вверх. И думал о себе, как о постороннем. Кровь. Откуда кровь? А, все тот же
сук. Встать нельзя - больно. Лошадь где-то рядом, топчется, ржет.
Умереть бы вот так, в лесу, под седым осенним небом. И заметут его тело
жухлые звенящие листья, и зальют дожди... А после закроют снега.
Петр, Аглаша, староста соберут народ, начнут искать. Найдут. Старик
Иосафат кучу листьев, припорошенных снегом, первым заметит.
А кто-то и злословить будет: барин-де из-за измены простой крестьянской
девки ума решился, кинулся в чащу, да и убился насмерть.
Насмерть...
Он тут же вспомнил - но опять же равнодушно, будто его это совсем не
касалось: во дворе у Феклуши грязная синеватая свинья терлась об угол избы.
К несчастью, значит. И вот оно, - несчастье. С Феклушей. И?.. Нет, или. Да,
или с ним.
* * *
Кто-то трогал его лицо, проводил, будто мягкой пуховкой. Григорий
Тимофеевич не хотел открывать глаз. Но пуховка щекотала, заставляла
очнуться.
Он приоткрыл глаза.
Смеркалось.
Падали сверху крупные редкие снежинки. И последние черные листья. И
было в воздухе над ним что-то еще: сквозь мельтешение снежинок и листьев
появлялись и исчезали тени. То приближались, то отдалялись. Отдаленно они
были похожи на собак или волков.
Сожрать, что ли, хотят? Свежую кровь почуяли?
И действительно, он почувствовал на горле, на груди горячие
прикосновения. Кто-то лизал его раны. Нет, - зализывал.
Григорий Тимофеевич застонал, почти пришел в себя. Тени кружили вокруг,
поднимались в темнеющее небо и исчезали. На их место опускались новые - и
снова лизали горячими шершавыми языками.
Нет, это не волки. Это духи собак, арлезы. Арлезы, которые спускаются с
небес, и воскрешают смертельно раненых...
Григорий Тимофеевич снова прикрыл глаза и забылся, провалился во тьму -
в подполье. И судорожно стал искать руками по углам, и шепотом звать:
"Феклуша! Феклуша, родная, ты где?" Кругом были скользкие стены, и было
очень, очень зябко.
- Да здесь я, здесь! - ответил вдруг кто-то, смеясь. Ласковые нежные
руки прижались к холодным щекам Григория Тимофеевича. Растрепали усы и
бороду.
- Поцелуй же меня, поцелуй! - простонал Григорий Тимофеевич.
- Сейчас, сейчас, подожди...
И он почувствовал нежный, невероятно нежный поцелуй. Холодный и горячий
одновременно, жадный и неторопливый, соленый и сладкий. Григорий Тимофеевич
вздрогнул и выгнулся от наслаждения, ища губами: еще, еще!
Но что-то закрыло ему рот, и голос, совсем не похожий на голос Феклуши,
сказал:
- Пока хватит, Гришенька, дел еще много. Приготовься: сейчас ты войдешь
в рай.
Он мучительно попытался открыть глаза, и одновременно - вспомнить, чей
же этот до боли знакомый голос?
И вспомнил. Это был голос Аглаши.
В ту же секунду ему удалось открыть глаза, уже припорошенные снегом. Он
открывал их все шире, и начинал видеть: из темного леса, из чащи, из
летящего прямо в него снегопада на него надвигалось нечто грозное,
непонятное.
- Аглаша? - вскрикнул он холодеющими губами.
- Называй меня так, если хочешь. Я слышала миллионы имен, которые люди
выговаривали в свой последний час. Эти имена -последние слова, сказанные
ими. Людям дороги имена, я знаю.
Григорий Тимофеевич замер с расширенными глазами и открытым ртом. Из
тьмы на него наплывало огромное, непонятное, постепенно заполнявшее все
пространство, не только лес, но и само небо, и даже тот клочок земли, на
котором он лежал.
Это была невообразимо огромная, чудовищная, распахнутая зловонная
волчья пасть.
И в самый последний миг, уже мертвый, он вспомнил: темные люди в
старину верили, что таковы и есть ворота Ада.
* * *
Его нашли на другое утро. Холодное, прямое, затвердевшее камнем тело
под старым вязом. Тело было слегка занесено жухлой листвой и припорошено
снегом. Снег набился в зияющий рот. Снег залепил впадины расширенных от
неведомого ужаса глаз.
* * *
И в то же самое утро Феклуша уехала из деревни. До Волжского её
согласился подвести Фрол, отправлявшийся на заработки.
Закутанная в платки, в старом тулупе, в валенках на босу ногу, она
сидела на мешках с нехитрым крестьянским товаром, спиной к Фролу. Телега
встряхивалась на ухабах, - Феклуша подпрыгивала на мешках. Пронзительный
ветер продувал насквозь. Фрол что-то пел, - не пел, а мычал; ветер сносил
его мычание в сторону, в глухой черный бор.
Феклуша ехала в Бежецк, а оттуда собиралась добраться до Твери. А потом
и до Москвы. Там можно будет устроиться на фабрику, а то и в домработницы к
богатому купцу.
Добрая барыня Аглая написала записку, заклеила, надписала сверху адрес.
Объяснила и на словах, как найти нужного человека.
В Москве, впрочем, и без нужного человека можно устроиться. Есть там и
земляки-знакомцы.
Она не хотела думать о том, что её ждет. Она думала об одном - о
будущем своем ребенке.
* * *
Черемошники. Январь 1995 года
Сирены взвыли совсем близко. В зеркало заднего вида Витек увидел
длинную цепочку мигающих огней: она уже пересекала железнодорожный переезд.
- Сматываемся! - крикнул Санька.
- Щас... Только этого гада еще додавлю...
Витек снова вдавил педаль газа. "Уазик" с ревом скакнул вперед, снова
сбил Мертвеца, крутанулся на нем.
Патрульные машины уже въезжали в переулок. Витек рванул баранку и
промчался по переулку, свернул в Корейский, потом на Чепалова, на
Стрелочный, в Китайский, и потом еще в какой-то проулок, выводивший к
заброшенному железнодорожному тупичку.
Заглушил двигатель.
Распаренные, возбужденные, все вывалили из машины. Смотрели в ту
сторону, откуда над домами взметались в черное небо снопы искр, слышались
автоматные очереди.
Витек утер пот со лба. Взглянул на Рупь-Пятнадцать, который стоял,
глядя на пожар расширенными от страха глазами и трясся всем телом.
- Ну что, Паша, - сказал Витек. - Закончилась твоя работа. Придется
новое место искать.
Внезапно по черному, чумазому лицу Паши потекли слезы.
- Во даёт, - удивился Витек и повернулся к остальным:
- Братва! Гляди - бомж разнюнился!
- Ты чего? - спросил Санек. - Работу жалко?
- Нет... - Паша швыркнул носом, утерся рукавом, ладонями начал вытирать
глаза и щеки.
- А чего?
- Ребятишков жалко.
- Каких ребятишков? - удивился Санек.
- Так их же там четверо, у цыгана-то. Родителей этот волкодав порешил,
а ребятишки, видно, сгорели.
И он сел прямо в снег, больше не пытаясь сдержать слез.
* * *
Огонь, вспыхнувший в погребе, не остановил Белую. Она прыгнула сквозь
него и вдруг увидела молоденького курчавого паренька, полуголого, в джинсах
и полусапожках. Паренек держал в руке газовую горелку. Невыносимый жар
ударил в глаза Белой. Она взвыла и отскочила.
Что-то опрокинулось и покатилось с грохотом по цементному полу. Это
была десятилитровая ёмкость с керосином. Алешка направил пламя на вытекающий
керосин, бросил горелку и баллон, и бросился в темноту. Там нащупал руки
своих братьев и сестры, и побежал, увлекая их за собой.
Ход поворачивал вправо. Еще несколько метров - и они очутились в другом
подвале. По проходу между картонными ящиками с фирменными наклейками дети
пробежали в следующий ход.
Здесь уже было совсем темно, но ядовитый запах гари догонял их,
заполнял весь лабиринт. Впереди был тупик и лестница вверх.
- Наташка, лезь вперед, открой засов, - скомандовал Алешка. - А вы, -
прикрикнул на братьев, - закройте глаза, рукава прижимайте к носу.
Старайтесь не дышать!
- Не открывается!.. - раздался сверху испуганный голос Наташки.
- Слезай! Я попробую.
- Чего пробовать? Он же сверху на замок закрыт!
Алешка уперся плечом в люк, закряхтел от натуги. Люк даже не дрогнул.
- Надо было горелку с собой прихватить... - тоскливо сказал он.
* * *
Когда черный человек упал, скатившись с капота "уазика", собаки как по
команде бросились бежать в глубину переулка.
Тяжело дыша (поспевать за Тарзаном ему все же было нелегко), Бракин
старался не отстать от пулей мчавшихся товарищей по несчастью.
Тарзан приостановился на перекрестке. Показал глазами на ближний дом и
сказал:
- Мне - сюда. Я должен защитить Молодую Хозяйку.
- Нет, - отдуваясь, сказал Бракин. - Про неё Волчица еще не знает. Я
следил, видел. Если волчица не сгорит, - он кивнул в конец переулка, где уже
в окнах цыганского особняка плясало пламя, слышался шум моторов и крики. -
То ей все равно нужно будет время зализать раны и начать искать заново.
- Искать? Кого?
- Она следила за тобой. Она хотела, чтобы ты привел её к своей хозяйке.
Но пока волчица о хозяйке не знает. Так что, думаю...
- Ты выражаешься слишком длинно! - тявкнула Рыжая. Повернулась в
Тарзану. - Сейчас тебе лучше спрятаться. Иди за мной! Надо спрятаться, пока
идет облава. А потом мы вместе станем сторожить свою хозяйку!
И она, не оборачиваясь, задрав хвост, помчалась вперед.
* * *
Ежиха, которую разбудил шум и выстрелы, кряхтя, поднялась со своей
лежанки - твердой, как камень, кушетки. Доползла до окна, отодвинула
занавеску. В это окно был виден лишь небольшой отрезок переулка, но
главное - весь двор, включая тропинку к мансарде, где жил этот чокнутый
постоялец.
Она глянула - и обмерла: три тени метнулись по тропинке к входу на
мансарду.
Невольно перекрестилась, через левое плечо, - давно забыла, как это
делается, или и вовсе не знала. Потом, подумав, догадалась: это постоялец
вернулся домой, и зачем-то привел с собой кобеля и маленькую сучку.
- Случать их, что ли, будет? Разве щенков разводить да продавать?
Ничего другого ей в голову прийти не могло.
- Чего там? - послышалось из комнаты, где спал дед. Спал он на
широченной пружинной кровати, на перине, с тремя подушками.
- Да, говорю, жилец-то наш совсем очумел. То одну собаку завел, а
теперь еще и кобеля домой тащит. Всю фатеру засерут.
- А вот я встану, - неожиданно писклявым голосом злобно выкрикнул
старик. - Я с ним поговорю! Я его выставлю сразу, он и не пикнет! Чего не
хватало - кобелей приваживать!
"Да где уж ты встанешь!" - со вздохом подумала Ежиха.
А вслух сказала:
- Лежи, дед. Куда тебе вставать? Костыли вон уже рассохлись... Я с ним
сама утром поговорю. Очумел ты, скажу, совсем, от своего учения.
- Это точно, - уже спокойней подтвердил дед тем же писклявым голосом. -
От наук-то с ума и сходят.
И протянул с невыразимым презрением:
- Уче-о-оные!..
- Ага, - согласилась Ежиха. - От них добра не жди, от ученых-то.
Никчемные люди. Нелюди, одно слово.
И она пошла на свою солдатскую кушетку. Кушетка заскрипела.
Ежиха еще долго ворочалась и вздыхала, прислушиваясь: как бы наверху
собаки лай не подняли.
Но наверху было тихо.
Подозрительно это, очень даже подозрительно, - решила Ежиха, наконец,
засыпая.
Стрельба где-то вдали, за домами, прекратилась, только шумели,
подъезжая и отъезжая, машины.
- От времечко пришло! - вдруг пропищал старик, ни к кому особенно не
обращаясь. - Почище войны. А все они, ученые эти...
* * *
Возле горевшего дома суетились пожарные, милиция, спасатели.
Во дворе подняли два трупа, но в доме больше никого не оказалось.
Стали заливать водой надворные постройки. И тут вдруг появился странный
человек: немытый, кудлатый, в телогрейке и босой.
- Тебе чего надо? - прикрикнул на него кто-то. - Давай, двигай отсюда,
не мешай работать!
- Я знаю, - сказал Рупь-Пятнадцать.
- Чего ты знаешь? - спросил пожарный, по виду - из начальства; в огонь
не лез, стоял в сторонке, наблюдал.
- Знаю, где ребятишки ихние могли спрятаться.
Пожарный начальник покосился на бомжа.
- А ты сам-то кто такой?
- Уморин моя фамилия, - ответил Рупь-Пятнадцать, уже понимая, как надо
отвечать в подобных случаях. - Я у этого цыгана в работниках жил. По
хозяйству. Ну, воду возил, двор убирал, дрова колол, огород перекапывал... У
меня во-он в той избушке квартира была. Сначала с печкой, а потом Никифор
Ермолаич, хозяин, значит, отопление сделал: две трубы вдоль стен, а в них
вода кипит. От электричества.
Начальник подозвал еще кого-то. Слушал с возрастающим интересом.
- И много у них детей?
- Четверо. Старшие - Алешка да Наташка, и двое мальчишек-погодков.
- Ну, ну? - подбодрил начальник.
- Так они ж под всеми своими домами - а их тут целых четыре, -
подземные ходы сделали. Запасы там хранили, вещи разные. Ходы надежные,
стены бетонные или кирпичные. Из одного дома можно было в другой пройти.
Только в мою избушку ход не сделали.
- Ну, ну?
- Чего "ну"? - вспылил вдруг Рупь-Пятнадцать, вскинув голову. - Искать
надо люки в подполье, во всех трех домах оставшихся. Ребятишки наверняка от
огня в подполье спрятались, да по ходам и пошли. Только вряд ли выйти
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг