просветление: он стонал, к нему склонялись рабы, жены, родственники; ему
приподнимали голову и вливали в рот несколько капель кумыса; но и
целительный напиток не помогал; мало того, Богда, бывало, не мог проглотить
его, и кумыс выливался изо рта, пузырясь на губах.
В одну из ночей, когда поднявшийся ветер дико завывал, надувая крытые
повозки, отчего они приподнимались, едва не отрывая колес от земли, когда
сквозило во все щели и светильник то и дело гас, Богда внезапно открыл
глаза.
Он вспомнил. В последний раз, когда он встречался с богами, они
произнесли слово, которое он не понял тогда. Потом это слово однажды
мелькнуло в донесении с юга. Не очень трудное слово, означавшее чье-то имя.
Теперь, в вое ветра, Богда вдруг вспомнил его.
Теперь требовалось собрать военачальников и заставить и их вспомнить и
понять это простое, непонятное, перекатывающееся во рту камешком слово. Но
как это сделать?
Богда забеспокоился. Он вращал глазами, стонал и кряхтел; ему даже
удалось приоткрыть рот, но выговорить то, что хотел, он не смог. Он терял
сознание, погружаясь в пучину; а приходя в себя, ждал, когда возле него
вновь появятся смутно знакомые лица и снова пытался произнести одно и то же.
Он приходил в неистовство от того, что они не понимают его. Он пытался
плюнуть в очередного лекаря, которого подводили к нему; и наконец,
добился-таки своего. Когда кто-то (кажется, это был один из полководцев - он
уже не помнил, кто именно, помнил лишь, что его имя было связано с его
шапкой) произнес: "курул", - Богда с благодарностью прикрыл глаза. И не
почувствовал онемевшей щекой, как по ней скатилась слеза.
- Курул. Надо собирать великий курул! - сказал Ар-Угай.
Он только что вернулся из похода в Ушаган; он привез богатые дары и
самое главное - черно-белого эмалевого орла на щите; этот щит висел в
тронном зале ушаганского дворца. Часть войска осталась в Аххуме, на
плоскогорьях южнее Ушагана; во время курула походы прерывались и все высшие
военачальники возвращались в ставку.
Здесь были Кангур-Орел, Каран-Гу, Амза, Шаат-Туур, Арадуй. Не хватало
лишь Камды, да старшего брата каана, сидевшего в Тауатте. Но и за ними уже
послано. Великий курул изберет нового каана и решит, продолжать ли Южный
поход.
ДОРОГА АХХАГА
На перевале дул пронизывающий ветер - пробирал до костей, хотя Камда и
был одет в стеганый кафтан, а сверху - в овчинный полушубок.
Он стоял в стороне от тропы, глядя, как войско тянется мимо черных
валунов и припорошенных снегом склонов, слушая, как хрустит снег под ногами
спешенных воинов.
Далеко внизу, в дымке, зеленела широкая долина. Там было тепло, там
росли деревья и звенели ручьи. Но дойти до этой долины было нелегко.
Проводники говорили, что понадобится два дня, чтобы спуститься по прихотливо
петлявшей тропе.
Там, внизу, Камду ожидала последняя схватка. Аххумские войска,
спешившие на помощь Ушагану, измотанные бесконечным маршем, станут легкой
добычей. Они не знают, что Камда уже несколько дней следит за ними, что
лазутчики пересчитали все войско, вычислили дальнейший путь. Они не знают,
что Камда обгонит их горными тропами и встретит на берегу Одаранты - той
самой реки, которая далеко на востоке отделяет Киатту от Равнины Дождей.
Последняя битва - и отдых в благодатных предгорьях, а потом, уже не
торопясь, можно будет двинуться на юг, к теплому морю и богатым городам.
* * *
Музаггар в глубине души был доволен, что разлившаяся Одаранта задержала
войско. В горах таяли ледники, и река превратилась в бешеный поток, через
который нельзя было навести переправу.
Выше по течению должен был быть древний каменный мост. Высланный вперед
отряд еще не вернулся, и Музаггар наслаждался затянувшимся привалом. Чеа
отправился с отрядом; это хорошо - в последнее время Музаггару было
неприятно видеть его вечно озабоченное и хмурое лицо. Марх устроил новые
учения - на этот раз с намутцами. Намутцы не желали подчиняться командам,
каждый раз требуя подтверждения приказам. Взглянув, как намутцы, в очередной
раз нарушив строй, кучками бросились на пехоту, не дожидаясь команды,
Музаггар покачал головой. Плохое войско, никуда не годное войско. Он вызвал
Марха:
- Перестань мучить этих дикарей. Они будут завязывать бой, а кроме
того, из них получится неплохой резерв.
* * *
Еще двое суток потребовалось, чтобы отыскать наконец мост и подтянуться
к нему. Мост оказался узким сооружением, пролеты которого были устроены из
бревен и были небезопасны для перехода. Музаггар решил провести ночь здесь
же, у моста, а наутро приступить к переправе, которая займет, по всей
видимости, целый день.
Но наутро его разбудил сигнал тревоги.
Музаггар поднялся с кряхтеньем, едва разогнув спину; однако то, что он
увидел, сразу привело его в чувство. Сквозь мутные полосы тумана на
противоположном берегу в полной готовности стояло войско. Черное, несметное
войско; клубы пара поднимались над шеренгами всадников; черные пластинчатые
доспехи тускло сияли в лучах неохотно выкатывавшегося из-за невидимых гор
солнца.
Это была тяжелая кавалерия хуссарабов.
* * *
Камда повернулся: к нему торопился Курансуур, и лицо его выражало
тревогу. Значит, случилось что-то очень важное, настолько, что всегда
невозмутимый Курансуур даже не жалел коня, нахлестывая его камчой. Камда
поднял руку, давая знак тысячникам, что время битвы еще не наступило.
Развернул коня навстречу Курансууру. Курансуур доложил, задыхаясь:
- Гонец каана найден на перевале, там, где мы были два дня назад. Он
полумертв от ожогов снега. Передал: в ставке каана собирается великий курул.
Камда напрягся:
- Где гонец?
- Его везут сюда, мне передали эстафетой.
- Веди, - коротко приказал Камда и хлестнул коня. Не ожидавший удара
могучий жеребец коротко заржал, и с места пустился в галоп.
* * *
Пока аххумы выстраивали линии вдоль берегов, устанавливали
камнеметалки, отводили резервы, хуссарабы все так же неподвижно стояли
напротив, на расстоянии полета стрелы. Они не делали попыток захватить мост,
не стреляли, и даже не завязывали словесной перепалки, как бывает перед
схваткой. Просто молча стояли, и рассеивающийся туман открывал их во всем
великолепии.
Это были вовсе не варвары, как думали многие аххумы. Это были воины, в
надежном и красивом защитном вооружении, в шлемах с волосяными хвостами, с
разноцветными нашивками, разграничивавшими сотни и десятки.
Туман отлетал полосами и клочьями; командиры приказали выдвинуться
вперед лучникам, но тетивы ослабли от сырости. Для дротиков расстояние были
слишком большим.
Тогда Музаггар велел просто ждать. И сам с кряхтеньем опустился на
барабан, поставленный на взгорок сразу за первой линией.
В просветы сонно выглянуло солнце, и густой пар повалил от реки; но
тучи тотчас же снова затянули просветы, небо потемнело и опустилось, и
прилегло на землю вновь сгустившимся туманом.
И, будто все это происходило во сне, Музаггар зачарованным взглядом
следил за тем, как в уплотняющихся полосах тумана тают зыбкие блики на
шлемах неподвижных хуссарабов; потом туман скрыл и их самих.
Они потонули в белесом полумраке.
Когда спустя некоторое время вновь выглянуло солнце и туман едва не
подпрыгнул ввысь, прянув от земли - противоположный берег был пуст.
Хуссарабы исчезли.
УШАГАН
Город, казалось, затаился; только что кипел бой у восточной стены и в
гавани, только что отряды невиданных воинов в мохнатых шапках и шлемах с
пучками волос на шишаках неслись по городу, - и внезапно стало тихо.
Тишина продолжалась долго. Не кричали даже петухи, не блеяли козы. В
этом городе никогда еще прежде не бывало такой тишины.
Давно наступило утро, а тишина продолжалась, и могло показаться, что в
городе действительно не осталось ни одного живого существа.
В гавани тоже было тихо. Даже чайки, напировавшись вдосталь, молчали.
По набережной ходили женщины, поднимая мертвых и раненых. Мертвых несли в
тень, складывая рядами под стенами портовых складов, раненых поили водой и
грузили на повозки, запряженные ослами и быками - все лошади в городе давно
уже были реквизированы армией.
- Вот еще один живой, - сказала монашка в серебристо-белом одеянии; две
рабыни склонились над хуссарабом, у которого в груди торчал наконечник
стрелы.
Рабыни подняли его и положили на простые крестьянские дроги, рядом с
ранеными аххумскими воинами. Ослик прядал ушами, отгоняя мух, перебирал
ногами; возчик - старый крестьянин с черным от солнца лицом легонько стегнул
осла простой веревкой из конопли, заменявшей вожжи.
Дроги тронулись. Выехали из гавани на широкий проспект - говорили, что
он самый широкий в мире; по этому проспекту некогда проходили многотысячные
процессии, обочины бывали заполнены народом, гремели военные оркестры.
Сейчас проспект, по которому могла пройти шеренгой сотня всадников, был
абсолютно пуст. Солнце раскаляло отшлифованные до блеска камни мостовой;
ветерок шевелил волосы убитых, лежавших тут и там. Прямо посреди проспекта
гуляли павлины, выпущенные из царских садов; они вертели глупыми куриными
головами, постукивали лапками по камням, клевали мертвых в глаза и губы.
Возчик объезжал мертвых. Впрочем, здесь их было мало; большая часть
защитников полегла на стене, у городских ворот, разбитых тараном, и в
гавани. На улицах конные отряды хуссарабов настигали и убивали редких
беглецов.
На телеге раздался стон. Возчик, не оборачиваясь, сказал:
- Терпи!
Испугался собственного голоса в мертвой тишине и продолжил тихо:
- Терпи. Ехать недолго. Моя старуха сама послала меня. Хуссарабы ушли,
сказала она, там раненые. Надо помочь им. Выходим раненого - может быть, нам
будет награда. А старуха у меня ворожбу знает. Когда у меня вскочил пузырь
под мышкой, она давала мне травы и шептала заклинания. Старуха у меня
вообще-то хорошая. Только дура. Ну, так вот. Когда она велела ехать за
ранеными, я сказал ей: старуха! О какой ты награде талдычишь? Наградой нам
будет вот что: хуссарабская плеть между глаз. Так я сказал. Но поехал.
Многие поехали из нашей деревни. Город совсем близко, мы возим сюда на рынок
козью шерсть и молоко. Молоко в больших глиняных баклагах - даже не успевает
согреться, остается холодным, свежим. Молоко мы ставим в земляной погреб -
оно может стоять там день, и два, и не скисает, потому что старуха сажает в
него жаб... Тьфу!
Телега свернула с главного проспекта и возчик обернулся, чтобы
посмотреть, слушают ли его. Его слушал могучий хуссараб с бритой головой.
Шапка его сползла от тряски и, видно, упала по дороге. Синяя голова сверкала
на солнце, как баклажан. Хуссараб сквозь заплывшие веки внимательно смотрел
на возчика. Шевельнулся, напрягся... В груди заклокотало.
- Это кого же мне положили? - сказал возчик угрюмо и покачал головой. -
Не миновать беды...
Он снова взглянул на хуссараба. Тот прикрыл глаза.
- А знатный, видать, не простой... - возчик опасливо оглядел дородную
фигуру, закованную в вороненую сталь. - Может, и вправду будет награда? От
каана, или от царских слуг. Нам-то какая разница? Гляди, - как близнецы!
Рядом с хуссарабом лежал аххум - и тоже, судя по всему, не простой.
Сотник, а то и выше бери. Вон позолоченные ножны, и царский орел на груди...
Помрет - продадим ножны и орла, - подумал старик. И то польза.
И стегнул задумавшегося осла веревкой.
* * *
Ахтаг, наместник Ушагана, очнулся от тряски. Выплыл из кровавого
тумана, разжал слипшиеся веки. Он лежал на телеге, и вокруг был какой-то
сад. Может быть, это сады Аххумана?..
Телега тряслась и скрипела. Маячила согбенная фигура возчика впереди;
фигура то попадала в тень от густой листвы, то снова оказывалась на солнце.
Говорят, героев, взошедших по лестнице в небо, везут на золотых
колесницах перед троном Аххумана; это их последний парад. И после этого
герой отправляется в вечные сады, где белые слуги богов поят их соком
небесных плодов; от этого герой забывает пережитые горести и страдания...
Ахтаг застонал и снова очнулся. Нет, он еще жив. И возчик - это не
ангел, а старый крестьянин, провонявший кислой шерстью и дымом очага; а
вместо золотой колесницы - простая деревенская телега.
- Пить! - неожиданно для себя простонал Ахтаг.
Они уже выехали за городские стены, и возчик, обернувшись, сказал на
смешном деревенском диалекте:
- Смотри-ка - и этот очнулся! Крепкий попался. Потерпи. Осталось совсем
недолго - видишь, мой глупый осел уже чувствует дом, - как припустил!..
* * *
Потом телега вкатилась во двор. Возчик, ругаясь, позвал старуху,
отвесил по подзатыльнику двум малорослым сыновьям; пришел, прихрамывая,
старый раб. Ахтаг почувствовал, что его поднимают и несут куда-то в тень, в
прохладу. Потом на губы ему полилась струя воды.
Потом его раздевала и мыла старуха-рабыня, и кто-то строгим голосом
сказал:
- Думаю, он скоро поправится, потому, что рана совсем не опасна. Ты
помнишь, сосед, четыре года назад твой мерин издох? Он упал, запнувшись, на
дороге и переломал ноги. Я сказал тебе: нет, этот жить не будет. Да и что:
мерин был старый, как ты. Но издох от переломов. А этот, я тебе говорю -
будет жить. Сейчас мы ему промоем рану ослиной мочой - это первое
средство...
Больше Ахтаг ничего не слышал, потому что почувствовал острую боль в
боку, там, где печень: кажется, этот тупой деревенский костоправ не только
промыл его рану мочой, но и попытался прижечь раскаленной подковой.
КИАТТА
Авангард ехал шагом, рассыпным строем, когда на дороге перед ним
внезапно появился толстый человек с трясущимся лицом.
Он просто стоял, скрестив руки на груди, хотя руки плясали от страха, и
это было понятно каждому - тем более, тысячнику Лухару.
Лухар остановил коня на расстоянии нескольких шагов, но человек не
сдвинулся с места.
- Кто ты? - спросил Лухар, движением руки остановив окружавших его
солдат.
- Человек... - голос был неестественно напряжен, но незнакомец все-таки
справился с собой. - Да, просто человек.
- И чего же ты хочешь, человек? - Лухар оглядел его с головы до ног.
- Я хочу... - он умолк, вращая глазами и кривя губы, и внезапно
выкрикнул: - Я хочу остановить твое войско!
С этими словами он почти не целясь метнул в Лухара стилет. Все же
бросок был неожиданным, хотя и неточным: Лухар едва не остался без глаза,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг