Отель напоминал усадьбу знаменитого автора "Острова сокровищ"
Стивенсона, что в предместье Апии на Уполу, - просторное трехэтажное
строение с обширными верандами и сплошной галереей, позволяющей
прогуливаться вокруг дома, словно по палубе корабля.
Номер, где я поселился, был обставлен в викторианском стиле. Красивая
мебель не создавала, однако, уюта, - она была наштампована из пластмассы.
Распрощавшись с Куиной, я некоторое время любовался видом гор, а когда
начался очередной дождь, принял душ, выпил из графина душистого кокосового
молока и беззаботно уснул...
Гортензия хочет приобрести у Педро Герасто запущенный участок близ
Утунги. Не представляю, как это удастся: продажа земли иностранцам с
прошлого года запрещена, а тем, кто успел обзавестись участками, через пять
лет придется отказаться от них за денежную компенсацию, которую установит
адмирал Такибае. Этот сумасброд, мечтающий о славе революционера и
реформатора, способен на все. Я не сомневаюсь, что он разорит плантаторов,
- хватило же у него смелости бросить вызов банковской корпорации...
Конечно, у этих "межнациональных" господ свои виды на Атенаиту. Они до
сих пор держат в тайне результаты геологических экспедиций, но все же нужно
обладать дерзостью Такибае, чтобы предпочесть вражду выгодной сделке.
Не пытаюсь образумить Гортензию. Образумить женщину, жаждущую ошибок,
- бессмысленная затея. К тому же Гортензия рассчитывает на свои деньги, так
что нет причин для нервотрепки.
Тружусь в поте лица. Предполагаю вскоре закончить этюды к главной
картине года, которую назову "Отказ от претензий". Весьма характерны
танцующие в таверне - свой стиль, свое видение натуры и, главное, своя
философия. Оригинальность художника - прежде всего оригинальность его
мировосприятия. Цветом, словом или формой художник повествует о своей
философии - ничего больше! Весь секрет - выразить ее, не упрощая.
Как передать вздох ночного прибоя? Вообще звук? Или это невозможно?..
Дневник - не летопись моей жизни. Впрочем, если мне суждено со славою
вернуться в Европу, понадобятся и эти записи.
Прав епископ Ламбрини: среди ленивых островитян тупится и разрушается
наш европейский ум. Говорят, если грызуны не стачивают резцов, резцы
приходят в негодность. Так, вероятно, обстоит дело и с нашим интеллектом.
Здесь царствует спячка. Силы ума развивает только надежда на перемены,
здесь нет и не может быть надежд.
Читаю ахинею про капитана Блэйка и команду мятежного "Бонти"...
Прошлое должно давать человеку силы идти вперед - вне этого нет
прошлого. Оно может интересовать человечество только как опыт, освещающий
назревшие проблемы. Я решительно утверждаю: настоящее, в котором нет борьбы
за красоту и истину, не станет прошлым. То же - с людьми. То же - с моим
талантом.
Вчера в Куале прилетел австрийский писатель Фромм. Это не Хемингуэй и
не Маркес, но все мы начинаем с неизвестности. Говорят, один из его романов
был переиздан во Франции и даже получил какую-то премию. Таким образом,
адмирал Такибае мало-помалу собирает в своей вшивой столице
интеллектуальную публику. Остается открытым, однако, главный вопрос: сможем
ли мы участвовать в создании новой меланезийской культуры? Это не делается
по мановению жезла. Боюсь, что местный национализм не одобрит попыток
привить на дикое дерево цветок, оплаченный тысячелетиями чужих исканий.
Знаменитый астролог, предсказывая мне будущее, уверял, что если бы я
занялся писательством, само божество могло бы временами говорить моими
устами. Мне, действительно, приходят в голову любопытные мысли. Будто
нашептанные со стороны. Вот только что: в мире зла побеждать добром
возможно лишь человеку, который для себя лично ничего не хочет...
В день, когда Такибае подписал с американцами договор о передаче им в
аренду Пальмовых островов, я сказал, - это подтвердят Ламбрини и Мэлс, -
что насильственное переселение вымирающего племени акунда вызовет большие
осложнения. Так и получилось. Никто из них не пожелал строить домов на
западном побережье у скал Моту-Моту. Все они тотчас же ушли в горы. Кажется
непостижимым, чтобы акунда, привыкшие к морю, кокосам и рыбе,
присоединились к мятежникам...
Я уверен, исчезновение тела покойного Фэнча связано со смутой. И какая
охота шляться теперь в джунглях, рискуя получить в зад хороший заряд дроби?
Это в лучшем случае.
В городе только и разговору, что о пропавшем трупе. Черт их разберет,
этих меланезийцев! Везде им мерещатся злые духи. Бездельник Сисоне, который
покупает в таверне даже кипяток для кофе, уверяет, будто душа Фэнча поплыла
в иной мир, но, отягченная злом, утонула на полпути в своей пироге...
Встреча с адмиралом Такибае назначена на завтрашнее утро. Мои попытки
более точно определить время встречи аннигилировали, натолкнувшись на
ухмылку Куины: "Не забывайте, где вы находитесь. Наш уклад отвергает
торопливость как примету империалистического образа жизни..."
Делать нечего - валяюсь в постели, слушая шум и плеск ливня. Чувствую
себя посвежевшим и бодрым...
Ознакомился с меланезийской кухней. С досадой обнаружил, что бананы,
запеченные в пальмовых листьях, кальмары в кокосовом молоке и сладкий
картофель с сырой рыбой стоят примерно столько же, сколько яичница с
беконом и стейк с помидорами...
Я долго не женился - опасался нарваться на мегеру. Все женщины в век
тотального эгоизма до поры до времени скрывают свое хищное нутро. Тут тебе
восторги от Моцарта и Баха, цитаты из Руссо и Байрона, нежность по
отношению к встречному ребенку и слезливая забота об общем завтраке.
Уставший от бремени борьбы и одиночества мужчина тает и сдается. Измученный
бесплодными упованиями, он хочет верить, что найденная им самка облегчит
его жизнь, будет понимать его и служить ему вечно, независимо от дурного
настроения, невзирая на занятость и отвращение к нежностям после перегрузки
спиртным в компании нужных людей...
Насмотревшись на семейную жизнь старшего брата, я не торопился связать
себя обязательствами. Тем более что мне не доводилось сильно влюбляться. Я
был рабом, я был заключенным. Кто имеет хотя бы поверхностное представление
о том, что это такое - писательство, тот не осудит меня. Изо дня в день,
окончив дела в торговой фирме по продаже пишущих машинок, я старался
постичь тайны литературного ремесла, нередко доводя себя до полного
изнурения. У меня не оставалось никакого запаса эмоций, тогда как любовь -
ощущение избытка эмоциональных запасов.
Непосвященным литература представляется чем-то весьма доступным. Чего
проще: взял карандаш и нацарапал смешную или поучительную историю? И вот
оказывается, - после того как написано множество подобных историй и
прочитаны лучшие писатели мира, - что весь этот труд почти не приблизил
тебя к цели. Литература возникает из необыкновенного знания музыки людских
отношений, цвета слов и стилевых ансамблей. Цепочка связанных между собою
слов еще ничего общего не имеет с литературой, как клавиши рояля еще ничего
общего не имеют с футами и сонатами...
Первый сборник стихов я издал на свой счет. Стихи не вызвали ни
малейшего резонанса, и это заставило меня мучительно раздумывать о причинах
всякого успеха и неуспеха. Я выпустил еще два романа, прежде чем мне
открылось, что даже виртуозная техника письма - всего лишь техника
извлечения нужных звуков, а до музыки еще далеко. Я понял и то, что музыка
- наша личная позиция в борьбе за добро. Как и общественная жизнь,
литература пронизана ожесточенной, но скрываемой чаще всего политической
борьбой. Чтобы занять определенное место в литературе, я должен был занять
определенное место в политической борьбе. Но этого как раз я и хотел
избежать, убежденный, что читатель извлекает из книг не то, что суют ему в
черепную коробку, - он освежает свои надежды, и только.
Мне было уже за сорок, когда я стал получать кое-какие предложения от
издателей. Впору было засесть за создание шедевра. И тут в приемной
какого-то адвоката мне подвернулась Анна-Мария. Скучая, мы разговорились, и
через день проснулись в общей постели.
Боже мой, мы распускаем все паруса, преследуя счастье, и ни капельки
не задумываемся над тем, что счастье - самое эфемерное сооружение. Рано или
поздно приходится с ним расставаться, и расставание приносит больше мук,
чем если бы мы жили, как жилось, без особенных взлетов и падений. Я знаю
людей, которые не хотят счастья именно потому, что уже теряли его...
И вот когда мне показалось, что я нашел, наконец, свое счастье, у
Анны-Марии обнаружилась опухоль желудка. Женщина быстро таяла. Она была
обречена и догадывалась об этом. Может, именно поэтому у нее не завязывался
плод. Во всяком случае, онколог, обследовавший Анну-Марию, связал это с
психической травмой.
Понятное дело, я ухватился за последнюю соломинку, узнав, будто
аборигены Австралии приостанавливают течение болезни, используя яд тайпана,
необычайно ядовитой змеи. Даже кобра уступает тайпану.
Мы распродали имущество и отправились в Канберру, а оттуда - в Маккай.
Разыскали знахаря, но он оказался шарлатаном...
Я прожил целый год в Австралии, не замечая ничего, кроме каменистого
кладбища, возле которого шумели голубые эвкалипты. Наконец, я опомнился и
стал собираться в Европу. У меня были уже необходимые визы, когда я прочел
в газете обращение адмирала Такибае к деятелям культуры. Его
превосходительство не обещал особых льгот и компенсаций, и тем не менее я
тотчас решил принять предложение. Во-первых, отправляясь на Атенаиту, я
оставался поблизости от Анны-Марии. Во-вторых, возвращаясь к писательскому
ярму, мог рассчитывать на то, чтобы как-то унять свою боль. В-третьих, пора
было сказать правду о людях своего времени с их унылым весельем и бесстыжей
погоней за деньгами и властью. Смерть Анны-Марии многое изменила. Я
постарел и полевел в своих убеждениях, хотя, как и прежде, не принимал
лозунгов ни одной из партий...
В тропиках вечер переходит в ночь без проволочек. Наблюдая с галереи
закат, я подумал, что поэту в Океании гораздо сложнее, чем поэту в средних
широтах. Там восход и закат длятся одинаково долго. Томительные минуты
гибели или нарождения света пробуждают в душе много волнений и много
возвышенных слов...
В сумерках я не рискнул бродить по незнакомому городу - решил привести
в порядок мысли перед встречей с Такибае. Сбывалось злое пророчество Куины:
время на Атенаите, действительно, приобретало чуждый мне смысл - как бы
теряло в ценности...
У Хуана Арреолы есть новелла о торопливых людях, которых никуда не
везут, и мелькание пейзажей за окнами вагона, и объявляемые станции, мимо
которых будто бы проносится экспресс, - все фикция, все обман. И люди,
может быть, лучшие из них, пережив разочарования, под конец тихо оседлают в
пустынной сельве...
Если разобраться, и я был одним из миллиардов пассажиров, которых
никуда не везли, и станции, пробежавшие передо мной, ничего не изменили, а
стало быть, тоже были вымыслом...
Офицер-меланезиец пропустил меня в кабинет, где я не увидел ничего
примечательного, разве что государственный флаг во всю стену да плакат у
распахнутого окна. Крупные четкие буквы раздражали глаза: "И тот, кто
хвалит, и тот, кто поносит тебя, - твой враг. Но с тем, кто сочетает
похвалы и поношения, держи ухо особенно востро!" Меня смутило изречение,
хотя его цель в том и состояла, чтобы ошеломить, сбить с толку.
Пока я раздумывал над столь необычным гостеприимством, в кабинет вошел
сам адмирал. Это был среднего роста меланезиец, пожалуй, уже с некоторой
примесью европейской крови. Лицо удлиненное и губы тоньше, нежели у
типичного меланезийца. Самое примечательное крылось в его глазах: в
продолжение беседы я не мог отделаться от впечатления, что глаза у адмирала
с двойными зрачками.
Такибае пожал мне у своего живота руку и с улыбкой указал на кресло.
- Не знаю, как вести себя, - я намекал на плакат.
- Это подскажут наши интересы. Вы не очень удивлены моим
приглашением?.. Я предпочитаю открытые карты: общество все меньше доверяет
своим руководителям, и чтобы сохранить влияние, мы вынуждены опираться на
тех, чья репутация вне сомнений...
Я похвалил безупречный английский язык адмирала. Поморщившись, он
сказал, что учился в Англии, что его "готовились использовать в чужих
интересах", но "не на того нарвались".
- Со времен Январской революции, когда я отнял власть у марионеток,
меня упрекают в диктатуре. Но с кем я могу разделить власть? Испорченные и
развращенные долгой империалистической кабалой, кругом все гнутся,
бездельничают, не проявляют инициативы. Все сплошь полуграмотные болваны,
думающие только о себе!..
И адмирал обрисовал положение в стране, в самом деле, почти отчаянное.
Начать с того, что население острова говорило на восемнадцати папуасских и
полинезийских языках. Пиджин-инглиш, колониальное чудовище из английского
пополам с меланезийским и китайским, хотя и получил некоторое развитие, не
разрешал духовных и технических проблем Атенаиты: крошечное государство,
сколько бы ни стремилось приобщиться к мировой культуре, не могло
переводить на "пиджин" художественную и техническую литературу. Для этого
требовались сотни специалистов и миллионы долларов. Между тем для
процветания экономики необходимо было национальное единство, а единство
требовало единого языка. Но даже и полный переход на английский не разрешил
бы всех проблем, потому что поневоле пришлось бы пожертвовать языками
племен, населяющих Атенаиту, стало быть, духовными ценностями, которые
становились желанной мечтой по мере того, как слабели и вырождались.
- Мне нужны капиталы, чтобы привлечь для начала туристов и создать
крепкие плантационные хозяйства. Но деньги дают, когда из тебя могут
вытянуть в два раза больше. Мне пришлось поссориться с межнациональным
банковским осьминогом, они захотели слишком много. Я был вынужден сдать в
аренду пустынные атоллы в сорока милях от Куале. Но что я получил?
Ненависть оппозиции и партизанский бандитизм, который сводит на нет мои
усилия в экономической сфере...
Адмирал сложил руки за спиной и прошелся по кабинету.
- На острове действуют агенты мирового коммунизма... Теперь, надеюсь,
вы понимаете, почему мне нужны единомышленники? Я хочу агитации в свою
пользу, я хочу откровенной поддержки. И не только в моем носовом платке!
Я догадался, что "носовым платком" адмирал величал местную газету,
понял и то, что Такибае рассчитывает на мою поддержку в европейских
изданиях...
Возможно, подумал я, на этом острове я смогу принести людям гораздо
больше пользы, чем у себя на родине. Правда, насчет коммунизма я не
поверил: откуда было взяться коммунизму среди голых аборигенов? Конечно,
человеку свойственно чернить своего противника и валить на него все свои
грехи... Словно предвидя мои сомнения, адмирал Такибае задержал меня у
самой двери.
- Иные утверждают, что нашли истинного бога, что истина у них в заднем
кармане. Не верьте! Среди богов нет истинных. И если серьезно, мы не знаем,
что есть добро или зло. Эти категории поддаются обозрению с вершин
тысячелетий, а не с кочки сегодняшнего дня, где все пронизано подлостью. В
более обширном пространстве добро и зло переходят одно в другое, а для
бесконечности они вообще представляют единство сил.
Я готов был согласиться, что плюс и минус - свойство природы,
стремящейся сохранить движение и тем самым бессмертие.
- Ваше превосходительство, ваша мысль таит в себе опасность для
морали. Если все уравнивается бесконечностью, нет ничего святого.
Адмирал засмеялся, запрокинув вверх голову. И вдруг посерьезнел.
- Истину нельзя отвергать только потому, что она опасна для человека.
Человек оттого и бестия, что любой закон извращает ради своей выгоды...
Гортензия еще не вернулась. Если ее не будет к ночи, утром придется
ехать за ней. Ламбрини готов дать лошадь. Но с лошадью много мороки и мало
проку. Поеду-ка я велосипедом, как в прошлый раз. Если дождаться хорошего
отлива, можно за полчаса проскочить лагуну, а за ней неплохая тропа по
гребню прибрежных холмов.
Впрочем, я рискую недопустимо. Вчера ночью была перестрелка с
партизанами у деревни Уулана. Власти об этом не сообщают, но в порту ходит
слух, что убит полицейский и наемник из батальона "белогубых".
Уулана - в трех милях от Утунги...
Возможно, мне придется взвесить все за и против, если на острове будет
по-прежнему неспокойно. Я не смогу сосредоточиться, зная, что где-то
поблизости стреляют. Самокритично оценивая сделанное мною за последние три
месяца, я вынужден признать, что сосредоточиться мне не удается.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг