Наконец в шатре появились рабыни со светильниками. Одна была старухой,
но две другие молодые, и в душе Берсея шевельнулось смутное воспоминание. Он
очень давно не видел и не ласкал женщин, и испытал нечто вроде сожаления.
Впрочем, теперь было все равно.
Они раздели его. Им пришлось ворочать его грузное тело, сгибать руки, -
но они справились, не особенно потревожив его.
В шатре запахло благовониями. Берсей догадался: его обмоют, потом
намажут этой вонючей мазью, которую так любят жрецы всех стран и народов;
все это означает одно - он все-таки умер.
* * *
"Я быстро умер", - подумал он.
"Ты еще не умер", - немедленно отозвался чей-то голос.
"Но ведь они обмывают меня для погребения".
"Смертные часто ошибаются. А кроме того, твоя смерть сейчас выгодна
слишком многим. Это подходящий момент: для одних - чтобы прославить тебя как
полководца, не проигравшего ни одной битвы, а для других - предать твое имя
вечному проклятию".
Поколебавшись, Берсей спросил:
"Кто ты?"
Ответа не было. Берсей сквозь полуприкрытые веки наблюдал за рабынями;
они скребли его тело какими-то скребками, как будто он был лошадью; поливали
водой со щелоком, и скребли снова.
"Все равно, даже если я еще не умер, - сказал он. - Мне больше нет
здесь места. Куда мне теперь идти?"
Ответа снова не было. Берсей подождал и вздохнул:
"Значит, некуда".
* * *
Потом в шатер вошли Руаб и два седых канзарца. Даже не вслушиваясь в их
разговор, Берсей знал, кто они. Бальзамировщики, которым велено приготовить
тело Берсея к долгому путешествию.
Под наблюдением двух стражников канзарцы принялись за дело. Когда
большой нож в виде завитка погрузился в живот Берсея и вскрыл его от грудины
до лобка, один из стражников отвернулся. Другой продолжал хмуро и
сосредоточенно наблюдать за действиями канзарцев. Толку от его наблюдений
было мало: он ничего не смыслил в набивке чучел. Если бы Берсей еще владел
губами, он улыбнулся бы собственной шутке.
Пока один, открыв рот Берсея, ковырялся там маленьким круглым ножом,
другой, глубоко засунув руки под грудину, отделил пищевод; он принялся
наматывать пищевод, желудок и кишки на вертел. "Трудная работа", -
сочувственно подумал Берсей. Что-то заскреблось у него в нёбе; это второй
чучельщик сунул пальцы под черепную коробку. "Ну, хорошо. Допустим, без
желудка или кишок я еще смогу как-то жить. Но без мозга?.."
Что-то продолжало шуршать и скрестись в его голове. Что-то рвалось с
хрустом; голова подпрыгивала и билась затылком о запачканный кровью и
сукровицей ковер. Тот, что копался в черепной коробке, издал восклицание.
Второй склонился ближе, и вот они уже вдвоем что-то рассматривали - что-то,
что было извлечено из головы. Странно, но Берсей не потерял способности
думать. И продолжал наблюдать и размышлять, пока канзарские мясники
продолжали разделывать его труп.
* * *
Его обернули в мокрый тяжелый саван и оставили. Рабыни принялись
убирать в шатре. Руаб лишь заглянул, но не вошел и даже не взглянул на то,
что еще недавно звалось "Берсеем".
Прошло еще время. В шатер внесли длинный ящик из сандала. Тело Берсея
подняли и переложили в него. Шесть воинов подняли ящик и вынесли из шатра.
Ярко сияло солнце, ни единой тучи не было на темном, глубокого синего
цвета, небосклоне. Ящик водрузили на катафалк - траурно убранную колесницу.
Потом началось прощание агемы. Воины в полном вооружении под хриплый
вой гигантских труб шли мимо катафалка, отдавая честь. Когда траурный марш
закончился, ящик прикрыли пурпурным покрывалом и катафалк тронулся.
День за днем, ночь за ночью двигалась скорбная процессия. Рядом с
катафалком шел Руаб с непокрытой головой. Время от времени делались краткие
привалы. Сменялись факельщики и почетный караул. Затем движение
возобновлялось.
"Снимите покрывало! - просил Берсей, надеясь, что кто-нибудь все же
услышит его потусторонний голос. - Дайте взглянуть на эту страну!"
Оттуда, из бездны, он видел прошлое и будущее, знал судьбы всех, кто
еще был жив, но не видел лишь одного: земного света.
* * *
Агема вошла в Сенгор. Ярко светило солнце, тысячи горожан высыпали на
улицу встречать траурную процессию. Тогда Берсей почувствовал, что может
оставить свою оболочку, лежавшую в темном, пропитанном приторным запахом
сандала ящике. Он увидел город, в котором не было войны. Он видел горожан,
которые искренне скорбели о его смерти. Он вспомнил, что пощадил этот город
и пожалел лишь о том, что рядом с ним, в его ящике, не лежит та промокшая,
пахнувшая тиной и бедой, тряпичная кукла.
Процессия оставила Сенгор.
И Каффар встречал своего спасителя в молчании и скорби. Город уже
оправлялся после погрома, его гавань вновь была открыта для кораблей со
всего света, и с Башни Ветров по-прежнему насвистывал флюгер, так что даже
слепые могли узнать о направлении ветра.
На сороковой день агема вошла в Азамбо.
Берсей уже не был привязан к катафалку. Он устал следовать за ним и
постоянно отвлекался от земного. И все же Азамбо он рассмотрел. Да, это был
не тот город, о котором слагали легенды, и все-таки Азамбо жил. На
набережной вновь появились фланирующие без дела богатые отдыхающие, а в
гавани стояли прекрасные корабли, не предназначенные для торговли или войны.
И тогда Берсей сказал себе: "Все. Больше мне незачем быть. Я видел, что
хотел. Теперь я хочу покоя".
И он поднялся над белым Азамбо, над зелеными рощами и полями, над
изумрудной гладью Южного моря, и поднимался все выше и выше, прямо в
ослепительную, переполненную светом лазурь, - поднимался, пока не слился со
светом.
* * *
Сидящие у Рва не оборачивались. Они знали, что все пройдет. Что такова
их цель - внимательно следить за всем, что приходит и уходит; за всем, что
падает и сгорает во рву, в вечном пламени Бездны.
Тьма переходит в свет. Тьма - это свет. Но смертные слепы.
СТРАНСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
МУЗАГГАР ОПОЗДАВШИЙ
ДОЛИНА ТОБАРРЫ
Богда-каан, опираясь на плечи двух бритоголовых рабов, поднялся,
кряхтя. Его большой живот колыхался. Глубоко вздохнув, Богда мелкими шагами
направился к выходу из шатра. Невольники поддерживали его под руки. Синие
черепа блестели отраженным светом очага.
Выйдя из шатра, Богда хлопнул в ладоши; из тьмы вынырнули еще несколько
рабов. Они подхватили каана с двух сторон, бережно подняли и понесли. Каан
поплыл на руках, глядя из-под опущенных век прямо перед собой. Сторожа у
костров вскакивали и немедленно падали ниц; Богда не обращал на них
внимания. Он думал о том, что ему уже трудно ходить. Еще немного - и он
сможет только сидеть, поджав ноги - как Те, что у Рва.
Его пронесли через весь огромный спящий лагерь - мимо палаток и
костров, телег и загонов для скота; по мере того, как удалялся свет тысяч
костров, приближались звезды. Сначала каан видел лишь несколько самых
ярких - голубую Екте, темно-желтый Мухам; Горсть Алмазов - созвездие,
видимое всегда и везде; потом рядом с ними стали проявляться звезды
поменьше; и вот уже белой пылью зажглось все небо.
Дохнула прохлада; впереди была река - огромная, бесконечная и
загадочная, как Цель.
Пока одни рабы расстилали ковер и усаживали на него Богду, другие споро
выкопали вокруг него полукругом траншею; в нее уложили связки хвороста,
плитки прессованного кизяка и подожгли.
Богда снова длинно вздохнул. Рабы отступили во тьму, каан остался один
на один с ночью, звездами, и огненным рвом.
С вечностью.
Он прикрыл глаза, наблюдая сквозь веки мельтешение языков пламени. Он
слушал шепот реки - глухой вековечный шум; он знал - это бежит само Время.
Теперь он был подобен Сидящим у Рва. И через несколько минут покоя его
дух приблизился - насколько это было возможно - к духу исполинов, чьи спины
всегда во тьме, а лица - на свету, пляшущем желто-алом свету огня, горящего
в бездне.
"Пора", - подумал каан.
Тотчас же он услышал, как из тьмы приблизились рабы. Все они были из
одного племени с кааном, из племени баадар; более того, все они приходились
ему родственниками. И потому-то они понимали его без слов. Им не нужно было
что-то объяснять или подсказывать. Они не предугадывали желания каана, - они
знали их. Ведь это были и их желания тоже.
Одного из рабов двое схватили за руки, быстро согнули, заставив
опуститься на колени. Каан почувствовал, что в его правой руке оказался
ножик - простой охотничий нож, пригодный и для смертельного удара, и для
обработки шкур. Рукоять из кости, отполированной за долгие годы; лезвие
потемнело и стало неровным от бесчисленных заточек.
Каан, наконец, открыл глаза. Прямо перед собой он увидел запрокинутую
голову раба; глаза его выкатились от страха, но в глубине этих глаз каан с
удовлетворением заметил все тот же огонек - у них было одно, общее желание.
Он кивнул, один из рабов, держась за волосы, круче запрокинул голову жертве.
Каан пересилил собственный живот, дотянулся ножом и аккуратно чиркнул по
выгнутому углом горлу.
Кровь, конвульсии, хрип - все это было интересно, но не имело никакого
отношения к делу.
Когда жертва утихла, рабы оттащили ее ко рву и бросили в огонь.
Повернулись, почти вопросительно взглянули на каана, и тут же, точно
получили приказ, стали подбрасывать в ров плитки кизяка.
Запахло человечиной. Каан поморщился и сделал движение, будто собирался
отодвинуться от рва. Но лишь собирался; рабы, стоявшие за спиной, не
шелохнулись. И это было хорошо.
Мир сползает в ров. Но слишком медленно. Сидящие у Рва недовольны. Надо
помочь миру. Каан кивнул и с удовлетворением почмокал губами. Да.
Хуссарабы пришли, чтобы подталкивать мир. Глупые хумы думают, что каану
нужны их женщины, их города, их сокровища, или завоеванные ими страны.
Конечно, золото нужно - чтобы купить народы, когда их некогда или не хочется
завоевывать. Конечно, нужны и женщины - чтобы рожать новых воинов. Но это не
главное, нет.
Хумы не знают, куда идет каан. Это знают лишь Те, кто сидит у Рва. И
сейчас они, пожалуй, довольны.
ДОРОГА АХХАГА
Перевалив невысокие горы Рут, дорога вползла в долину Арары. Здесь, на
северных границах Наталя, был лишь один город, служивший пограничным
форпостом - город прокаженных. С незапамятных времен сюда отправляли
прокаженных из южных областей; здесь они жили, рожали и растили новых
прокаженных и умирали. Когда-то в долине жили земледельцы, потом они ушли;
вся местность стала принадлежать прокаженным. Дорога вела в обход города, но
многодневные дожди размыли все слои глины, песка и щебня, а камень, которым
вымостили дорогу, растащили местные жители.
Остановившись на пригорке, Музаггар глядел в долину, в которой клубился
туман. Городские здания, больше похожие на развалины, призраками маячили в
тумане. Музаггар жевал ус и молчал, и молчали тысячники, остановившие коней
позади него.
Музаггар думал, что, пока авангард достигнет противоположного края
долины, арьергард только начнет спускаться в нее. Тысячи повозок, десятки
тысяч коней, бесчисленные рабы - они связывали по рукам и ногам. Поход
триумфатора больше походил на возвращение разбитой, униженной толпы, которую
уже трудно было назвать армией.
Обернувшись, Музаггар кивнул молодому сотнику-штабисту. Тот протянул
ему карту, развернув пергаментный лист. Музаггар лишь мельком взглянул на
нее - он ее выучил до мельчайших деталей. Он просто надеялся на чудо:
возможно, карта все же подскажет выход.
Строителя этой дороги следовало повесить.
Музаггар повернулся к свите.
- Нельзя спускаться в долину, - тут же подал голос тысячник Марх,
любимец Музаггара, командовавший двумя тысячами бессмертных.
Марх умел читать мысли старого темника, и он был преданным воином, но в
готовности своей услужить редко умел давать хорошие советы.
- Мы спустимся, повелитель, - сказал командир агемы Чеа - единственный
арлиец, дослужившийся до тысячника. - Прокаженные всегда уступают дорогу и
не приближаются к мирным путникам. Иначе их давно бы уже перебили или
изгнали дальше на север, в горы.
Музаггар кивнул. Надо выслать вперед отряды, оповестить прокаженных и
выставить охрану возле города и селений...
Музаггар обернулся:
- Мы заночуем здесь. Передать по колонне. Разбить временный лагерь.
* * *
Утро началось с отвратительного известия: Третья Кейтская тысяча
взбунтовалась и отказывается спускаться в долину.
Музаггар, уперев руки в колени, ожидал тысячника Ахдада. Тысячник
явился и доложил, что взбунтовалась не вся тысяча - четыре сотни смешанного
состава, заводилы - десятники родом из Кейта, а под началом у них больше
половины составляют ветераны, выслужившие свой срок.
- Да, - кивнул Музаггар. - Их понять можно: они боятся, что не дойдут
до Кейта и не получат земли... Ты говорил с ними?
- Бунтовщики отделились, и сейчас стоят под охраной. Шумят и спорят,
надеясь, что к ним присоединятся другие.
- И это верно, - Музаггар потер подбородок. - В других тысячах тоже
полно ветеранов, которые боятся даже простуды... А что они предлагают?
- Обойти долину с востока, там есть старая дорога.
- Есть дорога... По крайней мере, была, когда мы шли на Нуанну. Лишний
крюк в несколько дневных переходов - они знают об этом?
- Знают, повелитель. Я говорил им.
- Ты дурак, Ахдад, - сказал Музаггар. - У тебя есть дети?
- Есть... Хотя... Но будут...
- Дурак, - повторил Музаггар. - И дети твои вырастут дураками.
Марх, стоявший рядом с темником, захохотал. Музаггар снова потер
подбородок и поморщился:
- Ты напрасно смеешься, Марх. Именно тебе придется скакать в Третью
тысячу и разубедить ветеранов. Ты ведь знаешь, что должен им сообщить?
- Знаю, повелитель. Что они могут и не вернуться домой.
Музаггар кивнул.
- Иди. А ты, Ахдад, поедешь с ним. И если к тому часу, когда горны
протрубят поход, твои ветераны не вернутся в строй, ты будешь наказан.
Музаггар вызвал ординарцев, которые облачили его в крепчайший панцирный
доспех из тонкой киаттской стали. Поверх панциря Музаггар надел парадный
палюдамент, под которым доспеха было не видно.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг