была нацелена похожая на ствол пушки труба - примерно в двух метрах от
кресла.
Справа от "пушки" за пультом управления сидел мужчина в белом халате,
лет сорока, в золотых очках и с седыми висками. У него был совсем не военный
вид, и это успокаивало Максима. Мужчина поглядывал на многочисленные
мониторы и циферблаты, крутил какие-то ручки, потом сказал:
- Сейчас начинаем. Пожалуйста, расслабьтесь. Не нужно ничего бояться!
Всё, что будем делать, Вам не повредит.
Максим подозревал, что его точно так же бы успокаивали и тогда, если бы
собирались забрать почки или печень для трансплантации кому-нибудь из
престарелых "слуг народа", и он был недалёк от истины. Но хотелось верить в
лучшее, и Максим поверил. "В самое лучшее верится, верится, падает, падает
ядерный фугас!" - вспомнились вдруг строчки из переделки "Голубого вагона",
которую они как-то горланили в общежитии на вечеринке.
Клацнул тумблер. Какое-то время оператор смотрел на монитор, а потом
удивлённо наморщил лоб.
Заметим, что в 5-м Управлении КГБ подобных лабораторий и отделов было
предостаточно.
"В миру" партия внимательно следила за соблюдением принципов
материализма и "научного" атеизма, здесь же настольными книгами были
переводы старых буддистских манускриптов и исследований средневековых
каббалистов, труды Папюса, Тухолки, сочинения Элиафаса Леви, Гурджиева и
Блаватской. В некоторых лабораториях изучали телепатию и телекинез, в других
ставили эксперименты по ясновидению, существовал специальный отдел, который
занимался шаманами. Шестнадцатая лаборатория была одной из самых уважаемых,
она "влезала" в мозги подопытных, от неё ничего нельзя было скрыть.
Она могла осуществить многоярусное зомбирование личности и даже привить
ложную память. Обыватель, конечно же, считал подобное фантастикой, и спустя
много лет даже появился фантастический фильм со Шварценеггером - "Успеть
вспомнить". Увы - это было реальностью.
Достичь таких результатов теоретическими размышлениями было невозможно,
нужны были подопытные "кролики", которые легко вербовались среди "бичей" и
которые сначала искрение верили, что фортуна подбросила им счастливый билет.
Чистая постель, горячий душ, питание по пайковым нормам старшего офицера,
библиотечка на все вкусы, ежемесячное пополнение счёта в сберкассе
небольшой, но приятной суммой... Правда, были и минусы в их новой жизни:
обязательным условием контракта было добровольное заключение на всё время
эксперимента, отказ от спиртного и от курения.
Расписка о неразглашении государственной тайны не означала, что по
завершении исследований "кролики" выйдут на свободу. Что с ними потом
делать, сначала не знали, но проблема разрешилась сама по себе.
Исследователи в погонах грубо врывались в тонкоэнергетические миры, не
ведая, что действуют, как слон в посудной лавке. Неконтролируемое торсионное
поле уничтожало ауры как у них самих, так и у подопытных - человек
необъяснимо начинал угасать, причём диагноз невозможно было поставить, и
через несколько месяцев умирал. Кое-кто сходил с ума и запроторивался до
конца жизни на Ирпень под присмотр дюжих санитаров.
Аппаратура вокруг Максима была генератором микролептонного или, что то
же самое, торсионного поля, который, взламывая естественный барьер между
сознанием и подсознанием, корректировал соответствующие биоритмы, который
мог отправить подопытного в павловский или эриксонианский гипнотический
транс, делал человека слепым рабом воли оператора.
Существовали разные упрощённые переносные генераторы: размером со
шкатулку и с чемоданчик, более сложные - на "уазиках". От стационарного они
отличались лишь меньшей мощностью да отсутствием отдельных мониторов на
разные функции организма, которые позволяли отслеживать "обратную связь" и
корректировать вмешательство в психику, если что-то пошло не так.
До сегодня аппаратура действовала безотказно. Оператор наморщил лоб,
потому что вместо гипноза подопытный провалился в такой транс, из которого
невозможно было вывести обычными манипуляциями на пульте. Оператор даже не
знал, возможно ли это вообще.
Кардиометр выдавал нормальный рисунок сердцебиения, медленно колебались
синусоиды альфа-ритмов, но вместо мельтешения бета-, гамма-, дельта-ритмов
на экранах прослеживались прямые линии, и на них никак не действовали
корректирующие импульсы торсионного излучения. Называлось это состояние
арефлексией, и после выключения генератора "кролика" ждали или летаргический
сон, или смерть, а оператора - крупные неприятности, ибо Заточный не простит
утрату источника информации...
Оператор растерянно потянулся к трубке телефона.
Г л а в а 3
Между немыслимыми колдобинами Чабанского танкового полигона и колючей
проволокой, что отгораживала гарнизон от прочего пространства и времени, от
шоссе, что идёт на Григорьевку, к морю тянулась узенькая полоска ровной
лужайки. Метров за сто до обрыва её перечеркивал заборчик из обломков серого
штахетника, а за ним среди старых вишень и яблонь догнивали три щитовых
дачных домика. Откуда они взялись здесь, возле охраняемой военной зоны,
никто не помнил.
В колючей проволоке был проделан широкий лаз - по мере необходимости
домики служили солдатам-"дедам" уютной распивочной и отелем для свиданий с
местными леди. Именно поэтому в строениях валялись в достаточном количестве
ватные матрацы, а на подоконниках стояли капроновые миски и эмалированные
кружки из гарнизонной столовой.
Работать "дедам" не полагалось, но тут они любовно вскопали грядки и
засадили их закуской: петрушкой, огурцами и луком.
День был будний, поэтому даже "деды" служили, ну или старательно
изображали службу, а между грядок стояла огромная голова. По её небритому
лицу ползали мухи и даже пытались залезть в ноздри. На плешивой макушке
сидел черный ворон с синими глазами и размеренно вдалбивался в живую плоть.
"Бум! Бум! Бум!",- отдавалось в голове, отчего ей было очень больно. Мухи по
сравнению с вороном казались меньшим злом, и голова вся сосредоточилась на
своей боли, а мух отгоняла рефлекторно - гримасничая и отдуваясь.
Ворон устал, по-петушиному прокукарекал и спрыгнул на землю. Роста он
был громадного, стоял перед головой в мундире милицейского капитана, и,
выпустив через рукава крылья, угрожающе шевелил перьями.
- Что есть объективная реальность? Молчишь? Внимай! Истина первая: это
бред, вызванный недостатком алкоголя в крови. Усёк? Истина вторая: военное
имущество красть нехорошо! - Голос его гремел, как сирена боевой тревоги, и
голове стало очень больно.
- Я больше не буду! - спасаясь от боли, пропищала голова.
- То-то же. Запомни: истина - это истина,- ответил ворон, поправивши
непонятно откуда появившиеся золотые очки, и начал застегивать пуговицы на
малиновом пиджаке, в который неожиданно превратился китель. - Не верь всякой
болтовне, только я владею истиной! Всё остальное - от лукавого, то есть от
меня. Смотри! Даже каламбурчик нарисовался. - Я - самый справедливый...
Ворон ещё что-то молол, увлечённый собственным величием, не обращая
внимания на то, что его не слушают и не понимают - голове было очень больно.
Тем более, что в левую ноздрю таки залезла муха, и голова чихнула. Ворон
замолк, обиженно качнул крючковатым носом и за четверть минуты испарился. В
последнее мгновение победила его птичья природа, и на грядке осталась кучка
вонючего халявного удобрения.
Голове полегчало, а где-то в земле, на многометровой глубине появилось
новое ощущение: голове хотелось "пи-пи". Удовлетворить желание голова не
могла, потому что не было у неё ни тела, ни других очень нужных
приспособлений, что наполнило голову отчаянием.
Глубоко в земле вдруг стало горячо, потом прохладно, а потом совсем уж
холодно, и голова проснулась, а с ней и её владелец - бич Васька Кропотов.
Никакого ворона, конечно же, не было - голова болела с дикого похмелья,
и алкоголя в Васькиной крови хватило бы на целое отделение новобранцев.
Обмывали вчера с "дедами" удачную сделку - толкнули одному хмырю в
Григорьевке почти новый, хотя и списанный танковый аккумулятор.
Васька бичевал четвёртый год. Объехал пол-Сибири, строил БАМ и ловил
рыбу на Камчатке, ходил в тайгу за золотом. Сваливались на него иногда
крутые бабки, но долго в карманах не задерживались, потому как Васька не был
жлобом и любил выпить в шумной компании, и не раз бывало, что упившись
вусмерть, он просыпался не только без денег, но и без штанов. На коварных
товарищей не обижался и снова вербовался в какую-нибудь бригаду
авантюристов.
Современное слово "бомж" - милицейская аббревиатура от "без
определенного места жительства", не подошло бы к таким, как Васька Кропотов.
Он был именно бичом, а "бич" - это "бывший интеллигентный человек". Как и
Максим Курило, но четырьмя годами раньше, Васька закончил четыре курса того
самого филфака, и умудрился влипнуть в совершенно идиотскую историю.
Как-то вечером он вместе с Сержем Реутским, прозванным Котярой за
необычайную любвеобильность, тусувался у первокурсниц - Кати Ткаченкофф и
Маши Федоренкофф. Фанатичной святости прадедов-духоборов у Кати с Машей не
оставалось, но и порочными их никто бы назвать не смог - обыкновенные
канадские девчата конца семидесятых. Раскованные. Не совковые. К тому же на
редкость весёлые и добродушные.
Пили чай, истории всяческие рассказывали. Серж начал "клеить" Машу -
натура не позволяла иначе.
- Остынь, ухажёр!- и Маша, смеясь, вылила ему за шиворот стакан воды из
графина. Серж не обиделся - шутка есть шутка, а вылил на неё весь графин.
Кончилось всё тем, что тазиком стали таскать воду из умывальника и
обливать друг друга. Шутка шуткой, но паркет мог и накрыться этим самым
тазиком. Скинула Маша халатик, завернулась в простыню и пошла коридором
тряпку искать. Нет нигде тряпки, вот и спросила совсем взрослую женщину,
которая навстречу шла - где взять?
- А что это там у вас происходит? Почему Вы в таком виде?
- Да ничего страшного, воду разлили немножечко, убрать надо!
- Идёмте, посмотрим!
Совсем взрослая женщина была инспектором Управления общежитиями и
увидела она Катю в мокром платьице, раздетого до пояса Ваську да Сержа в
плавках - ему и Маше больше всех досталось, ведь с них всё и началось.
Одежда их мирно сушилась на батарее.
Скандал был неописуемый. Кате и Маше ничего - иностранки, а вот Сержа с
Васькой колбасили капитально. Версию инспекторши про групповой секс всерьёз
не приняли, но что так вот - да ещё с иностранками - нельзя, объяснили на
полную катушку.
Через месяц, когда про "групповой секс" почти забыли, в кабинете декана
раздался звонок товарища Ширбекова - начальника Управления.
- Пачему пакрываете извращенцев? - Я только чьто узнал, что Кропатов и
Реутский до сих пор студенты. Мине чьто, на Вас и вашева секретаря камсамола
в райком партии жалуваца? Ви тоже, как етот сосунок камсамольський,
считаете, чьто, кроми паркета, ничего страшнова? Ето не совецкая позиция!
В неписаной эмгеушной "табели о рангах", которую историки в шутку
придумали за образцом той, что была введена когда-то Петром I, декан филфака
профессор Ермолов условно занимал генеральскую позицию, а ректору - живи он
в петровские времена - носить бы маршальские погоны: как-никак - академик,
тридцатитысячный коллектив под началом, в котором только профессоров больше
сотни, причём все такие, что на науку и образование всей страны влияют. А
доцент Ширбеков имел права лишь заместителя проректора, в той же петровской
"табели" ему полагался максимум чин подполковника. Кавказца Ширбекова не
любили все, но тронуть попытались только раз - и примчалась по телефонам
буря электронная с самых верхов, и полетел тогда кое-кто из уютного
кресла...
Потому-то почти генерал Ермолов побледнел, потом покраснел - звонок
случился как раз во время заседания деканата, и, как назло, почему-то он
нажал на селлекторе кнопку громкоговорителя. Слышали все, и слышали всё, и
было очень стыдно. Прожёг взглядом патлатого "сосунка" - комсомольского
секретаря и в тот же день подписал приказ об исключении из университета
Кропотова и Реутского "за грубое нарушение правил социалистического
общежития".
Правила эти висели в холле каждого этажа под стеклом в рамочке, но их
никто не читал. Я тоже из-за них однажды чуть не пострадал: кто-то не
поленился вынуть "Правила" из рамки и последнее предложение "Виновные в
нарушении правил будут наказаны" дополнил словами "вплоть до расстрела", и
это кто знает сколько провисело. Шрифт был подобран мастерски, поэтому
подозрение неотвратимо упало на меня, редактора стенгазеты, который уже
когда-то не то написал и не то нарисовал. Та же самая инспекторша когда-то
сняла стенгазету и отнесла в партком, непрестанно ругаясь и размахивая от
злости руками. Шёл я тогда на вызов, раздумывая, куда же после отчисления
податься, но молодой инструктор парткома молча вернул мне рулон ватмана.
- И что дальше? - спросил я.
- А ничего. Посмеялись немного, и всё. Кто виноват, что у женщин нет
чувства юмора?
С "расстрелом" ситуация была совсем не юмористической, но таки решили,
что это написано несколько лет назад, и меня оставили в покое.
Сержа через год восстановили в университете - в те времена блуд
считался грехом относительно не тяжким и даже придавал грешнику определённый
шарм, вызывал черную зависть мужской части единой советской общности и
плодил невысказанные мечты в её женской половине. К чести Сержа, неожиданно
для всех он образумился - после восстановления направил свою неуёмную
сексуальную энергию туда, куда её, как утверждают, и предназначила природа -
на развитие разума. Со временем он защитил кандидатскую диссертацию и, по
слухам, где-то за Иртышом сейчас преподает математическую лингвистику.
У Васьки номер с восстановлением не прошёл, не помогла даже отличная
бамовская характеристика - декану где надо намекнули, что и другие грешки за
Васькой водятся: любит он анекдотики про руководителей партии и
правительства, да и пьёт больше, чем средний советский гражданин. Не пить в
те времена было подозрительно, но пить надо было столько, сколько надо, а не
больше.
Алкоголь давал Ваське такие взлеты духа, какие и присниться не могли в
серой будничности. Он был пьяницей и романтиком одновременно. Писал неплохие
стихи и песни, не расставался с гитарой. Однажды, а было это в Доме рыбака в
Магадане, пьянка закончилась весёлым мордобоем, и гитара в ней пострадала
больше, чем люди. Васька рыдал, сгребая щепки и отцепляя струны с пиджака
вырубленного амбала, а новой гитары так и не купил.
Со временем пьяницы в Ваське становилось всё больше, а романтика - всё
меньше, и он подался в теплые края под Одессу, как-то случайно вышел на эти
домики в Чабанке и был определён "дедами" на должность сторожа их милой
сердцу распивочной. Кроме того, он был связником с гражданским миром, мог в
случае изменения военных обстоятельств быстренько передать записку очередной
Кармен, за самогоном к Онуфриевне смотаться. Ну и, конечно же, в его
обязаности входило добывание пресной воды для полива закуски, что под
Одессой очень и очень не просто, прополка и тому подобные дачные радости.
Как и Максим Курило, Васька после службы в армии получил звание
младшего лейтенанта запаса, что освобождало от занятий на военной кафедре и
давало кучу дополнительного свободного времени.
Сейчас офицер запаса Кропотов даже не вспоминал о своих звёздочках и
молча подчинялся сопливым ефрейторам и сержантам, которые были лет на пять
моложе его.
Вчера явно переборщили. По литру самогона на брата, да ещё придавили
пятилитровой канистрой молодого вина. А закусон что - хлеб да овощи, на сало
ещё не сезон - только после ноябрьских будет его навалом в каждом доме.
Васька повернулся в борозде и сел. Ворона не было, но голова
разламывалась на куски, и не где-то там в глубине, а прямо под ним пенилась
вполне настоящая лужа. Васька на четвереньках подполз до крыльца, сунул руку
под старые доски и вытащил вожделенную заначку. По мере того, как
опоражнивалась четвертинка, лицо Васьки светлело и на нём снова проявлялась
печать романтика. Он спустился с обрыва на солдатский пляж,
предусмотрительно выложил на камень спички и помятую пачку "Черноморских",
прямо в одежде, ухая и отфыркиваясь, искупался, после чего выкрутил бельё,
тенниску и старые джинсы, разложил на камни сушиться, а сам голым сел на
песок и закурил.
Смутно всплывали картины вчерашнего гульбища. Костлявый "дед", которого
все звали Дрын, пошёл за угол отлить и вернулся прямо-таки взбешенным: взял
Ваську за грудки, закатил оплеуху и поволок туда, откуда вернулся. Щит,
который снаружи прикрывал четверть стены, исчез, вместо него тоскливо
свисали клочья стекловаты, просвечивала дранка внутренней штукатурки.
- Ты! Рвань московская! Нам тут еще до ноября кантоваться, а хату
сейчас первым дождём завалит! Куда доски толкнул?
- Да я впервый вижу! Наверное, когда в село ходил, кто-то стибрил! Не
могу же я тут быть, как собака на привязи!
"Деды" согласились, что Васька этого не может, но для профилактики ещё
пару раз ему врезали и потребовали к следующей пятнице выставить за
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг