Осваиваюсь в обществе. Познакомился с епископом Ламбрини, художником
Дутеншизером и его женой Гортензией. Бьюсь об заклад, я никогда не видел
более привлекательной женщины. И хотя я предан Анне-Марии, в присутствии
Гортензии я вел себя дурак дураком, - терялся и бормотал пошлости.
Гортензия трогательно заботится о своем пухлощеком супруге. Тот
озабочен другим - переплюнуть Гогена. Возможно, по части спиртного это ему
удается, но одержимости у него нет. Я был в его мастерской, - ни единого
холста, который был бы написан в последний год.
Приятное знакомство, почти сюрприз - д-р Мэлс, хирург из Канады. Он по
стипендии ООН руководит здешней клиникой. Женат на немке, массивной,
добродушной Шарлотте. Мы с ней всласть наболтались на родном языке, и это
вызвало некоторую грусть у обоих.
Познакомился с судьей Кумаи, сыном вождя какого-то племени, а также с
агрономом Мутомбо из Анголы. Мутомбо консультирует адмирала Такибае по
вопросам аграрной политики. Под его руководством составляется программа
осушения болот в устье Покори, он же создатель крупного кооперативного
хозяйства по производству батата.
Куале - живописный город, особенно его восточная часть, где на холмах,
среди зелени, живет белое население, насчитывающее вместе с детьми 87
человек. Особой роскошью отличаются виллы, принадлежавшие влиятельным чинам
прежней администрации. Они оборудованы глубокими подвалами, где почти без
потерь сохраняются запасы продовольствия, доставляемого из Австралии, Новой
Зеландии и Японии. Всюду бассейны и искусственные фонтаны, на украшение
которых здесь идут куски кораллов и редкостные раковины моллюсков.
В этой части города - собор, телеграф, почта, правительственная
канцелярия, полицейский участок, правда, значительно расстроенный, и
национальный банк, приспособивший для своих нужд прежнюю тюрьму. Новые
здания легко угадываются по архитектуре - это католический колледж, похожий
на барабан, и парламент, напоминающий бамбуковые колена на мощных
железобетонных опорах.
Деловая часть города расположена ближе к заливу - это северо-запад.
Здесь множество мелких торговых заведений разного рода, принадлежащих
иностранцам, выходцам из Юго-Восточной Азии. Здесь же большой универсальный
магазин, сразу за которым начинается чайна-таун*, неожиданно тесный, будто
сгрудившийся за невидимой крепостной стеной. Чуть в стороне - серая коробка
клиники, это тоже новое здание, дальше порт с причалами, складами,
ресторанами и увеселительными заведениями, женщин для которых поставляет в
основном меланезийский квартал. Иные из поденщиц проживают здесь постоянно.
Темные личности, у которых они числятся прислугой, ворчат на вздорожание
жизни и угасание эротизма. В самом деле, секс и порнография почти не
пользуются спросом среди аборигенов. Их успели развратить пьянством, их
умственные силы подорваны. Но семейные традиции все еще с успехом
противостоят разрушительному воздействию вседозволенности. Тут еще не
Европа и не Америка, где общество методически разлагает огромная
паразитическая мафия.
______________
* Китайский квартал.
В этой же части города серебрится внушительная емкость для горючего,
украшенная названием компании, которая время от времени ее пополняет, -
"Шелл". Вот, пожалуй, и все достопримечательности, если не считать
электростанции и пожарной службы.
К югу от аэропорта по всему заливу Куале представляет из себя типичный
бидонвиль. Строительный материал традиционный: картонные и деревянные
ящики, куски жести и проволочная сетка, используется еще бамбук и пальмовые
листья, из которых меланезийцы делают кровлю, подвязывая пучками от нижней
кромки крыши. Домики крошечные, но почти каждый с просторной террасой,
обычно прикрытой от посторонних взглядов занавесями из луба пандануса.
Много крыс. Они осмелели и, говорят, пожирают на пальмах еще зеленые орехи.
Улочки пропитаны смрадом. Зловоние - от открытых сточных канав. Здесь
полно больных. Тяжело видеть изможденные, нездоровые лица и глаза, в
которых нет надежды. Бидонвиль изобилует рахитичными детьми, немощными
стариками, бродячими собаками и полицейскими.
Макилви утверждает, что изучать меланезийцев в городе - пустое
занятие, - "тут они все выродились". Вероятно, он прав: только деятельная
связь с природой и придает человеку его человеческий характер.
Мне повезло. Епископ Ламбрини собрался проведать в Канакипе тамошнего
миссионера и пригласил меня...
Ламбрини - небольшого роста, щуплый человечек с мягкими движениями и
убедительной речью. Тонкие черты лица придают ему сходство с папой Иоанном
VI, каким я запомнил его по портрету, унаследованному Анной-Марией от своей
набожной матери.
Еще при знакомстве с его преосвященством я признался, что я
неверующий. Он взглянул насмешливо: "Неверующий - не атеист. Чистого
атеизма вообще не существует. Это всегда социальный или духовный протест.
Мораль без высшей идеи невозможна..."
В Канакипу мы отправились верхом. С нами был еще м-р Лэмс, секретарь
Ламбрини, прекрасный знаток острова, но молчальник. Божьи слуги хорошо
чувствовали себя в седлах, я же был скован и всякий раз, когда трудности
дороги вынуждали нас спешиваться, испытывал большое облегчение.
Епископ, одетый в шорты, белоснежную рубашку с длинными рукавами и
широкополую шляпу, рассказывал мне о деревьях и кустарниках, их свойствах и
использовании в быту. Именно от него я впервые узнал, что банан - не
дерево, а многолетняя трава с гипертрофированным корневищем.
Миновали холмистые предгорья, называемые "даунс". Там и сям стали
попадаться травяные пальмы, а затем и эвкалипты, похожие на те, что шумели
возле кладбища в Маккае.
Воспоминания толкнули меня на дерзость:
- Все мы, ваше преосвященство, играем жалкую роль. Мы
приспосабливаемся к среде. Но нам дан разум, чтобы бросать вызов. Чтобы
изменять среду - соответственно идеалам. Мне кажется, Иисус Христос вселяет
в людей не только надежду, но главным образом ложную надежду. Они думают,
что кто-то защитит правду, когда нависнет самая роковая из всех бед, и
потому рассчитывают на покаяние, оправдывают себя слабостью, делая
подлости. Цивилизация ни к чему не придет и ничего не достигнет, если мы
шаг за шагом не станем укоренять мысль, что нет и не может быть иной
надежды, кроме ответственности каждого. Правда - правдивый поступок
каждого. Правда - действие каждого...
- Об этом и поведал Христос примером жертвы, - улыбнулся епископ. - К
тому же наши идеалы и божественные законы мира не совсем совпадают.
Следовать примеру - все, что нам остается.
- Но не всякий может поступать, как сын божий! - воскликнул я,
уязвленный иезуитским приемом - использовать всякое возражение в свою
пользу.
- И, однако, спасение - в подражании.
- Круговорот безнадежной надежды! - мне было досадно, что я ввязался в
спор, но теперь уже не мог оборвать на полуслове, по крайней мере, обязан
был достойно отступить.
- Это, надо полагать, мятеж вашей мысли, а не души, - кротко
откликнулся Ламбрини. - Чтобы себя осуществить, человеку необходимо
отречься от самого себя - вот что мучительно или вовсе недоступно... Как
было бы славно: что ни пожелаешь, что ни задумаешь, непременно
осуществится! Пусть в трудах, но осуществится. Тогда и предсказать человека
можно было бы, а теперь не предскажешь: он сам себе почти не принадлежит,
потому что нет гарантий его трудам... Наше дело нас не продолжает - вот
трагедия. Но это жизнь, и мы обязаны смириться.
- Вы исходите из того, что усилия человека вовсе не обязательно
приводят к цели?
- Да, пока мир далек от идеала.
- Не отнимайте надежду!.. Если посмотреть на вещи иными глазами, то и
теперь, в несовершенном мире, честные усилия, направленные к праведной
цели, непременно приводят к успеху. Если даже цель остается не достигнутой.
Весь мир получает справедливость от справедливого поступка одного - разве
это не успех?
Тонкие губы епископа растянулись в усмешке.
- Употребить свои силы на праведное дело, не уповая на непременный
успех, - не завет ли Христа? Противоречие суждений не опровергнуть
суждением. Всякая мысль - инструмент действия. Кто отождествляет ее с
действием, у того дух закрепощен. Даже великие идеалы свободы, равенства и
прочее, во-первых, имеют исторический, стало быть, меняющийся смысл,
во-вторых, они необходимы не сами по себе, а для конкретных действий
человечества. Вот нужды-то эти, не исчерпываемые идеями, надо иметь всегда
в виду...
Ярко синел в долине влажный тропический лес. Перед спуском мы сделали
привал. Было душно, и тучи, сходясь, предвещали дождь.
М-р Лэмс ловко расседлал лошадей и стал доставать из короба кое-какую
предусмотрительно прихваченную снедь. Епископ пристроился на камне возле
травяного дерева.
- То, что вы мне только что говорили, похоже на материализм, - сказал
я, продолжая прерванный разговор.
- Возможно, - кивнул Ламбрини. - Однако что есть материализм, если не
ступень в познании?.. Столь вольно излагая свой взгляд на вещи, я хочу
подчеркнуть: главный порок человека - стремление избежать трудов и тягот.
Но ведь подлинность жизни именно в этом - в добровольном принятии на себя
трудов и тягот. Кажется бессмысленным, но человек на себе весь мир держать
должен.
- В догматах этого нет.
- Пожалуй, что и нет. Ну да божий мир шире догматов.
- Общество нельзя считать цивилизованным, пока источник мудрости в нем
- общее страдание.
- Но, с другой стороны, вне страдания мудрость невозможна. Все
сведется к атеистически сухому рационализму. Ум не выдержит этого бремени.
К тому же, если не изменяться душе постоянно, жизнь лишится смысла: зачем
повторения? Это мне, признаюсь, и интересно как пастырю своего стада: жить,
когда ты новый, неисчерпаемый, когда не знаешь, как умиротворить очередную
потребность беспокойной души...
Я насмешку уловил в кротком взоре епископа. Да-да, он издевался надо
мною, эксперимент ставил. Да веровал ли он сам?
Попивая чай из серебряного стаканчика, Ламбрини продолжал:
- Но зачем человеку меняться, если он сыт и устроен? Он ведь и терпит
до предела, боясь, что еще хуже будет. Так что, выходит, без страдания сама
жизнь невозможна. А все мы, заметьте, только ведь и хотим, чтобы без
страдания.
Я рассердился на епископа, но - странно - проникся одновременно к нему
еще большим расположением: он предвосхитил мои мысли!
- Читали вчерашний "Голос народа"? - переменил беседу епископ. -
Земные дела, требующие небесных помыслов... Если разобраться, Такибае
озабочен тем же, что и мы с вами.
Газеты я не видел.
- Я слабый знаток политики, - сказал епископ. - Но если я что-нибудь
смыслю в жизни здешнего общества, адмирал делает то, что нужно...
Заговорщики восстановили против правительства аборигенов, переселенных с
Пальмовых островов, и, раздобыв где-то оружие, занялись терроризмом. Многие
неповинные убиты... А какое бремя легло на налогоплательщиков? Не
располагая обученной армией, Такибае вынужден прибегнуть к помощи
наемников, а каждый из этих головорезов обходится ежедневно чуть ли не в
тысячу фунтов стерлингов. Оружие. Боеприпасы. Транспорт. Питание и
размещение. Плюс проблемы, связанные с бандитскими манерами отребья.
Адмирал предпочел истребительной кампании полюбовное соглашение. Он
предложил каждому заговорщику - и об этом как раз напечатано в газете -
компенсацию в десять тысяч фунтов и свободный выезд из страны. Если все
уладится без кровопролития, это обойдется меланезийцам гораздо дешевле, чем
затяжная борьба в джунглях... С теми же, кто не пожелает покинуть страну,
Такибае готов вести открытую дискуссию...
Мы завершали трапезу, когда вдали, над плато Татуа, сверкнули первые
молнии. М-р Лэмс проворно раскинул палатку, и едва мы забрались в нее,
обрушились потоки дождя. Гром грохотал над головой, тревожный шум непогоды
отбивал всякую охоту думать, лишний раз подтверждая, что разум, созданный
природой, вовсе не безразличен к ее состоянию...
Вскоре дождь прекратился. Повсюду звенели ручьи. Травы пахли
оглушительно. От земли поднимались испарения. М-р Лэмс предложил идти
пешком, опасаясь оползней, и мы потянулись гуськом, ведя за собой лошадей.
Спускаясь с холма, мы уперлись в бамбуковую рощу. Издалека
серо-голубые заросли были привлекательны, но пробираться через них
оказалось нелегко, хотя тропа привела нас к просеке.
- Пожалуй, бамбук - самое загадочное растение на земле, - сказал
Ламбрини. - Он из семейства злаковых и приносит иногда обильные урожаи
зерна. За сутки способен вытягиваться на метр. Но самое таинственное в нем
- цветение. Оно следует с промежутками в десятки лет. Цветение - симптом
смерти. Вскоре после цветения бамбук гибнет, причем гибнет весь бамбуковый
лес, гибнут и те новые посадки, которые были взяты для разведения. Если
побеги с Гималаев посадить в Новой Гвинее, в тот же год, когда погибнут
рощи в Гималаях, они погибнут и в Новой Гвинее.
- Какой-то намек на судьбу человека, - сказал я. - Политика у нас
разная, а генетика вида общая...
Двигались в сыром полумраке. Срубленные под косым углом стебли бамбука
могли опасно поранить ногу. Лошади, будто понимая это, ступали осторожно,
но у земли торчащие пеньки были почти не заметны из-за дружной молодой
поросли.
- Хорошо, что на острове не водятся ни слоны, ни тигры, - промолвил в
тишине м-р Лэмс. - Повстречайся они сейчас на тропе, мы бы не разминулись.
- Кроме слонов и тигров, - отозвался епископ, - есть немало других
опасных тварей...
Словно в ответ на его слова раздался неприятный, какой-то кошачий
крик. Мне подумалось, что именно так подают сигнал друг другу партизаны в
засаде.
Крик повторился, потом кто-то зашипел за моей спиной. Признаюсь, мне
стало жутко. Но Лэмс и Ламбрини оставались спокойны, и я промолчал о своих
подозрениях.
Наконец, бамбуковая роща кончилась. Я вздохнул свободно. Но радость
оказалась непродолжительной - мы приблизились к пойме Покори. Духота, топи
встретили нас и ярость насекомых. Тут еще попадались магнолии и эвкалипты,
но преобладали заросли мангра и колючих кустов с яркими розовыми цветками,
которые в Куале называют бладбуш. Из кустов всполошенно взлетали крупные
белые попугаи.
Лошади выбились из сил, поскольку путь то и дело преграждали ямы,
рытвины, камни, поваленные стволы деревьев, языки хлипкого черного болота.
Полумрак под сводами буйной растительности и безжалостные укусы комаров
угнетали меня: я даже пожалел, что отправился в путешествие.
Обещанный "мост через Покори" представлял из себя жерди бамбука,
связанные полосами луба, - самое шаткое сооружение, какое мне приходилось
встречать. Над стремниной зелено-желтой воды я испытал головокружение и
страх. Епископ Ламбрини довольно ловко перебрался через мост босиком, а
Лэмс переправился с лошадьми метров за триста вниз по реке.
С вершины голого, как плешь, холма взору открылись сплошные леса, над
которыми кое-где торчали безжизненные скалы. Я пал духом, не увидев
человеческого жилья, но епископ стал уверять, что до Канакипы осталось уже
не более часа пути.
Бодрость вернулась ко мне, когда мы добрались до огородов на выжженных
и выкорчеванных участках леса. Зная уже, что такое тропический лес, я с
уважением глядел на небольшие поля, издали походившие на колонию
муравейников.
- Посевы таро, - епископ ступил на участок, покопался в земле и
извлек, наконец, большой корень или клубень толщиною в пять-шесть
сантиметров и весом около килограмма...
Навстречу нам из лесу вышло несколько мужчин в набедренных повязках.
Кожа у них была цвета гречишного меда, волосы курчавые, но не столь мелко
закручены, как у темнокожих жителей Африки. Кажется, мужчины узнали Лэмса,
который объяснил им на пиджин, какие важные гости пожаловали в Канакипу.
Меланезийцы стали креститься, а один тотчас стрельнул в лес.
Мне показалось, что нас ведут не самой короткой дорогой. Я сказал об
этом епископу, успевшему облачиться в одежду, более соответствующую его
сану. Он подтвердил, что это действительно так: люди хотят дать время вождю
подготовиться к встрече. Иначе мы никого не найдем в Канакипе, добавил
епископ, все заняты работой, женщины на огородах, мужчины на рыбной ловле
или на расчистке новых участков.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг