перевернулся через спину. Петр вздохнул:
- Ладно. Надо дело делать. Я отстегну цепь, а ты уж, сделай милость,
изловчись - петлю на шею накинь. Да фонарь поставь пока - мешать будет.
- А может, Полкан сам пойдет?
Петр молча наклонился к Полкану, отстегнул карабин, опасливо пряча
руки.
- Надевай! - сказал он Иосафату.
Но старик замешкался. Протянул палку, Полкан оскалился и внезапно
прыгнул к выходу, проскочив между Петром и Иосафатом. Фонарь упал, горящее
масло вылилось на солому, растеклось. Солома вспыхнула. Огонь мгновенно
охватил дверной косяк. Петр, не растерявшись, вытолкнул Иосафата в открытую
дверь, прыгнул следом.
Иосафат упал в грязь и принялся кричать дрожащим голосом:
- Пожар! Пожар!
Все произошло так быстро и неожиданно, что Петр на какое-то время забыл
о Полкане.
Из господского дома стали выскакивать дворовые - сначала девки и бабы,
потом и несколько мужиков - кучер, конюх, работники, слуги. Привезенный из
Москвы повар-француз, живший в отдельной комнате, распахнул окно и закричал:
- O mon Dieu! Je suis etonne! Au lieu de...
Окончание фразы потонуло в рёве огня, охватившего весь сарайчик.
Выбежал Григорий Тимофеевич в ночном колпаке, и приказал мужикам окапывать
землю вокруг пожара, а бабам - таскать воду вёдрами. Вёдра помогали плохо, а
окапывать не давал палящий жар. К счастью, псарня стояла особняком, и огонь
в безветрие не мог перекинуться на другие строения; задымилась, было, стена
конюшни, но её быстро залили водой. Лошадей, однако, стали выводить на
воздух.
- Где Полкан? - спросил Григорий Тимофеевич метавшегося между бабами и
мужиками Петю.
- Сбежал! - на ходу ответил Петя, кидаясь к пожарищу с багром
наперевес.
- Куда?
- Об том не ведаю, дядя!..
* * *
На фоне зарева издалека четко виднелись темные мечущиеся фигуры людей.
Белая, лежавшая на крыше деревянной беседки в саду, глядела на них
ласковыми, слегка сонными глазами.
Потом медленно и длинно зевнула, прыгнула с крыши - и растворилась во
тьме.
* * *
Полкан выскочил на поляну. Присел, тяжело дыша и вывалив сухой шершавый
язык.
На небе ровно сияла луна, но с запада наносило тучи, и звезды гасли
одна за другой. Пока же луна освещала небольшую поляну, на одном краю
которой, прислонившись к стволу вяза, стояло странное мохнатое существо, а
на другом краю сидела огромная белая собака с горящими глазами. Полкан
оказался как раз между ними.
Почувствовав неладное, Полкан забеспокоился, беспрерывно оглядываясь то
на существо, то на белую собаку. От существа пахло странно - неземным,
неведомым, и скорее страшным, чем добрым. Зато от Белой так и лилась сила,
запах безмерной власти, аромат победительницы.
Существо подняло лапу, словно подзывая Полкана. Белая спокойно сидела,
только глаза её открылись шире; они притягивали Полкана, как магнитом.
Полкан внезапно захрипел горлом, упал на брюхо и пополз, приподняв зад
и постукивая хвостом, к Белой. Белая улыбнулась. Теперь она смотрела поверх
ползущего пса, прямо в глаза неведомого мохнатого существа.
Существо отлепилось от ствола и сделало шаг, словно решило догнать
Полкана. Но тучи внезапно закрыли луну.
В небе раздался пронзительный звук охотничьего рога, и налетевший ветер
зашумел в кронах; с шелестом и стуком посыпались на землю листья и ветки, и
тяжко застонал старый вяз.
Существо открыло рот, похожий на пасть, и почти простонало:
- Упуат...
- Упуат, Упуат... - повторила Белая, прикрыв глаза. - Ах, как давно я
не слыхала своего второго имени!
- Ты - порождение Сехмет, пожирающей людей.
- Ошибся. Тебе изменяет память от старости. А свое имя ты помнишь? Дитя
шакала, вечно рыскающего по кладбищам? Саб!
- Сарама, - произнесло существо.
- Да, и Сарама! Ты вспомнил, наконец! - торжествующе ответила Белая;
ответила не голосом - мыслью. - Вспомнил, кто я? Вспомни еще, что я не
только повелительница волков и мать зимы. Я - мать всего человечества,
потому, что я зачала тысячи лет назад великий город, который стал началом
нынешних времен. Я - основатель городов, Ликополя и Рима.
- Нет, ты мать чумы и холеры.
- Я - воплощение огня!
- Ты - пожирательница трупов, похититель времени, воплощение ночи.
Сарама словно выросла, она стала гигантской, непомерно гигантской, став
выше существа. Её лапы стали похожи на стволы деревьев. Она стала своей
тенью.
- А ты? - гневно сказала она. - Разве не ты породил Аттилу? И предка
Чингисхана?
- Это выдумка. Аттила был обычным человеком.
- Ты лжешь, выродок. Аттила был величайшим человеком с примесью
собачьей крови. Он должен был закончить человеческий цикл. Но не закончил, -
вмешался ты. Потом был Чингисхан, - и снова ты встал у меня на пути. Но
сейчас у тебя нет силы. Ты немху, отребье, отверженный. Ты бессильный старый
шакал, отец гиен. И не тебе вставать у меня на пути.
Сарама перевела дух, грудь её вздымалась, в горле клокотало.
- А хочешь знать, что происходит с теми женщинами, которые приняли твое
подлое собачье семя? Они все в аду, и там два бешеных пса постоянно грызут
им руки, и лижут огненными языками... Но посмотри туда!
Она кивнула в сторону имения: столб огня и белого дыма был виден из-за
леса, и даже были слышны далекие, тонкие голоса, будто кричали лилипуты.
Вовсю трезвонили колокола далекой церковки, но сквозь звон было отчетливо
слышно хриплое воронье карканье.
- Я - воплощение огня!.. - повторила Сарама.
Тень на противоположной стороне поляны шевельнулась.
- Но вода гасит огонь.
- А, я знаю! Ты считаешься здесь сыном Велеса, скотьим богом, которому
глупые люди оставляют на полях горсть овса на прокорм!
- Нет, это было давно. Ты верно сказала: теперь я - немху.
Её глаза вспыхнули, и сейчас же, словно вторя ей, ослепительно
сверкнуло над лесом, а потом в отдалении, постепенно замирая, тяжко
пророкотал гром.
Полкан уже валялся на спине у лап Сарамы, подставив брюхо, и тихо и
нудно выл, вымаливая прощение. Белая, даже не взглянув на него, отдала немой
приказ. Полкан вскочил, радостно тявкнул, и стремглав понесся во тьму.
Белая взглянула через поляну, - существо тоже исчезло.
Морда Белой стала озадаченной. Потом глаза её погасли, она внезапно
стала самой собой, только тень оставалась огромной, мохнатой, жуткой. Она
повернулась, и неторопливо пошла через поляну, озаряемая вспышками молний и
сопровождаемая раскатами грома.
А Полкан мчался стрелой в сторону деревни. Теперь-то уж он точно знал,
что должен сделать.
* * *
Холодный дождь водопадом обрушился на темную спящую деревню, на голые
леса и черные поля.
Феклуша очнулась. Ей почему-то стало легче, - почти легко; она
вздохнула с облегчением, повернулась на бок, и вздрогнула.
Прямо перед ней темнела странная расплывчатая фигура. Ласковая рука
коснулась её лба, и боль, к которой она уже почти притерпелась, стала
отпускать, в голове посветлело. Феклуша улыбнулась и шепнула:
- Так это тебя звал Суходрев? Теперь я поняла.
Она закрыла глаза и тихо, спокойно уснула. А темная фигура всё стояла
над ней, касалась нежной мохнатой лапой лица, гладила сбившиеся, вялые
волосы, и распухшие, в черных синяках, ноги Феклуши.
А когда за окном начало светлеть, фигура исчезла. И тогда Феклуша
проснулась, чувствуя голод и жажду. Она приоткрыла занавеску и громко
шепнула:
- Мама! Мам! Ты вареной картошечки не припасла? И кваску бы мне...
* * *
Нар-Юган
Стёпка сидел перед печкой, тянул вполголоса какой-то полузабытый
сиротский напев. За окном бушевала пурга, снег стучал в белое стекло. На
столе горела керосиновая лампа.
Степка думал. Он все никак не мог забыть странного городского пса,
оказавшегося вдруг за сотни километров от дома. Сам убежал? Или хозяину
надоел, - прогнал?
Степка выл, время от времени вставляя в напев какие-то всплывавшие в
сознании полузабытые слова, и думал, думал.
Он вспоминал Костьку. "Хороший людя, однако", - думал он.
Он вспоминал тунгусского шамана - школьного сторожа.
"Плохой людя, однако. Ничего не может. Даже собаке помочь. Как людям
помогает?". Степка подумал, и решил - наверное, никак. Получает свою
зарплату, пьет чай, ест сладкие плюшки из школьной столовой, и ничего не
ждет.
Надо бы к Катьке сходить, посоветоваться. Может быть, она погадает -
судьбу пса узнает. Но Катька злая, болеет сильно. Опять муки будет просить,
однако. Степка вспомнил про чудодейственное лекарство, которое так не
понравилось тунгусу. Плохому не понравилось, - значит, хорошему подойдет, -
решил он. Лучше Катьке дать.
Теперь надо ждать, когда утихнет пурга. А пока, решил Степка, надо
сделать шаманский посох, тыевун. Посох нужен, чтобы узнать судьбу далекого
человека.
Степка оделся налегке и вышел в ночь. Неподалеку от избушки стояла
полусухая сосна. Ветки у нее гладкие, длинные. Как раз на посох сгодится.
* * *
Как только пурга немного стихла, Степка начал собираться в путь.
Собирался основательно, взял шкурки соболя, взял инструменты, даже сшитую из
лоскутьев шкуру увязал покрепче, подвесил к туго набитому рюкзаку. Он решил
сначала зайти в поселок, сдать шкурки, купить муки и соли. От такого подарка
Катька злиться перестанет, подобреет, однако.
Как самую большую драгоценность, Степка завернул в несколько слоев
тряпицы и обернул куском вычищенной бересты склянки с чудодейственным
лекарством.
* * *
В избе Катьки было сыро, холодно. Хозяйка лежала на низеньком
самодельном топчане, под одеялом.
- Здорово, Катька! - сказал Степка, входя.
Поставил рюкзак на пол, огляделся. Покачал головой. В избе царил полный
беспорядок, воняло какой-то гнилью. "У немужних баб завсегда так, потому,
что бить некому, однако", - философски подумал он.
- Чего печку не топишь?
- Дрова берегу, - ответила Катька, глядя в потолок. - Раз в два дня
топлю. Когда и реже. Ты же мне дров не наколешь.
- Могу и наколоть.
Катька промолчала. Видимо, и колоть было нечего.
Степка вышел из избушки, посмотрел под кривой навес: там лежала
какая-то труха, ломаный сушняк, щепки.
Степка взял топор и веревку, пошел в лес. Нашел несколько подходящих
сухостойных сосенок, свалил, обвязал веревкой и притащил к избе. Из-за
навеса вышла худая облезлая собака, печально, мокрыми глазами, посомтрела на
Степку.
"И сама, небось, голодная, и собаку заморила....".
Степка взял ржавую пилу, уложил одну сосну поперек другой и стал
пилить. Через несколько минут разогрелся, скинул доху, потом - телогрейку,
оставшись в одной старой клетчатой рубахе.
Через час под навесом высилась аккуратная поленница. Накидав на руку,
сколько влезло, поленьев, Степка пошел к избе и заметил, как дернулась
занавеска: Катька подглядывала.
Степка затопил печь, замесил тесто и принялся печь блины.
Катька еще полежала для порядку, потом с оханьем и причитанием слезла с
топчана, начала помогать.
- Муки вот тебе привез, соли, чаю, - говорил Степка между делом. - А
еще лекарства.
Катька помолчала.
- Твоим лекарством только собак лечить, - проворчала она.
- Твою собаку лечить не надо, - мирно ответил Степка. - Её кормить
надо, однако. Рыбы сварить. Рыба всё лечит, и силу дает.
Катька подумала:
- Рыбы жалко, однако. Собака у меня сама кормится. Уж который месяц...
Степка плюнул про себя.
* * *
Катька наелась, напилась чаю. Громко отрыгнула и снова прилегла на
топчан. Темное лицо у нее замаслилось, глаза превратились в щелки.
- Ну, говори, зачем пришел, - сказала она. - Так просто не пришел бы,
однако.
- Шаманить хочу, Катька.
Катька приподнялась, и даже глаза-щелки раскрылись.
- Совсем на старости одурел?
- Хочу, однако, судьбу увидеть.
- Чью? Свою? - съязвила Катька.
- Пса, однако.
Катька окончательно проснулась, поставила искривленные толстые ноги на
пол.
- Тунгусский шаман не помог - сам решил?
- Тимофей не шаман. Он и стойбища не помнит. Сторожем в поселковой
школе работает.
- А пса ты куда дел?
- На винтолете в город отправил. С Коськой.
Катька смотрела на Степку во все глаза - дура дурой.
Наконец сказала:
- Ладно. Как шаманить будешь?
- В лесу, на поляне, костер сделаю. У костра и буду.
Катька вздохнула.
- Как плясать - не знаешь. Слов не знаешь. Как с духом собаки
связаться - опять не знаешь. Как же в будущее смотреть станешь?
Степка не ответил. Вытащил из рюкзака самодельный бубен, колотушку,
рогатую маску.
Катька следила за ним со всевозрастающим любопытством.
Вдруг сказала со вздохом:
- Ладно. Я бы сама пошаманила, - да ноги не удержат. Ты вот что. Ты
будешь плясать, я в ломболон бить. Что увидишь - мне скажешь. Что я увижу -
тебе скажу.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг