дело, быстро истощившийся.
Пришлось тщательно осмотреть все убежище. На вделанном в стену сейфе
была надпись: "Главному лицу в убежище". С примечанием: "Открыть одним из
ключей с первого по пятый номер".
Выходило, что люди, какие оказались бы в убежище, не имея ключей, не
могли бы ничем воспользоваться...
Бросились искать ключ Луийи. После лихорадочных поисков и взаимных
обвинений, переросших в ссору едва ли не с мордобоем, ключ обнаружился у
меня в кармане. Просто повезло, что я не забыл его в гнезде или не выронил
во время схватки перед открытым люком.
На ключе был выбит третий номер. Этим ключом я отпер "командирский"
сейф, где нашел толково составленную инструкцию по управлению убежищем.
Прежде всего как "главное лицо" я обязан был записать свой голос на
пленку перед микрофоном, - прочесть декларацию, содержавшую обязательство
перед сотоварищами действовать в духе разума, гуманизма и общих интересов.
Сколько подобных деклараций оглашалось по ту сторону времени! И разум,
и гуманизм, и общие интересы - все это было демагогией, маскировавшей
безумие...
Но стальной ковчег был порождением прошлых времен, и с этим
приходилось считаться...
Я прочел декларацию. Вслед за мной текст повторили Луийя и Гортензия.
После этого автомат выдал каждому небольшую памятку, уведомлявшую, что
голоса закодированы и заложены в компьютерную систему и что отныне все
команды по управлению убежищем могут исходить только от "главного лица", -
любое насилие над ним вызовет блокировку систем управления и гибель всех,
кто находится в убежище...
Хитро, хитро придумали все это конструкторы! Отныне я мог быть
совершенно спокоен за свою власть, как языческий царь, со смертью которого
подлежали умерщвлению его жены, слуги и ближайшее окружение. Без моего
ведома никто не мог открыть люки убежища, выключить атомную энергетическую
установку, взорвать убежище - это тоже предусматривалось! - не мог
перевести ковчег на режим движения в подводном, наземном или надводном
положении. Никто не мог распорядиться оружием, запасами продовольствия,
библиотекой и набором семян культурных и диких растений.
Четкая инструкция предусматривала все возможные казусы, регулировала
все возможные ситуации. Забегая вперед, скажу, что инструкция оказалась,
однако, бесполезной для самого существенного - для налаживания новых
отношений между людьми. Этого нельзя было достичь на принципах общества,
построившего убежище: его мораль и философия остановились на уровне
всеобщей вражды и разделения людей на тех, кто господствует и преобладает,
кто подчиняется и лишен влияния.
Пользуясь "командирским" ключом и секретным планом, я осмотрел
помещения убежища. Носовую часть занимали приборы и компьютер,
регулировавший производственные и бытовые процессы. Тут же находилась рубка
ручного управления, где на клавишной панели все было разжевано до каши,
пригодной для пятилетнего ребенка, - "выпуск шасси", "подъем перископа",
"включение гребных винтов" и т.п.
Самым просторным помещением оказалась спальня. Двухъярусные кровати
были оборудованы приспособлениями для чтения лежа и для автономного
прослушивания радиопрограмм, рассчитанных на две тысячи часов, - музыка,
литературные композиции, юмор, а также передачи религиозно-философского и
психо-терапевтического смысла, призванные закрепить в сознании идею
выживания любой ценой...
Большой кассетный телевизор дополнял средства развлечения. Кассетные
программы были еще более разнообразны. В спальне, в специальных нишах, были
расставлены пять тысяч томов библиотеки.
От кухни-столовой спальню отделяла хорошо знакомая мне площадка с
железной палубой. Напротив люка находился гимнастический зал, за залом, в
специальном отсеке, было сложено оружие - автоматы, гранатометы, мины.
К спальне примыкал отсек, который на секретном плане обозначался как
"морг". Двери напротив него вели в душевую и ванную с регенерируемым
запасом воды, а также в туалетную комнату, единственное помещение, в
котором разрешалось выкуривать две сигареты в сутки...
В уютной кухне помещался обеденный стол. Здесь же была смонтирована
индукционная печь, как выяснилось, идеально приспособленная для
приготовления пищи из сублимированных продуктов.
Из кухни дверь вела в "аптеку", где хранились лекарства и
профилактические препараты - бальзамы из Тибета, Китая и Индии, экстракты и
настойки редчайших целебных трав. Здесь же мы подобрали раздвижные костыли
для Луийи.
За кухней помещались запасы воды и продовольствия и отсеки для
отходов, за которыми находилась компактная атомная электростанция,
работающая в автоматическом режиме.
После того как я запустил ядерный реактор, синий, гнетущий свет в
убежище сменился на умеренно яркий белый. Заработала мощная система очистки
и обогащения воздуха. Пространство раздвинулось - за окнами спальни,
столовой и гимнастического зала засветились великолепные пейзажи.
Воспроизведенные ухищрениями техники, макеты природы не радовали глаз, -
душа постоянно ощущала невосполнимость своей потери...
Теперь, когда быт приобрел понятную завершенность, явилось желание
узнать, что же все-таки произошло. Мысль об этом, хотя и всплывала прежде в
моем сознании, не держалась долго: я не верил в возможность возврата к
прежнему существованию. У всех нас, пленников убежища, любимым занятием
было сидеть в одиночестве безо всякого дела. Это было похоже на опьянение
безумием - состояние, которого я прежде не мог и представить...
В соответствии с инструкцией я тщательно следил, чтобы никто не
приворовывал и не прихватывал пищу с собой. После общей трапезы нередко
проходили долгие часы, прежде чем мы заговаривали друг с другом.
Питались мы калорийно, - на этом этапе нам предписывалось
восстановление нормальной жизнедеятельности. Но проходили дни - никто не
избавлялся от сонливости и истеричной раздражительности: чуть что, доходило
до слез, упреков и драки. Наше состояние и самочувствие не укладывалось в
инструкцию. Те, кто составлял ее, изучали облученных животных и слушали
показания смертников, побывавших в районах ядерных испытаний. Но у
смертников, и это не поняли составители инструкций, было совершенно иное
общее мировосприятие... Даже умирая, они знали - счастливое знание! - что
живет и благоденствует остальной мир...
Человек вовсе без надежды - это немыслимо. И всевышняя сила была
придумана, без сомнения, именно для того, чтобы не иссякала надежда,
столько же опора чести, сколько и подлости. Я не допускал, что жизнь на
планете погибла или бьется в последних конвульсиях. Я верил, с тех пор как
напился в убежище воды, верил, что атомный взрыв - результат случайной
катастрофы, допустим, на американской подводной лодке где-либо у Пальмовых
островов...
Разум сопротивлялся, отказывался принять иное допущение - подлость
надежды опять-таки торжествовала. Вот отчего хотелось знать точно: наказано
все человечество или в жертву принесена только его часть? По нелепой
случайности или ради прозрения другой части? Страдания жителей Хиросимы и
Нагасаки оказались, как видно, не убедительными для гнусного сброда
себялюбцев...
Ни Гортензия, ни Луийя не заговаривали со мной на тему о масштабах
катастрофы. Луийя часто плакала, но я не интересовался причиной ее слез.
И вот пришел день, когда я объявил, что собираюсь послушать "внешнее
радио". Луийя и Гортензия встретили мои слова не то со страхом, не то со
странным ожиданием. Меня это вывело из себя, я накричал на них, придравшись
к какому-то пустяку.
- Каждый должен делать свое дело! Я не потерплю нахлебников!.. И
знайте, я имею право сообщать вам только то, что сочту нужным!..
И все же мне не по себе было - я пригласил в рубку обеих женщин. Сев в
командирское кресло, включил радиоприемник. Осветился экран, задрожали
зеленые усики настройки, зашуршали звуки...
Через минуту я вспотел...
Раздражала теснота рубки, напичканной сложнейшей электроникой. Я
включил экран с рельефным изображением поверхности земного шара. Но вид
прежней Земли не стал психологической отдушиной, - напротив, нагонял
смертельную тоску.
- Послушайте, - всполошилась Гортензия. - А если все это бред - то,
что происходит с нами? Если коллективный психоз или гипноз? Ведь может же
быть так: нам кажется, что все происходит на самом деле, а в
действительности ничего не происходит?..
- Заткнись, дура, - оборвал я ее. - Не действуй тут на нервы!
Она заплакала. Видимо, и ей невыносимо было узнать правду...
После долгих поисков по шкале в диапазонах всех волн, после сплошных
тресков и сипений нащупалась будто человеческая речь. Но звуки были слабы и
неясны. Скорее всего это приемник барахлил...
Я изнемогал от усталости. Лица женщин напряглись и наморщились. У
Луийи дрожали губы.
И вдруг сквозь свисты, хрипы и бурчания ворвался бодрый голос -
обезжиренные фразы: "...гораздо более половины, организованно приступили к
восстановительным работам. Армия, верная своим традициям, оказывает помощь
населению. Повсюду развернуты пункты по снабжению продовольствием и
медикаментами. Наш корреспондент сообщает..."
Помехи усилились, прием передачи стал невозможным. Но было довольно и
того, что мы услыхали.
Ничто в мире не изменилось. Бодрые речи продолжались. Нам опять
говорили о "верности традициям"...
Чего мы ожидали? Чего хотели?..
Это была вторая вспышка, второй взрыв. Душа окунулась в нестерпимую
тоску. Усталость, усталость испытывал я и нежелание жить. Кое-как добрался
до койки, упал, и сознание мое отключилось...
Гортензия переменила тактику. Но рано или поздно хищница покажет
зубки.
Фромм раздражителен и груб. Это ему не к лицу, он более смешон и
жалок, чем отвратителен. Но в минуты просветления он очень переживает.
Моральный крах человечества - как мы допустили такое? Мы не
человечество предавали, не людей обманывали, мы предавали и обманывали себя
- изо дня в день, не задумываясь о последствиях. Из песчинок выросла гора
и, сдвинувшись, засыпала нас...
Вчера Фромм пытался узнать, что произошло. В эфире сплошные бури.
"Последствия - это всегда не сумма, а новое качество суммы", - сказал
Фромм. В словах много страшной правды, которая была скрыта от людей оттого,
что они суммировали благоприятные и неблагоприятные факторы, вместо того
чтобы постараться увидеть новое качество, возникающее от сцепления
факторов.
Поймали обрывок передачи. Вероятно, американская армейская
радиостанция на Пальмовых островах. Будто повсюду люди участвуют в
восстановительных работах, а бравые янки налево и направо раздают
продовольствие и медикаменты.
Не верю, не верю - прежняя ложь! Не знаю, что именно произошло, но не
верю ни одному слову. Ужели же и теперь ничего не переменилось? Как же
страшен мир, который не видит своих проблем!..
Все - в духе репортажа о футбольном матче. Фромм расклеился. Человек
чувствительный и тонкий, он во всем видит скрытый, обобщающий смысл. Фромм
сник и сразу же ушел, а мы с Гортензией поплелись в кухню, чтобы сделать
себе уколы. Горе, непередаваемое горе давило меня: выходит, мы и не могли
образумиться?..
Костыли мои, мои вериги, как вы теперь тяжелы!..
- Есть надежда, - сказала Гортензия и засмеялась, плача. Ее слезы меня
разозлили. Я рассвирепела - не знаю отчего.
- Все, должно быть, уже окончено. Русских долавливают где-нибудь в
степях и тундрах Сибири...
- Ты полагаешь, русские начали войну?
- Не могли же американцы воевать с какой-либо западной державой!
- Странная логика, - сказала я. - Разве янки не вмешивались в дела
некоммунистических стран? Разве некоммунистические страны, в том числе
ядерные, не вели войн с некоммунистическими?.. И разве не русские первыми
поклялись перед всем миром, что не применят атомного оружия первыми?
- В общем, наплевать, кто начал и кто победил. Главное - надежда... Не
понимаю, Луийя, как можно не радоваться?
- Радоваться чему?
- Мы переждем в убежище, пока все утрясется. И вновь вернемся к
прежней жизни. Мы выжили, выжили! Ты понимаешь, мы выжили!..
Мне хотелось ударить Гортензию, смять, растоптать. Негодяйка,
негодяйка, она ничего не поняла и ничего не хотела понимать!..
Как можно было возвратиться к прежней жизни?..
После всего того ужаса, который пережили мы и другие люди, жизнь не
имела права идти так, как она шла в прошлом. Прежняя жизнь была идиотизмом:
более сильный эксплуатировал и грабил слабых, повсюду торжествовала
коррупция и продажность, демократия оставалась пустым лозунгом, одни люди
умирали от голода и нищеты, а другие, ничтожества и бездельники,
пользовались властью и купались в роскоши...
Что я могла растолковать Гортензии, которая была заодно с теми, кто
стрелял в Око-Омо?..
Фромм страшен. Он весел, как идиот. Сегодня за завтраком расщедрился и
прибавил каждому по тюбику сгущенного молока.
- Чем вызван праздник, сэр? - улыбнулась Гортензия.
Она еще не оправилась вполне от болезни и потрясения, но я вижу, она
стала уделять больше внимания своей внешности. По крайней мере, стала
причесываться. Вчера днем, когда Фромм спал, а я читала, она смотрела
телеролик - сплошную порнографию.
Боже, как примитивен человек!
В Гортензии снова пробуждается самка. Мне противно и гадко. Это не
зависть, нет. И не ревнивое соперничество: после пережитого Фромм не
годится в любовники... Меня возмущает подлое желание этого туповатого, но
самонадеянного существа вернуться к прежнем у...
Фромм, морщась, поглядел на Гортензию.
- Чем вызван праздник, сэр? - повторила, покраснев, Гортензия.
- Ты права: все было сном и шуткой. Скоро ты опять появишься в
обществе - тебе нужно усиленно питаться...
Он усмехнулся и стал насвистывать какой-то марш. Он вряд ли
иронизировал - он старался смотреть на все иными глазами, может быть,
глазами Гортензии...
После завтрака Фромм повел нас впервые в гимнастический зал. Открыв
железный шкаф, он предложил нам "стряхнуть свой хлам" и выбрать одежду по
вкусу.
В шкафу был богатый выбор спортивной одежды.
Откровенно говоря, мы были так угнетены, что вовсе не задумывались,
как выглядим. Наша одежда была в жалком состоянии. Но разве наши души были
иными?
Мое платье было в сплошных прорехах. Голубое из тончайшего шелка
платье белотелой Гортензии напоминало тряпку - рукав оторван, юбка в рыжих
потеках крови...
Каждый из нас выбрал себе подходящую одежду. Фромм, насвистывая все
тот же марш, заглянул в справочник:
- Тебе, Гортензия, разрешаю сегодня ванну и десять литров воды для
душа. С условием, что ты прежде поможешь вымыться Луийе...
Гортензия выполнила условие. И даже старалась. Но, господи, как она
глядела на меня, когда я разделась! Она хвалила мое тело, говоря, что
испытывает блаженство, дотрагиваясь до меня.
Мне было стыдно. И противно.
После Гортензии в ванне мылся Фромм. Дверь из спальни была приоткрыта,
и когда Гортензия выключила телевизор, я услыхала, что Фромм поет.
Сообразив, что дело нечисто, я вошла в ванную, - запоров в ней не
предусмотрено. Длинной мочалкой Фромм тер себе спину. Он был пьян.
- Луийя, - забормотал он, тараща глаза, - сволочи ни хрена не
поняли!.. Возможно, мы получили шансы спастись... Но мне страшно. Страшнее
смерти...
Я понимала его: страшно, если преступления остаются безнаказанными.
Это рушит жизнь, это в бессмыслицу ее превращает. Нельзя жить, если не
следовать истине. И прежде нельзя было, а теперь жизнь невозможна...
- "Мы ничего не могли понять без катастрофы - вот трагедия", - еще
вчера я так думал. Но катастрофа произошла, - и опять некому понимать...
Ах, что я говорю! Две любые бесконечности не могут не быть равными... С
какой бы отметки ни начал искалеченный мир, по крайней мере, нас,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг