Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
спорить:  и  Зевс  не  знал более совершенной женщины! К изяществу форм в их
меланезийском  своеобразии,  может  быть,  подчеркивающим  внешний  эротизм,
добавился  глубокий  ум, - я редко встречал подобный ум среди дрессированных
интеллектуалок  Вены  и Парижа. Даже к радикализму Луийи нельзя не отнестись
с уважением: он порожден опытом ее жизни.
     Наша  жизнь отравлена - мы нетерпимы, предпочитаем равноправию иерархию
подчинения,   искалечены   всесилием  подлости.  Все  было  основано  и  все
держалось  на страхе. Мы боялись кризиса, роста цен, ограбления, забастовки,
успеха  других  людей  и  других  стран,  боялись слежки, доноса, свободного
слова  и  при  том боялись, как бы нас не заподозрили в страхе. У всех у нас
была  психология  собак:  мы  в  клочья  рвали  того,  кто  сознавался,  что
трусит...  Господство  страха  -  симптом  обреченности.  Точно  так же были
пропитаны  страхом  все  древние культуры накануне своего крушения - Персия,
Карфаген,  Сиракузы...  Они  боялись  друзей,  боялись врагов, боялись чужих
богов  и  собственных  мыслей.  Раздавленные  страхом,  эти культуры, уходя,
ничего не оставили для мира, кроме свидетельств поклонения своему страху...
     Мы  осуждали то, что было плодом нашего невежества, но не сознавались в
невежестве.   Мы  казались  себе  теми,  какими  хотели  быть,  и  требовали
воздаяний  не  за  то,  что  совершили, а за то, что собирались совершить. О
вселенский потоп лицемерия!
     Только  жизнь  сохраняла мудрость: обрекала на гибель нежизнеспособное,
вынуждала  обреченных  рубить сук, на котором они сидели: страх потерять то,
что имел каждый, толкал нас терять то, чем владели мы все...
     Сегодня  -  последний день дежурства. Почти целый день у люка проторчал
я. Зато завтра закроемся изнутри и будем дрыхнуть сколько влезет...
     Кажется, я люблю Луийю. Любовь на пепелище - в этом что-то есть...
     А если это не любовь? Если это гормоны, какими нас накачивают?..
     Боже,  боже! Теперь, когда стало ясно, что Острова, а может, и весь мир
постигла  катастрофа,  меня питает странная надежда. Я хочу, хочу жить с тою
же силой, с какою еще десять дней назад хотел умереть!..
     Я  люблю  Луийю,  но,  -  так  получилось,  так  вышло, - я соблазнился
Гортензией.  Клянусь,  тут  нет  ни грана подлости! Изменившийся мир требует
изменения  устаревших понятий. Нельзя больше сдерживать человека, потому что
в нем - правда...
     Гортензия  ни  в чем не виновата. Она не виновата в том, что женщина. И
я  не  виноват  в  том,  что  мужчина. И мы оба не виноваты в том, что Луийя
скована  травмой. Мне жаль ее, искренне жаль, но, в конце концов, беда могла
случиться с каждым из нас.
     И   уж   если   быть   полностью   откровенным,   может,  Луийя  все  и
спровоцировала.  Когда  я  признался ей в любви, когда она не отвергла меня,
мне  захотелось,  чтобы  у  нас был ребенок. Согласен, дикое желание: кругом
смерть  и гибель, женщина покалечена, а я - о ребенке. Но я захотел ребенка,
своего ребенка, в котором отказывал себе всю жизнь...
     Так  вышло,  так получилось - я вошел в спальню и увидел Гортензию. Она
блистала  в  костюме Евы, смотрясь в темный экран телевизора, как в зеркало.
Я не помню себя, я только руки протянул, а Гортензия уже очутилась в них...
     Когда   оказалась   под  угрозой  жизнь  племени,  престарелый  Лот  не
посчитался   с   предрассудками,   мог   ли   я   дурачить   себя  идиотским
обязательством перед Луийей?..
     Я  люблю  Луийю.  Я  все  ей объясню. Она мудрая и поймет, что вместе с
гибелью  прежних  отношений  должна  погибнуть  и  прежняя мораль. Та мораль
исчерпала себя. Она тоже была лживой и вела к катастрофе.
     И  кроме  того  - нас здесь трое. Мы просто обязаны жить одной семьей и
не позволять эгоизму калечить нашу свободу...
     Фромм  уверен,  что  мир погиб. Пусть погиб, я буду наслаждаться каждой
минутой, каждой секундой, и мне начхать на все остальное.
     Черномазая  гордячка по-прежнему сует мне в нос фигу своей морали. Даже
теперь,  когда  у  моих  ног  Фромм!  Он  будто с ума сошел. Как мужчина, он
порядочное дерьмо, но лучшего нет, и я делаю его Аполлоном.
     Я  достаточно  унижалась.  Теперь  я хочу, чтобы до слез, до мольбы, до
истерики  унизилась  эта меланезийка. Я заставлю ее это сделать. Заставлю! И
Фромм  отныне  не  пошевелит  и  пальцем,  чтобы  защитить ее. К тому же она
обречена. Никто из нас не станет отпиливать ей ногу - зачем?
     Упорства  и  выдержки  у  нее  не  отнимешь.  Вчера сидела на постели и
смотрела  вместе  с  нами  телефильм,  фигню,  чушь, какая собирала когда-то
миллионы  болванов.  Вдруг  руки  ее  задрожали,  на  лбу высеялся пот, а на
прикушенной губе показалась кровь.
     На  ее  месте, если уж такие нестерпимые боли и положение безнадежно, я
бы  отравилась.  В  шкафу,  который  отпирается ключом Фромма, полно пилюль.
Вечный сон - плавный переход в небытие...
     Я  сказала  Фромму,  чтобы  он дал ей таблетку. Дурачок задергался, как
кукла на бечевках: "Как ты смеешь даже думать об этом!.."
     Ха-ха!  Несчастный  притворщик.  Я  вижу  его  насквозь и знаю, что его
вполне  устроила  бы  сейчас смерть Луийи. Он чувствует какую-то обязанность
перед ней, но явно тяготится.
     Фромм  труслив - я заставлю его возненавидеть Луийю. Заставлю! И в этом
будет отмщение - чтобы Фромм, поклявшийся ей в любви, возненавидел ее!
     О,  я все, я все тогда видела, слышала, наблюдая из спальни. Ни один из
них не вспомнил обо мне!..
     Сегодня  Фромм  в  превосходном настроении. Насвистывал из Чайковского,
но   очень  фальшивил.  Конечно,  радость:  прошел  установленный  срок  для
владельцев  первых  двух  ключей.  Теперь  мы забаррикадировались. Дежурства
отпадают сами собой...
     Если  отвлечься от того, что мы заключены в стальной баллон, за которым
мрак и смерть, можно весело проводить время.
     Перед  ужином,  когда  Луийя принимала лекарства, а Фромм сидел, уткнув
нос  в  инструкцию, мне захотелось устроить танцы. Фромм взглянул на Луийю и
промолчал.  Но  мне  было  невтерпеж,  меня  несло. Я нашла нужную кассету -
аргентинское  танго,  где  рефреном шли слова: "Мы будем помнить свою любовь
до последнего часа..."
     Фромм  танцевал  босиком,  не  поднимая  глаз.  Но что за беда! Я сняла
лифчик и танцевала, как аборигены Атенаиты...
     Чтобы не мешать нам, Луийя ушла в кухню...
     - А что, если она плачет? - потом уже спросил Фромм.
     - Тебе было бы легче, если бы плакала я?
     - Что ты! Я бы не вынес твоих слез!
     - А что, если этому придет конец?
     - Как? - удивился он.
     - Она  завидует.  От  зависти  все  беды...  А если ночью она перережет
кому-либо из нас глотку?.. Или обоим?..
     - Что ты, Гортензия? Она самая благородная из женщин!..
     Жалкий  врунишка!  Я видела, что моя стрела попала в цель. И говорил он
по  привычке.  Ему не хотелось сознаться в некоторых мыслях. Он стыдился их.
С этого начинали на моей памяти очень многие.
     - Так   продолжаться  долго  не  может.  Или  она  станет  полноправной
участницей наших отношений, или мы вынуждены будем принять меры...
     Он  все  понял.  Он  неглупый,  мой  профессор.  Почти  такой  же,  как
Дутеншизер, и тоже полно тщеславия.
     - Что  ты  предлагаешь?  Только  не  воображай,  что я соглашусь хоть в
чем-то урезать ее права!.. Не забывай, что она спасла тебя. И меня тоже...
     Вторая стрела пронзила его сердце. Я проворковала голубкой:
     - Разве  я  посмею  предлагать  что-либо, что было бы неприятно тебе? Я
знаю,  как  ты  ценишь  свою  душевную чистоту. - "И свой покой", - хотелось
присовокупить  мне,  но  я сдержалась. - Я предлагаю сделать Луийе операцию.
Она  несколько раз обращалась с просьбой о помощи - у нее не хватает духу...
Если операция пройдет удачно, через месяц мы примем ее в свой союз...
     Он  ничего не ответил. Да мне и не нужен был ответ: семя посеяно, и оно
прорастет.  Прорастет, непременно прорастет! Если бы Фромм был на самом деле
столь  благороден,  как  ему  хотелось  казаться,  он наверняка спросил бы о
другой  возможности,  кстати,  гораздо более реальной: "А если вмешательство
ускорит смерть Луийи?.."
     Разве  не  негодяи  люди?  Все  -  скопом  -  все они негодяи и никакой
жалости   не   заслуживают.   Ими   нужно   пользоваться,  как  коктейльными
соломинками,  и не заботить себя лицемерной жалостью. Мораль существует лишь
для  того,  чтобы  скрывать подлость. Это вроде тонкого и жалобного голоска,
каким  сильная  лесная птица зовет откликнуться чужих птенцов - чтобы плотно
позавтракать...
     Бывают  минуты,  когда  Фромм  мне  противен.  Я уже не говорю о Луийе.
Временами я охотно содрала бы с нее кожу...
     За  ужином  Луийя  опять  не притронулась к пище. Фромм, поперхнувшись,
спросил:
     - А  что,  может, пора прибегнуть к операции? Ты скажи, я готов помочь.
Да  и  Гортензия, конечно же, не откажет... Неловко говорить о пиле. Но если
надо...
     - Спасибо,  мистер  Фромм,  -  вежливо  кивнула  Луийя. - Пилы я уже не
боюсь.  Вот  если  кто-либо из вас смог бы побыть рядом, - на случай, если я
потеряю сознание...
     - Ну, что ты, нет вопроса!
     - Можешь  твердо  рассчитывать  на  меня,  -  сказала я Луийе. - Мистер
Фромм вряд ли выдержит это зрелище...
     Фромм рассердился. Но это меня только позабавило.
     - Дешевле  всего обходится смелость, - сказала я. - Теперь мало смелых,
люди  деградировали...  Когда  я  училась  в  школе,  мы  ставили  "Геракла"
Еврипида.  Удивительная  чушь.  Написана, однако, за пятьсот лет до рождения
Христа.  В  припадке  безумия,  насланного  женой  Зевса,  Геракл убил троих
сыновей  и  жену.  Эписодий,  который читала я, утверждал, что "равных с ним
страданий  здесь,  на  земле,  не испытал никто". Чепуха, правда? А вот отец
Геракла,  Амфитрион,  кажется,  вполне  доступными словами вразумлял Мегару,
жену героя:

                Поверь, Мегара, что и в жизни смерть,
                как в поле ураган, шумит не вечно:
                конец приходит счастью и несчастью...
                Жизнь движет нас бессменно вверх и вниз.
                А смелый - тот, кто не утратит веры
                средь самых страшных бедствий: только трус
                теряет бодрость, выхода не видя...

     - Ну,  и  что? - поднял брови Фромм, не переставая жевать. В голосе его
пробивалась  тревога: он не поверил, что иносказание относится к нему, но он
понял его, он понял!
     Я засмеялась. После потрясения мне прощались все выходки...

                Солнце, как вол на меже...
                Из-под плуга тепло
                ложится в бороздки морщин
                исполненных веры людей...

     Повторяю,  как  заклинание,  эти строки. Эготиаре любил солнце и землю,
любил людей, желал им свободы, а они не понимали...
     Против  меня  зреет  заговор.  С  молчаливого согласия Фромма Гортензия
застрелит  меня  или подсыпет мне в пищу яду. Я не боюсь, и вся моя горечь -
доживать  последние  дни,  не зная, как там люди, что с островом, с океаном,
со  всею  планетой.  Увидеть  бы  солнце, траву, залив! Если это существует,
умереть не страшно...
     Прекрасна  истина,  какую  открываешь  сам.  Теперь я верю, что мудрецы
проживали  стоящую  жизнь, если даже судьба и была к ним жестока. А она чаще
всего  была жестока: насколько тешит своя мысль, настолько ведь чужая пугает
человека, не способного обозреть ее смысла...
     Безделие  сломило  Фромма.  Он  опустился  и целиком в руках плотоядной
хищницы.  О, я не понимала ее! Я видела в ней только порок. Но здесь - целая
философия...
     Гортензия  -  притворщица.  Каждый  ее  шаг  - игра, где ставкой служит
удобство  и  преобладание.  Вот  нравственный  исток империализма - эгоизм и
лень,  претензия на исключительность, желание повелевать и властвовать любой
ценой.  Но  не  в  крови  это,  нет, не в крови! В крови человека - страх, и
страх превращает его в подонка...
     Жаль  Фромма.  Куда девался его ум? Куда девались благие порывы? Целыми
днями  он слоняется по комнатам в нелепом цветном халате и ищет развлечений.
Карты,  кости, фильмы. За последнюю неделю он ни разу не вспомнил о том, что
мир  -  за  пределами  этого  стального  гроба, что тут - не жизнь и даже не
подобие ее...
     Кажется,  ни  Фромм,  ни  Гортензия  уже  и  не  помышляют о воле. Они,
безусловно,  убьют  меня  - чтобы им досталось больше питья и пищи. А потом,
конечно, убьют и друг друга - ничто не задержит падения...
     Гортензия  повторяет,  что каждый день жизни в убежище сокращает тысячу
наших  врагов.  О  каких  врагах  речь?  О  несчастных, что еще, быть может,
ворошатся в подземных тоннелях?..
     Мы,  люди,  -  часть  природы,  дети ее, но дети, самонадеянно и дерзко
возвысившие  себя  и  тем  подрубившие  свои  корни.  Природа  - прекрасна и
справедлива.  Безгранично  ее  терпение  по  отношению к своему насильнику и
губителю.  Но  все  же  и  она  не  позволит ему особенно разбежаться: смири
гордыню,  ничтожество!  Живи  мы  по  двести лет, мы были бы еще нетерпимее,
похотливей  и  злее.  И если бы Природа уступила кому-либо бессмертие, стало
бы  совсем  тошно:  такого  бы  накуролесили,  такую  бы свалку затеяли, что
только  держись. Все, что ни есть в Природе, взывает к добродетели и разуму.
Только не впрок призывы.
     Так,  может,  это  и хорошо будет для Природы - сбросить с себя вредную
бациллу,  паразитирующую  на  разуме?  И  сбросит, сбросит совсем! И, может,
Земля  кое-как  еще  оживет.  Может, и народит иных существ, какие с первого
дня  своей  истории  больше  всего  станут  ценить справедливость и не будут
трусить  умирать  ради  нее, потому что жизнь без справедливости равносильна
смерти...
     Но  нет,  и  те  шансы  не больше. Самые большие - те, что мы упустили.
Наверно, уже упустили...
     Стыдно  за  человека!  Стыдно  -  ведь  он  достоин, достоин Земли, его
вскормившей!  Почему  же, почему он предал себя? Погибнет он, и не народится
иного,  потому  что  скомпрометирует  себя  разум.  Как  можно  не  понимать
этого?..
     Гибельность  -  в стремлении взять то, что принадлежит другим. Жадность
привела  к  неравенству. Самые жадные, самые подлые, самые ленивые совратили
человека  к неравенству. Мы потерпели катастрофу, потому что не сумели стать
равными,  не будучи ими. Мы потерпели катастрофу, потому что были трусливыми
и подлыми, а трусливыми и подлыми были потому, что не были равными.
     Всякая  вавилонская башня разъединяет народы, отчуждает людей, отдаляет
их друг от друга, потому что это вызов истине - вавилонская башня.
     Мы  строили  вавилонские  башни  бессмертия  для олигархии, и когда они
рухнули,  все еще более обособились друг от друга. Нужно было созидать Общую
Для Всех Истину, а не славу отдельных народов...
     Завтра  я  делаю  себе  операцию - нога синеет. Судя по всему, началось
заражение   -   зуд,  температура,  слабость,  каждый  удар  сердца  молотом
вызванивает в мозгу...
     Луийя  отрезала  себе  ногу.  Сама. Впору содрогнуться: какие фанатики,
эти обезьяны! У них нет и не будет жалости...
     Ногу  заморозили специальным составом, и Луийя приставила электропилу к
кости.  Нога  отвалилась,  а она - в полном сознании. Фромм, наблюдавший эту
картину, и тот сомлел...
     Со  вчерашнего  дня  Луийя  пошла  на поправку. У нее зверский аппетит.
Лучшие  продукты  -  ей.  Я  молчу.  Фромм будто невзначай обронил, что пора
провести ревизию запасов.
     Вечером я устроила ему маленький спектакль.
     - Ты видел, какая страшная воля у этой женщины?
     - Да, она поразила меня, хотя мне казалось, будто я знаю о ней все.
     - Я не завидовала бы тому, кого она возненавидит...


     Когда  пила вошла в живое тело и нога вязко стукнулась о пол, я чуть не
потеряла сознание.
     И  вот  я  жива  и  чувствую  себя гораздо лучше, чем прежде. Лекарства
делают свое дело...
     Как  недостойно  и  скверно думала я о Фромме и Гортензии! Конечно, при
такой  необозримой  беде легко потерять голову. И все же остается совесть, а
ее  убить  не  просто.  И Фромм, и Гортензия заботятся обо мне. Теперь уже я
совершенно  примирилась  с  ними  - я люблю обоих и благодарна им, хотя вижу
недостатки  каждого.  Но  разве  нет недостатков у меня? Я понимаю, чтобы не
сойти  с  ума в этом вместилище ужаса, нужно сохранить что-либо, связывающее

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг