мойки. Повар удивился, но когда проходимцы пообещали ему чудесного напитка,
секрет которого они, мол, знают, дал. Хлеб на следующий день получился...
ну, как иногда получается у нас на хлебозаводе ©2. Рабы съели, а Починок
самолично обработал повара плёткой. К счастью для Кеши и Гоги, повар клялся,
что случайно запнулся за бочонок с соком и почти всё вылилось.
С этого дня, уже по приказу Починка, хлеб для рабов стали выпекать по
новой технологии, без сока. Хозяина и стражников нововведение не касалось. В
масштабах фермы экономия была, конечно, копеечной, однако Починок знал, что
из ручейков рождаются реки, поэтому начал целенаправленно выискивать и
устранять отжившие традиции. В частности, рабов по мере износа полотняных
штанов и курток начали переодевать в балахоны из мешковины - она дешевле и
долговечней, солому в бараках заменяли уже не раз в месяц, а раз в полгода.
Да и естественная убыль среди рабов восполнялась лишь частично, по ферме
расплывались неведомые раньше слова "сокращение штатов".
Васыль печалился арестом друга. Напарника в свете новой экономической
политики ему не полагалось, и пока что он бронзовым колуном разделывал
раньше напиленные чурбаки, таскал охапки поленьев в сарай, где укладывал их
аж под самую крышу. Делал из поленьев ступеньки, и чем дальше продвигался в
глубь сарая, тем выше становилась поленница. Однако напиленные чурбаки
заканчивались, и Васыль зашёл в кочегарку - договориться, чтобы кто-то,
один, или оба по очереди помогли ему пилить.
Кеша и Гога растапливали одну из топок.
- Пробный запуск. Заходь, Гарик!
- Воду не забыли налить, козлики?
- Не забыли, и не только воду!
Если бы кто-то отвинтил и снял крышку котла с уплотнителем, он бы
заметил, что в середине вмонтирован герметичный резервуар литров на
тридцать, от которого наружу через стенку котла выходит несколько трубок.
Через одну из них заливалась бражка, а потом трубка наглухо закрывалась.
Другая соединялась со змеевиком, который изобретатели заштукатурили прямо в
стену. Самая нижняя предназначалась для слива отработанного материала. Все
разъемы и выходы трубок были замаскированы кладкой, причём нужные кирпичи
легко вынимались.
Резервуар не выдержал перепада температур - треснул шов между ним и
сливной трубой. Лишённый своей нижней опоры, он отогнулся вбок на несколько
сантиметров, и бражка за несколько минут вылилась в закипающую воду,
вспенила её и подняла наверх листья, что нападали в баклагу на крыше.
Профильтровать полуфабрикат перед загрузкой в свежеизготовленный агрегат
первые в истории Ингрунна самогонщики не догадались. Листьями забились и
выход горячей воды, и предохранительный клапан. Давление в котле нарастало,
а Кеша с Гогой, не обращая внимания на манометр, вожделенно поглядывали на
торчащий из стены отросток змеевика, под которым стоял полуведерный горшок.
Время от времени один из них открывал топку и подкидывал свежие поленья.
Васыль недоверчиво посмотрел на их счастливые мордочки. Что-то было тут
не так! Прежде чем начать переговоры о перераспределении обязанностей, решил
осмотреться. Отметил, что в воздухе попахивает переквашенным тестом, и в
этот момент рвануло.
Васыль видел, как на него медленно надвигается вывороченная дверца
топки и тянет за собой рукава из ослепительно сверкающих головёшек. Выше
дверцы плыли на одеяле из серо-багрового пара большой обломок котла и кучка
кирпичей. Казалось, что можно успеть добежать до открытых дверей и
выпрыгнуть на улицу, но тело отказывалось повиноваться, оно словно вросло в
отвердевший воздух.
Потом была боль - нечеловеческая, разрывающая каждую клеточку,- а за
ней наступило умиротворение. Васыль плавал в синеве неба и рассматривал
сверху дымящиеся развалины котельни, к которой со всех сторон бежали
стражники. Из развалин, отряхивая пепел, выползли две большие крысы, но
прямо из ничего высунулась огромная птичья лапа, сгребла крыс и исчезла
вместе с ними. Васыля же затянуло в сияющий коридор, и он перестал ощущать
мир.
Очнулся последний романтик в светлой больничной палате. Голова и правая
сторона груди у него были забинтованы, из руки торчала иголка с трубкой
капельницы. Еле слышный голос диктора за стеной с воодушевлением
рассказывал, какими трудовыми свершениями встретили советские люди 67-ю
годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.
Г л а в а 10
Элле Радецкой не повезло - она родилась лет на двадцать раньше, чем
следовало. Случись именно так, а не иначе, она со своей точёной фигурой,
прирождённым артистизмом и свободным владением английским сейчас была бы
королевой лучших европейских подиумов, а возможно - и звездой Голливуда.
Поскольку повлиять на факт своего рождения она никак не могла, мечты о
славе, ослепительных лучах соффитов и восторженных овациях были единственной
отрадой в её скучной жизни.
Отец даже слышать не хотел о театральной карьере дочери. Любимое и
единственное чадо училось в английской спецшколе, и он, секретарь одного из
киевских райкомов партии, будущее Эллы связывал только с МГИМО. Его
партийный ранг для престижного питомника дипломатов ничего не значил, но у
Романа Радецкого был влиятельный покровитель в ЦК, с которым они плечо к
плечу дошагали до Берлина.
Планы товарища Радецкого могли бы стать реальностью, но после одного из
совещаний в горкоме он почувствовал дурноту и раскалённая игла обожгла левую
половину груди, а через день гроб с его телом, усыпанный красными
гвоздиками, уже стоял в райкомовском конференц-зале.
В служебные дела Романа Иосифовича никто из домашних не смел
вмешиваться. Это был его мир, и он тщательно охранялся от постороннего
вторжения. Умер Роман Иосифович, и с ним ушли в запредельность все
привилегии, связи, в том числе и московский покровитель. Обыкновенная
учительница истории Галина Ивановна и ученица выпускного класса, прима
школьного драмкружка Элла стали обычными советскими людьми. Правда, суровый
отец оставил немалую сумму на сберкнижке.
Элла провалилась на последнем туре творческого конкурса в ГИТИСе и,
чтобы не терять год, подала документы на филфак МГУ: на русское отделение -
зачем париться на английском, если это всё временно, через год она всё равно
будет в ГИТИСе или в Щукинском?!
Студентка Радецкая на курсе считалась одной из самых одарённых, и это
вполне соответствовало действительности. По-видимому, причудливая смесь
генов, посеянная в предыдущие столетия, в Элле дала буйные всходы. Отвага и
необузданность есаула Радецкого сплелись в ней с утонченной красотой княгини
Говоровой, а рассудительность житомирского ювелира Шрайбмана - с мистической
экзаль-тированностью пленной татарки Фатимы. Покойный Радецкий как-то
рассказал дочери о своих предках, но предупредил, что распространяться на
эту тему опасно - при очередном повороте истории родословная от соратников
Мазепы и от рюриковичей могла стать поводом для репрессий.
Предусмотрительный дед ещё в девятнадцатом выправил документы, которые
подтверждали его пролетарское происхождение, ОГПУ и НКВД не докопались, а
сейчас и копать никто не будет - семья номенклатурного деятеля второго
поколения. Разговор с отцом потешил самолюбие Эллы, подогрел её претензии на
исключительность.
Планы о том, что "это - временно" понемногу выветрились. Студенческая
жизнь захватила, заполнила часть неизбывной душевной пустоты, но разрыв
между выдуманным миром и серой реальностью оставался, и Элла постоянно
искала приключений. Её окружали полубогемные несостоявшиеся поэты,
непризнанные художники и просто прожигатели жизни.
Компания внешне была разношёрстной, и её бунтарский дух никогда не
залетал в сферу политики, ограничиваясь бытовым эксцентризмом. Приятели
Эллы, конечно же, сплетничали потихоньку и о Солженицыне, и о "Метрополе",
но главные фишки в их игре в жизнь были попроще.
Однажды пригласила на вечеринку рыжая Катька, дочь генерала Проханова.
Предупредила, чтобы собрались все вместе на троллейбусной остановке и вместе
заходили. Сюрприз у неё.
Сюрприз мог бы видавшего виды генерала вывести из строя, но, к счастью,
он вместе со своей драгоценной половиной в это время пребывал на даче.
Нажали кнопку звонка, затетенькала мелодия Биг-Бена, и двери открыла
Катька в костюме булгаковской Геллы. Рядом с ней довольно ухмылялся её
бойфренд Жора в одеянии Азазелло - черное трико, куриная косточка торчит из
кармашка, пластмассовый клык нижнюю губу прижимает.
Оценили - не каждый мог до такого додуматься. Да и не каждая на такое
могла отважиться: целый вечер трясти голыми грудками и сверкать перед всеми
пышной попкой с незагоревшим треугольником от купальника. Рассказывала
потом, что сначала было немножко холодновато, но за водочкой и танцами
согрелась.
Год назад в компашку приняли и Максима. В качестве "вступительного
понта" он ничего не мог придумать лучше вечера с венгерским "Токаем" в своей
комнате в общежитии. Бутылка "Токая" служила входным билетом, и на семь
квадратных метров набилось человек пятнадцать. Утром Максим смутно
вспоминал, как отчитывал какого-то двухметрового негра за нарушение правил -
притащился с "Медвежьей кровью"! Негра простили - в виде исключения. Тем
более, что мало кто уже мог отличить букет "Токая" от букета ромашек,
который стоял на широком подоконнике в литровой банке.
Честно говоря, Элкина компания со всеми её "понтами" была Максиму до
лампочки. Компания, но не сама Элка, загадочная красота которой с лёгким
оттенком порочности затягивала, словно в омут. Он несколько лет её
добивался, и красавица в один из удивительных сентябрьских вечеров сдалась.
Максим почти каждый день пробегал трусцой около пяти километров. Обычно
его маршрут пролегал на пустыре за проспектом Вернадского, вдоль
заболоченной речушки с берегами, поросшими иван-чаем. Иногда же он садился
на троллейбус, ехал до набережной Москва-реки и петлял косогорами до
"Мосфильма" и обратно.
В тот вечер он не спеша шёл до спуска к реке - лестница сбивала
устоявшийся ритм дыхания, и потом на пересечённой местности восстановить его
было трудно.
На смотровой площадке, облокотившись о каменные перила, стояла она,
одетая в джинсы и жёлтую облегающую футболку, через руку была переброшена
лёгкая серая куртка. Элла вглядывалась в пламенеющее над Лужниками вечернее
солнце, а ветер лениво играл её роскошными тёмно-русыми прядями, сбегающими
по спине, словно накидка.
Элла обернулась.
- Привет! Я тебя, спортсмен, давно заметила.
- Здравствуй!
- Душно сегодня. Вот, вышла прогуляться. Всё равно не пишется, а тут с
солнышком поговорить можно... - Максим растерянно молчал.
- Ладно, беги, а то я тебе тренировку срываю! В здоровом теле -
здоровый дух!
- И что... солнышко тебе... отвечает?
- Отвечает. Говорит, что дурёха я несусветная.
- Скажешь, однако! Чего это вдруг?
- Не на свой поезд села, а сойти вовремя побоялась. Вот и еду, а куда -
сама не знаю!
Элла всегда играла. То восторженную дурочку, то чопорную английскую
леди, а сегодня, значит, светло-синюю тоску, что в дорогах и туманах...
Так подумалось Максиму, но когда он заглянул в её голубые глаза, то
увидел в них настоящую, не наигранную тоску.
- Плохо тебе, Элла? Вижу, что плохо. Родная ты моя!
Девушка неожиданно уткнулась ему в грудь и разрыдалась, а он, словно
ребёнка, гладил её по голове, говорил ласковые слова.
Потом, взявшись за руки, как семиклассники на первом свидании, они
бродили берегом, а когда стемнело, перебрались на освещённые аллеи
университетского парка. Максим читал ей Блока, Пастернака и Вознесенского, и
высшей наградой для него стали слова:
- А ты ведь совсем другой, не такой, каким я тебя видела!
- И каким же ты меня видела?
- Прости, но я думала, что ты сухарь, нудный прагматик и заучка! А ты -
ты же романтик!
- Не знаю. Может быть, чуть-чуть и не больше.
- Но как же? Я увидела, что ты носишь в себе целый мир!
- Все носят в себе целый мир! В том числе и ты. Просто не все
распахивают душу. И не перед всеми!
- И сейчас ты уже начинаешь жалеть, что распахнул? - В голосе Эллы
звучала ирония, восхитительный вечер мог вот-вот обернуться банальной
ссорой.
- Нет, не жалею! - Он осторожно взял девушку за плечо и повернул к
себе. - Я люблю тебя, Элла! Это не порыв, не слова. Это уже давно. Я искал
встреч с тобой, но ты меня не замечала. Я очень страдал... А сейчас я -
самый счастливый человек на свете!
Элла обвила его шею руками и поцеловала, а потом отстранилась и тихо
сказала:
- Давай помолчим! Я боюсь наговорить глупостей.- И, снова обняв его,
прошептала:
- Мне хорошо с тобой!..
Они бродили аллеями, пока не закрылась проходная,- после часу ночи ни в
"крест", ни в "высотку" не пускали. Можно было бы поклянчить, чего доброго,
безусые сержантики из "семёрки", что несла охрану МГУ, сжалились бы и
пустили, но, по правде говоря, обоим не хотелось из случившейся вдруг сказки
возвращаться в ёрничающую и шалящую подлыми подножками реальность. Набрели
на приготовленный к зиме стожок сена, и тот заменил им все хрустальные
дворцы мира.
Утром холодный туман выгнал их из уютного гнёздышка, и они, смеясь,
начали вытряхивать сенную труху из разбросанной одежды, торопливо и немного
смущенно привели себя в порядок.
Компашка приняла новое увлечение своей суперзвезды, как должное.
Удивляться чему-то считалось в ней дурным тоном, а для Максима начались
счастливые и мучительные недели и месяцы. Элла сочетала в себе одной все
качества блоковской Прекрасной Дамы, Грушеньки и Настасьи Филипповны
Достоевского, да и Мериме, если б жил в нашем веке, не отказался бы списать
с неё новую Кармен. Элла была искренна в своём чувстве, но чем больше она
узнавала возлюбленного, тем скучнее ей становилось. Она не могла жить без
сказки, а если сказка становилась реальностью, начинала икать новую, с
другим сюжетом и другими персонажами.
Их встречи становились всё холоднее, а после ареста Максима Элла,
заглушая душевную боль и вернувшуюся пустоту, пустилась во все тяжкие. За
две недели она сменила столько любовников, сколько раньше у неё не случалось
и за год, а последнее приключение вообще было против правил - её собственных
правил, которые до этого никогда не нарушались. Она не только не отвергла
приставания двух статных сынов Кавказа на улице Горького, но и пошла с ними
в "Арагви", а потом согласилась продолжить вечеринку в загородном особняке,
куда их минут за сорок домчала черная "Волга".
Оба кавалера были пьяны, и не миновать бы на посту ГАИ неприятностей, а
потом и разборок в университете, но строгий старлей умиротворился коричневой
сотенной, козырнул и разрешил ехать дальше.
А потом было шампанское, сауна, куда Элла вошла, закутавшись в
простыню. Были грубые руки, которые эту простыню сорвали - и куда подевалась
изысканность и галантность двух недавних джентльменов, вдруг превратившихся
в скотов? Эллу насиловали сразу двое, а если она кричала или отказывалась от
очередной сексуальной фантазии отморозков, её нещадно били.
Утром на неё, лежащую на обочине объездной дороги без сознания,
перепачканную глиной вперемешку с кровью, наткнулся милицейский газик.
Поскольку девушка была еле жива, её, не дожидаясь скорой, отвезли в 63-ю
городскую больницу.
Её поруганная красота, которая так и не спасла мир, поднялась над
лежащим в реанимации телом и, уподобившись легкокрылому ангелу, нырнула в
открывшийся под потолком сияющий туннель, а дежурной медсестре почудилось,
что из палаты вышел крючконосый и очкастый доктор, у которого из-под белого
халата почему-то торчали птичьи ноги.
Очнулась Элла в густой траве под развесистым дубом. Щебетали птицы,
шелестела листва, а на дальнем краю поляны возвышалась над лесом башня из
чёрного дерева. Элла отчётливо помнила ужас, боль и позор последних ночных
часов, но как она оказалась здесь и почему на теле нет ни царапины, не
понимала. Удивляло её и нелепое, опереточное одеяние: красные, расшитые
бисером сапожки, белый плащ с собольей оторочкой и такая же шапка,
украшенная большим сапфиром посередине лба. Обследуя себя дальше, она
обнаружила, что волосы аккуратно заплетены в косу и спрятаны под плащ, а под
шапкой, закрывая уши, мягко обнимал голову белый шёлковый шарф.
В теле ощущалась необыкновенная лёгкость и Элла, княжна Радецкая,
поднялась на ноги и направилась к черной башне. Для неё начиналась новая
сказка, по крайней мере, так ей самой казалось. На самом же деле сафьяновые
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг