даже оригинальные, раскупавшиеся нарасхват книги, но своего особого мира я
так и не создал. Я не служил своей мечте о новом человеке. А Око-Омо, не
калькулируя каждодневно, не продавая себя каждому, кто предлагал хорошую
цену, бросил на карту самого себя и тотчас стал национальным героем. И
теперь не имеет значения, выиграет он свой бой или проиграет его, - в
масштабах истории своего народа он уже победитель...
Как-то само собою, вовсе без усилий я понял, отчего недолюбливаю
Око-Омо, - он был более цельным и порядочным человеком, нежели я, праведник
по профессии, что ли. У него было особое достоинство, он был несравненно
ближе людям, чем я, трагически ощущающий постоянный разрыв с ними. Они не
понимали меня, и я уже не хотел понимать их. И что скрывать, именно
нежелание оказаться лицом к лицу с непредсказуемой людской толпой побудило
меня отказаться от поездки на Муреруа.
В конце концов, когда-то необходимо и себе сказать правду...
Был такой мимолетный период в моей жизни, - незадолго до встречи с
Анной-Марией, - я симпатизировал социал-демократам, пожалуй, даже, как
считали некоторые, "примыкал" к одной радикальной группке, хотя всего лишь
раз и присутствовал на ее сборище, называемом "дискуссией".
Эта группка критиковала и правых, и левых. Скорее всего, от
раздражения: никто не разбирался в событиях. Даже знаменитый Краузе молол
всякую чепуху.
Тогда я еще не знал, что человек готов принять любое объяснение мира,
лишь бы не рехнуться от сознания полной своей слепоты. Не знал и того, как
опасно поносить существующее, ничего не противопоставляя ему...
Было решено, что люди Краузе примут участие в манифестациях на площади
Шток-им-Айзен: как раз в Вене сходились марши мира из многих стран,
протестуя против ядерных довооружений в Европе. Однако некий Ганс Нитце
предложил сверх того бросить дымовые шашки у посольств Израиля и США. Что
касается Израиля, тут все более или менее быстро согласились, - Сабра и
Шатила были еще у многих в памяти, - но насчет США мнения разошлись. Краузе
заявил, что акция приобретает прокоммунистический характер. И тогда Нитце
взял его за горло: "Мир будет катиться в бездну, пока будет подавляться
инакомыслие! Подлинная свобода мнений - главная предпосылка в борьбе за
спасение человечества от войны! Мы не должны допустить военного
преобладания какой-либо великой державы, ибо это усиливает шансы
авантюристов. И поскольку именно США пытаются нарушить сложившийся баланс,
мы должны прежде всего им адресовать свой протест!" Цитируя американские
источники, Нитце озадачил всех перспективой милитаризации космоса. "Олухи,
- орал он, малиновый от напряжения, - все мы трагически не понимаем, что
покушение на космос гораздо опаснее покушения на национальную
территорию!.."
Нитце был прав, и большинство поддержало его предложение о дымовых
шашках. Лично я не голосовал, - я ведь присутствовал на правах наблюдателя.
Но в тот же день вечером мне позвонил мой издатель.
- Не хочу объяснять, отчего и почему, - сказал он. - Если завтра будут
брошены дымовые шашки, будут иметь крупные неприятности не только те люди,
но и все остальные, прямо или косвенно участвовавшие в обсуждении принятого
решения...
Что я мог сделать? Сказать, что я ни при чем? Поехать к Краузе и
потребовать новой дискуссии? А главное - я сознавал полную бессмысленность
затеи с дымовыми шашками. Сознавал и то, что мой издатель пересмотрит
весьма выгодный для меня контракт. В прочее я уже не хотел лезть...
Все они позднее считали, что Нитце "заложил" я, все они чернили меня
как предателя. И никто из них до сих пор не знает, что недели через две
после того случая этого самого Нитце я видел в машине с моим издателем...
Но прежде того я натерпелся мук, шагая в колонне по городской улице.
Мне казалось, будто всякий из демонстрантов знает обо мне и презирает меня.
Как я был одинок! Как подавлен! И как сомневался в том, что честные люди
могут объединиться и победить!..
Вернулся Око-Омо. "Все же есть нечто, ставящее нас на одну доску, -
злорадно подумал я. - Судьба человечества. И каждый значит что-либо или не
значит в зависимости от общей судьбы. Трагический ее исход тотчас уравнял
бы всех в бездне небытия и мрака, - не осталось бы даже нолей, какие, как
ни крути, не пустое место, если располагаются между плюсом и минусом..."
- Начинается сильная буря. Мы усилили наблюдение. Противник,
безусловно, попытается преподнести нам сюрприз. Но мы опередим его... В
военном, как и во всяком другом деле, все определяет стратегический
замысел. Остальное подчинено его осуществлению. Вряд ли выиграет тот, кто
исходит из имеющихся возможностей и не стремится создать новые.
- Если оборвется жизнь человечества, кто оправдает или осудит вашу
стратегию?
Око-Омо удивленно поглядел на меня.
- Что ж, этим вопросом, мистер Фромм, вы, наконец, подходите к смыслу
нашей борьбы. Империализм угрожает всем народам без исключения. Пока он
существует, ни один народ не получит ни подлинной свободы, ни
действительного равноправия. Для меня империализм - не пропагандистский
жаргон. Это реальная политика, стремление жить за счет других в мировом
масштабе, любой ценой господствовать и любой ценой подавлять. Империалисты
- те, кто не хочет нашей трезвости, нашей чистоты и чести, нашего ума,
нашего счастья. Империалисты - те, кто боится, что люди осознают свое
положение официантов при чужом застолье и с оружием в руках потребуют своих
прав. Империалисты - те, кто навязывает нам фанатизм, ложь, аполитичность,
эгоизм и войну каждого против всех...
Буря шумела и гудела уже вовсю, но дождь задерживался. Ветер тащил
пахучую пыль и кислые болотные запахи.
Хотелось спросить, много ли партизан в отряде. Но в то же время
хотелось, чтобы меня принимали за своего, и откровенность Око-Омо, когда он
заговорил о нехватке медикаментов и оружия, польстила моему самолюбию...
Щуплый меланезиец принес ужин: горшочек с печеным бататом и жаренную
на углях рыбу. Все безвкусно, без соли, без хлеба, без соблюдения должной
гигиены. Я остался голодным, хотя Око-Омо уступил мне лучший кусок.
- При такой пище не дотянуть до победы.
- Хлебное дерево, действительно, требует жирной, хорошо унавоженной
почвы, - согласился Око-Омо. - Но человек щедрее хлебного дерева. Он
плодоносит даже на самой скудной почве - на далекой мечте, которой
враждебна окружающая жизнь. Если проникся чувством правды... Наши люди
верят, что лучший путь национального возрождения - восстановление
традиционных основ социального быта. Община. Выборность старейшин. Общность
собственности, какая приносит доход.
- Коммунизм?
- Для нас свято все то, что вырастает из основ народной жизни. И если
это называется коммунизмом, мы примем его всей душой... Разумеется, община
в ее старом виде не выполнит роль ячейки по накоплению коллективных
богатств. Но мы никогда не согласимся на индивидуализм и частную
инициативу, зная, что это грозит неисчислимыми бедами и не дает выхода. Мы
обновим общину так, чтобы она, накапливая богатства, содействовала
неограниченному развитию личности. Мы будем развивать образование и
культуру, механизировать труд, препятствуя имущественному расслоению,
рассаднику эгоизма и ненависти. Возможно, мы будем продвигаться вперед не
так быстро, но мы быстрее многих добьемся результата, потому что нашей
главной заботой будет укрепление общинных основ жизни, мышления и культуры.
Мы искореним пьянство, выведем болезни, обусловленные невежеством и
нищетой. Мы создадим кооперативы по продаже излишков продукции, построим
дороги. И внутренние накопления будут основным источником индустриализации
жизни, хотя мы примем не всю и не всякую технику, но только ту, которая не
нарушит равенства. У нас будет только общественный транспорт, только
общественные библиотеки и только общественное питание... Мы будем
стремиться к единому языку и демографическому обмену, поощряя новые обряды,
спорт и спортивные игры между общинами, устраивая общественные работы в
регионах при полном финансировании правительства. Мы изучим социальную
стратегию развития во всех странах и выберем для себя оптимальные пути,
опираясь на собственный опыт, но не забывая, что общечеловеческим ценностям
принадлежит приоритет...
Какой огонь согревал Око-Омо! Равнодушный к его прожектам, я не мог не
завидовать его энтузиазму.
- Какой же язык вы изберете?
- Народ подскажет, - пожал плечами Око-Омо. - В людях меня отчаивает
не глупость, не грубость даже, разновидность глупости. Отчаивает
буржуазность мышления - непременный поиск личной выгоды. - Око-Омо смущенно
достал из кармана измятый блокнот. - План нового учебника для начальных
школ...
Здесь, ночью, в джунглях, это было, по крайней мере, забавно - читать
о планах, возможно, вовсе неосуществимых: "острова, где мы живем;
происхождение жизни; планета; жизнь народов; ценности жизни; обычай; нормы
и правила поведения; образование и труд; общее добро и общая радость -
основа морали..."
- По каждому разделу мы сделаем видовой фильм... Община может
развиваться без бюрократии, не допуская чрезмерного дробления функций...
Такибае поощряет национализм. Пропагандистски тут у него большие козыри:
угнетенный народ должен воспрянуть от спячки и сложиться в нацию. Но в
конкретных обстоятельствах это обман: если не уберечься от империализма, мы
сложимся в сообщество ненавистников... Мы не будем идеализировать и
прошлое, - покажем, как вожди племен и старейшины селений эксплуатировали
народ, давая ссуды на покупку жен и заставляя потом годами их отрабатывать.
Связки раковин и собачьих зубов мы повесим в музеях, и все будут видеть, во
что буржуазность оценивала человека. Но, конечно, мы проследим также
историю свободного духа народа, воздав должное Эготиаре, Палиау и всем
другим...
Лишь к утру буря ослабла. Дождь не прекратился, зато ветер уже
бессильно трепал деревья и скреб землю.
Око-Омо несколько раз совещался с посыльными, порывался уйти, но не
уходил: хотел лично показать мне сожженную наемниками Укатеа...
До деревни было мили две. Но они дались тяжело, хотя мы шли самой
удобной дорогой. В конце концов, обогнув покалеченную бурей кокосовую рощу
и миновав вязкое поле, мы вышли на просторную поляну.
То, что я увидел, не потрясло меня. Ливень уже смыл приметы
человеческих страданий. Торчали кое-где из земли лишь обгоревшие сваи.
Заглядывая мне в лицо, Око-Омо рассказывал, где что происходило. Вот
здесь наемники убили колдуна, здесь пинали его голову, здесь отделили
мужчин от женщин, а здесь женщин от детей. Там расстреляли сначала мужчин,
а там женщин.
- Мы не смогли пока разыскать детей. Двадцать семь человек похоронили
в общей могиле и только детских тел не нашли...
Пора было возвращаться в отряд Ратнера.
- У меня просьба, - с неожиданной мягкостью в голосе сказал Око-Омо. -
Если увидите сестру, передайте привет. Пусть она побережет себя. И вы, вы
знайте, что хозяева в Куале замышляют большую игру. Они просто так не
оставят нас в покое...
Предчувствие беды усиливалось во мне, по мере того как мы продвигались
вдоль подножия хребта Моту-Моту, - я и мой новый проводник, средних лет
меланезиец с измученным лицом, понимавший только пиджин. К партизанам я шел
в северном и северо-восточном направлениях. Возвращался же обратно,
двигаясь строго на юг.
Попав в густой кустарник, мы долго не могли из него выбраться.
Проводник сердился, если я отставал или не сразу повиновался его знакам. Я
понимал причину его тревоги: кто мог сказать, куда за прошедшие сутки
передвинулся противник?
Не встречая ни единого человека, мы вышли к банановой плантации у
скрещения дорог западного побережья. Показалась лавка, щитовое сооружение с
крышей из оранжевого пластмассового листа. В лавке был, конечно, и бар, где
продавались напитки и кое-какая еда. Я показал жестом, что пора
подкрепиться. Проводник нахмурился и повел меня к жилому дому, похожему на
хижину, но со сплошными стенами и застекленными окнами. Залаяла собака,
хозяин-малаец выбежал нам навстречу и заговорил о чем-то с проводником.
Они не успели обменяться и двумя фразами, как со стороны лавки
появились наемники: их легко было узнать по оливковым курткам и брюкам,
заправленным в высокие ботинки.
Партизан-меланезиец, пригнувшись, метнулся за дом. Наемники тотчас же
растянулись цепью, держа наготове автоматы.
- Паскуда, клялся, что никого нет! - один из наемников ударил ногой
малайца в живот. Тот молча упал на землю.
Ошеломленный, я хотел объясниться, добровольно позволив себя обыскать,
для чего поднял руки, но удар коленом в пах повалил и меня. Свет померк в
глазах, ужасная, нестерпимая боль пронзила скомканное тело. Я корчился на
земле, задыхаясь. Казалось, что все кончено...
Когда я пришел в себя, я увидел, что наемники схватили и партизана. Он
лежал, оскалив зубы, окровавленный, с распоротым животом, откуда, пузырясь,
торчало что-то белесое. Мухи роились вокруг нас, лезли в глаза и рот,
отвратительные мухи...
Мне и малайцу велели перетащить раненого к лавке. А потом нас троих
заперли в пустой комнатке без окон.
В темноте партизан пришел в себя. Он умолял о глотке воды. Я не
отвечал ему, сам испытывая жажду, а когда раненый забредил, хозяин лавки
стал объяснять мне, что он лично ни в чем не виноват, что его ограбили
только из-за того, что он трудолюбивый, кроткий и терпеливый человек,
помогавший людям сводить концы с концами. Лавочник переживал за свою жену,
твердя, что она не перенесет издевательств и покончит с собой, и тогда ему
уже "не будет никакого смысла снова строить свой муравейник"...
Его болтовня раздражала, хотя я почти не прислушивался к ней:
собственная судьба все больше беспокоила меня. Не выдержав, я стал звать
старшего среди наемников. Мне не отвечали. Но я был уверен, что снаружи
стоит часовой, и потому требовал, просил, умолял доложить обо мне капитану
Ратнеру. Сорвав голос и обессилев, я поневоле умолк.
Нужно сказать, что лавочник посчитал мои крики истерикой
перетрусившего человека и стал уже открыто приписывать вину за случившееся
мне и меланезийцу.
- Ничего-ничего, - утешал он себя, беспрерывно вздыхая. - Бывали
случаи, когда людям приходилось еще тяжелее, и все же судьба, в конце
концов, меняла гнев на милость... Вот, например, Люй Мэнчжен, живший в
эпоху Сун. Уж какой это был прилежный ученый! И женился на дочери знатного
вельможи по любви. И все же пришлось ему уйти из дома вместе с беременной
женой. Много невзгод изведал бедный Люй Мэнчжен. Однако перемог все
несчастья и заслужил впоследствии высокую должность при дворе...
Из головы у меня не выходил партизан-меланезиец. В кромешной тьме я не
видел его истерзанного тела, но я чуть ли не в обморок падал при мысли, что
мне опять придется куда-либо тащить его...
Голос назойливого лавочника путал мысли.
- ...Если нас станут морить голодом, я буду жевать свой ремень. Он
кожаный. Надо на всякий случай всегда носить кожаный ремень. Между прочим,
настоящее искусство еды исходит из того, что природа - лекарство, и потому
съедобно все, что можно проглотить без вреда для желудка... Один из
императоров династии Мин после дворцового переворота попал в темницу. Он
был приговорен к вечному заточению, но не терял присутствия духа и сохранял
надежду. Спал на сырой земле и довольствовался самой скудной пищей, какая
ему перепадала...
- Да заткнись же! - заорал я на человека, готовый разорвать его на
части.
Он покорно замолк. Но это еще сильнее взбесило меня: "Все они мне
враги - и Такибае, и Око-Омо, и этот сукин сын, лавочник! А разве сам себе
я не враг, если поступаю вразрез с собственными интересами? На кой черт мне
понадобилась Атенаита? Зачем было тащиться на Вококо?.."
И припомнилась мне фраза из моего последнего романа "Тень городской
ратуши". Когда-то я гордился этими словами: "Все, что происходит с каждым
из нас, - события мировой истории. Каждое из них вполне достойно вечной
Памяти Человечества. И если наша жизнь подчас кажется нам будничной,
прозаической, чего-то лишенной, мы просто невежественны и не замечаем в ней
биения сердца человечества, такого же ранимого, как наше собственное, и
такого же смертного..." Какая галиматья! Какая чушь! Всё - получувство,
полузнание, полумудрость, продукт полудурка!..
Дверь внезапно отворилась. Глаза ослепил свет электрического фонаря.
Не выпуская изо рта сигареты, наемник приказал "всем крысам выбираться из
норы". Пнул ногой мертвого меланезийца, ударил наотмашь по лицу лавочника,
а потом меня, так что изо рта и носа вновь пошла кровь. Мы подняли
тяжеленный труп, вынесли его из помещения и опустили на землю, где было
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг