою за тринадцатую, Казимеж. Согласись, в ней отчетливо виден
разум...
Теперь я высказал все свои сомнения. У Артура не было опыта
расшифровки разумных информации, но от Николая я мог требовать большего
тщания.
- Вот это меня и настораживает! Ты заранее убедил себя, что мы
встретились с разумным существом, и поэтому задал МУМ простейшую программу
расшифровки осмысленных сигналов. А восьмая и двадцать первая переводят на
человеческий язык простые физические следствия от простых физических
причин. И, как видишь, они тоже правдоподобно описывают происшествие.
И я напомнил Николаю об одной нашей ошибке во время первого нашего
совместного космического путешествия. В планетной системе Денеба мы
повстречались с растениями, передвигающимися по грунту при помощи
ветвей-присосок. Мы забрасывали их вопросами и, применяя тринадцатую
систему, получали вполне осмысленные ответы. Беседы не шли дальше
обсуждения условий растительного существования, способностей к философскому
мышлению мы, к нашей чести, у новых знакомых не нашли, но что они не лишены
определенных форм разума, уверились твердо. А на Земле установили, что мы
непростительно для разведчиков заблуждались. Мы подвергали наших
"собеседников" разным воздействиям - освещали, согревали, охлаждали,
обдували, поливали, - каждое действие было сигналом, извлеченным из
сборника "Контактные коды. Памятка астронавта", но то, что представлялось
нам разумным ответом, было лишь физической реакцией на физическую причину.
В Академии наш любимый профессор Антонио Дирборн-Курдаб-оглы лукаво
посмеивался:
"Друзья мои, при таком методе расшифровки и стебель бамбука можно
превратить в пламенного оратора!". И он в который раз напомнил то, что
тысячекратно повторял на своих лекциях и что мы, казалось бы, должны были
вызубрить наизусть: "И ветер поет, рычит, летит, и море улыбается, и пила
визжит, но хоть такой перевод на человеческий язык физических явлений и
рисует живых существ, ни ветру, ни морю, ни пиле жизни от этого не
прибавится".
- Будем считать, что проблема остается открытой, - закончил я. - А
чтобы не впадать в ошибку одушевления неодушевленного, условимся считать
объекты живыми не только по их реакции на наши сигналы, но и по их
поведению, независимому от нашего воздействия. Как, кстати, считают
теоретики - возможна ли вообще жизнь в двенадцатимерном мире?
Артур, сосредоточенно слушавший наш спор с Николаем, неопределенно
ответил, что жизнь, в принципе, категория многомерная, но вряд ли здесь она
будет похожа на нашу. Он заранее допускает всякие неожиданности. Видимо,
нотация, прочитанная Николаю, произвела впечатление и на Артура. Он уже
явно побаивался широких выводов, к которым недавно был склонен вместе с
Николаем. Сейчас его интересовало, как записать происшествие у светоморя.
Живой ли храбрец напал на нас или то было забавное физическое явление - ему
нужно дать название. Поскольку шар весь светился и, возможно, - если,
конечно, прав Николай, - даже разговаривал радиацией, он предлагает
именовать его Луцием или радиалом, - в том и другом названии присутствует
категория излучения.
- А повстречается шарик побольше и пострашней, назовем его попросту
Люцифером, - съязвил я.
Но до Артура шутка не дошла. Он нечувствителен к шуткам. И, учитывая
при размышлении все стороны, вывод он объявляет с такой односторонней
категоричностью, словно ничего другого и быть не может. В этом отношении он
превосходит даже Николая: тот увлекается, но не отстаивает своих
заблуждений. А у Артура даже признание "Совсем не понимаю, что это такое"
звучит как: "Дважды два - четыре, неужели вы такие невежды, что не
знаете?". Впрочем, вскоре мы твердо установили, что в дзета-мире дважды два
отнюдь не четыре, - и категоричности у Артура поубавилось. Случай с
сомнительной расшифровкой сигналов радиала тоже оказал свое действие.
Жак не принимал участия в разговоре. Он сидел на диване, поджав под
себя ноги, - тысячи раз мы трое пытались проделать то же самое, ни один не
выдерживал больше минуты, а Жак клянется, что это самая удобная поза, - и
только переводил большие, выпуклые, темные, очень добрые глаза с одного на
другого. Я попросил его высказаться. Он горестно вздохнул, запустил обе
руки в волосы и яростно встормошил кудри. Жак очень смешон, когда пытается
что-либо связно изложить. Он с усилием промямлил:
- Конечно, все мы понимаем... Но с другой точки зрения... Просто не
знаю, как подойти...
- Постарайся подойти членораздельной речью.
Он с укором посмотрел на меня. Ему не нравится, что я всегда
посмеиваюсь. Обо мне говорят, что ради красного словца не пожалею ни
матери, ни отца. А его, Жака, томят грустные мысли и гнетут печальные
предчувствия. Мало-помалу в его речи проклюнулась мысль.
- Нефундаментальность геометрических координат, инвариантность
физических полей... Важно, не спорю. Но вот этот дурачок... Вдруг и вправду
живой? Напал, вы оборонялись, он погибает... Значит, нападение и защита?
Свары? Ссоры? А если и войны? И нам вмешиваться в их распри? На чужом пиру
да похмелье? Пожалуйста, не смейся, Полинг! Вопрос такой трудности...
Голова пухнет!
Вопрос не казался мне таким уж трудным.
- Мы разведчики, а не воины, Жак. Лишь жестокая необходимость может
заставить нас вмешаться в местные распри. Не уверен, повторяю, что мы были
объектами осмысленного нападения. Нужно еще доказать, что Люцифер или
радиал - нечто живое, а не нормальное в этом мире физическое явление.
Жака мой ответ удовлетворил, Артур задумался. Я спросил у него:
- Ты, кажется, не согласен?
- Я думаю о другом, Казимеж.
- О чем же?
- Мне кажется, этот мир устроен не по Аристотелю.
- Не по Аристотелю? Как это надо понимать?
Он ответил почти надменно:
- Не знаю. Сам не понимаю.
Уверен, что признание в непонимании он считал в тот момент вполне
достаточным объяснением загадки!
Глава третья
В ЦАРСТВЕ СТАТИСТИЧЕСКОЙ ЛОГИКИ
1
Недоумения у нас, естественно, были. И поводов для удивления хватало.
Но, оглядываясь сегодня назад, я понимаю, что у меня было и еще одно
чувство: разочарование. Каждому еще на школьной скамье столько говорят, что
основные физические свойства нашего мира определяются его восьмимерностью,
а в мирах иных измерений физика неизбежно иная, что невольно ждешь от таких
миров чего-то сногсшибательного, чего-то за гранью реально допустимого.
Помню, как тому же нашему профессору Антонио Дирборн-Курдаб-оглы я на
выпускном экзамене, где среди прочих мне выпал и вопрос о четырехмерном
мире, прямо брякнул: "Это мир привидений!". И деловито разъяснил, что раз
все тела имеют там геометрические размеры и движутся во времени, а масса и
энергия свойства не фундаментальные, то они хоть и пространственны, но
бестелесны, не могут воздействовать одно на другое, их нельзя увидеть,
пощупать - в общем, нормальные призраки. И профессор одобрительно кивал
головой, только добавил, что у меня одна, впрочем, простительная ошибка: он
недавно провел обширный математический анализ знаменитых призраков древней
литературы - тени отца Гамлета, тени пророка Самуила, вызванного из гроба
какой-то волшебницей, Кентервильского привидения, некоей Пиковой дамы и еще
с десятка других, менее знаменитых, - и точно установил, что все эти
прославленные привидения имели высокий процент вещественности и могли
существовать только в мире шести измерений. Таким образом, в четырехмерном
мире нормальные привидения невозможны, этот мир сам гораздо призрачней
любого призрака. "И я не уверен, что такой мир способен к реальному
физическому существованию, хотя логически он непротиворечив и математически
возможен, и во всех учебниках его реальность постулируется, так что со
спокойной совестью ставлю вам пятерку по физике космоса и сопряженных
миров". И профессор размашисто начертал свою фамилию в моем дипломе.
Выше я говорил, что испытывал удовлетворение, а сейчас твержу о
разочаровании. Противоречия тут нет. Я был капитаном трансмирового корабля
и не мог не радоваться, что мы избежали катастрофы при вторжении в
дзета-пространство и что с первого выхода обнаружили много диковинного. Но
одно - удовлетворение практика, другое - любопытство путешественника. Артур
Хирота, штатный мыслитель нашей экспедиции, буркнул, что дзета-мир
сконструирован не по Аристотелю, и, удовлетворенный своим непонятным
открытием, спокойно заснул после ужина. На лице его утром не виднелось и
следа бессонных дум. Как командир приветствую такое спокойствие, как
восьмимерный зритель двенадцатимерных чудес - жду иного. Думаю, если бы мы,
выйдя наружу, очутились в эпицентре адского пекла, в чем-то невероятном,
невозможном, непредставимо ужасном, чудовищно опасном и только мощная
защита генераторов "Пегаса" спасла бы нас от испепеления, расчленения,
растворения, двенадцатимерного разлета, молекулярного распада, то сама
опасность пребывания в новом мире, показывающая его непохожесть на наш,
придавала бы особую ценность изучению его природы.
Впрочем, с друзьями я не поделился своими чувствами. Терпеть не могу
укоров, а они, уверен, были бы немедленно высказаны. С меня хватит славы
"испытателя бездн, покорителя пекла", как поется в песенке "Астронавигаторы
Вселенной". Почему-то всем воображается, что я ощущаю наслаждение от
стояния "бездны мрачной на краю". И когда я уверяю, что у меня кружится
голова, если приближаюсь к любому провалу, темные просторы космоса внушают
мне почти физическое недомогание, а приближаюсь я к провалам и почти всю
жизнь провожу в дальнем космосе лишь потому, что такова моя прозаическая
профессия - первому изведывать неизведанное, - все убеждены, что я
становлюсь в позу. Правда часто неправдоподобна - это знают все, а когда я
говорю о себе правду, посмеиваются: "Ох этот Казимеж, ради красного словца
не пощадит ни мать, ни отца!". Могу представить себе, с каким ледяным
высокомерием процедил бы сквозь зубы Артур: "Пожалуйста, без выискивания
ужасов, дорогой Полинг!" - скажи я ему, чего ожидал от первого выхода в
дзета-мир.
Итак, подводя итоги первому дню, я высказал удовлетворение: и много
нового обнаружено, и серьезных опасностей не повстречалось, и ротонная
связь с "Пегасом" в двенадцатимерном мире столь же надежна, как и в нашем
восьмимерном. Из последнего факта я сделал практический вывод:
- Автоматы сами обеспечивали связь, Жак ни к одному не прикасался. Он
вполне мог бы быть с нами. Завтра пойдем вчетвером.
2
На перелете к куполу Николай высказал опасение, что купола больше не
будет. В диковинном сооружении заключена необузданная оптическая иллюзия.
Что нам однажды примерещилось, вторично не повторится.
Но купол стоял такой же невысокий, с размытыми очертаниями, с
единственным входом. А внутри по-прежнему была не крыша, а тусклое небо, и
полусвет-полутьма, и шесть выходов наружу. И около одного красовался
мастерский рисунок Артура - золотомордая круглая голова и ярко пылающая
девятиконечная звезда.
Николай направился к отверстию, через которое мы уже выбирались
наружу. Я опять "ввел его в должность".
- Не уверен, что возвращение к светоморю - лучший вариант обследования
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг