- Это невозможно, - поморщился он. - Неприятностей не оберешься, а
эффект незначительный... Я прикажу немедля перекрыть пролив... Но
сторожевое судно и катер - этого маловато.
- Вам за бесценок предлагали четыре патрульных судна, но вы
отказались, - Сэлмон стрельнул в меня неприязненным взглядом.
- Отказался, потому что эксплуатация посудин окончательно подорвала бы
наше финансовое положение. У нас нет никаких запасов нефти.
- А помощь?
- Помощь дается затем, чтобы получающий ее не выбрался из кабалы...
Теперь, когда мне легко обессмертить свое имя, я сознаю
незначительность славы. Искусство умирает на моих руках: что можно выразить
на плоскости теперь, когда проблемы выходят за все рамки? Даже кино,
использующее звук и просторную цветовую гамму, тысячи кадров пленки,
десятки художников и крупнейших актеров, не в состоянии передать суть
нынешней жизни.
Чтобы отобразить наше время, нужно отказаться от традиции. Но чем ее
заменить? Новой символикой? Масса не воспринимает иероглифическое письмо.
Язык мысли в цвете ей не осилить, это каждый раз особый язык. Но все же,
видимо, будущее за частностями, а не за обобщением.
Цивилизация теряет смысл, с тех пор как становится невозможной или
ненужной великая слава!..
Жизнь трансформируется. В ней выживает все более гнусный обыватель.
Творец в ней уже немыслим - дребедень псевдоподелок подавляет его. Кто
ответит за это? Есть ли вообще сила, способная спросить?
Трусость вытесняет свободу. И может быть, сводит на нет достоинства
жизни. Взять хотя бы брак. В нем отражаются все недостатки жизни - ложь,
лицемерие, неравенство. Наши лучшие чувства не получают отзвука. Если даже
начиналось любовью, любовь не может продолжаться, потому что не любовь, а
вражда определяет все отношения. Единства нет и не может быть там, где
человек благоденствует за счет другого человека, где удачливый негодяй и
ловкая сволочь уважают себя как героев.
Кажется, началось...
Началось с безобидной забастовки. Достаточно было бы властям цыкнуть
на лавочников, и спор был бы улажен. Но Такибае не захотел портить с ними
отношения. И вот результат - в Куале утихло, зато неспокойно на Вококо.
Японская компания не выполнила обязательств по контракту, и это возбудило
гнев меланезийцев. Никто и представить не мог, что люди, прежде мирившиеся
с кабалой, вдруг заупрямятся. Конечно, сказалась племенная солидарность.
Конечно, сказались предрассудки. Конечно, рабочие испугались эпидемии. Но
протест назревал давно, и эпидемия - только повод.
Десятки рабочих бежали с Муреруа и предъявили ультиматум, который не
назовешь стихийным: демократизация, увеличение налогов на иностранные
компании, отказ от неравноправных соглашений, обеспечение независимого
развития собственными силами. Ясно, что за спиною рабочих стоят опытные
лидеры. О многом говорит и внезапное появление оружия...
Кто-то из местных дурачков тотчас же вострубил о причастности к
событиям мирового коммунизма. В эту чушь, однако, уже не верят даже те, кто
верит в существование Синей бороды и летающих тарелок.
Любопытно повели себя люди, которых я еще вчера причислял к своим
друзьям. Верлядски, например, заявил, что безоговорочно поддержит любые
меры правительства, лишь бы не закрылся ресторан, где его кормят в кредит.
Отвратительную расправу над безоружными одобрил Макилви. Подлецом обнаружил
себя и Мэлс. Впрочем, этого еще можно понять: у него в госпитале покончили
самоубийством сотрудники, с которыми он ездил в район эпидемии на Вококо.
Ходят слухи, что их попросту прикончили, но официально говорят о том, что
они испугались ответственности, поскольку фальсифицировали лабораторные
анализы. Что-то я не упомню, чтобы все фальсификаторы кончали
самоубийством, однако Мэлс уже выступил по радио, уличая умерших в
профессиональной недобросовестности.
За всем этим кроются чьи-то махинации.
Кто не определился, так это несчастный австриец. По-моему, он вовсе не
писатель.
Пролив закрыт. Сообщение между островами прервано. Тем не менее Фромм
получил разрешение посетить Муреруа. Папаша Такибае не пропускает мимо ни
цыпленка, ни наседки - что-то он опять задумал?
Нынешние политики лишили себя живых связей с людьми. Во времена
Шахерезады правители Багдада переодевались в лохмотья и бродили по базарам.
Теперь премьеры и президенты пользуются наемной армией социологов и шпиков.
Никто не верит своему народу, потому что ничего не знает о нем. И не может
знать, потому что не верит, потому что искореняет все светлое и разумное,
что появляется в народе.
Мне, действительно, нужно было бы избрать карьеру государственного
деятеля. Я бы или пал в борьбе с политической мафией, или сделался бы новым
Боливаром и освободил бы политику от лжи и заговора против народов. Я вижу
события как бы изнутри - этот дар отмечал во мне еще мой дядюшка Эдвард.
Юношей я вовсе не читал газет, но когда мы толковали о политике, дядюшка
восхищался прежде всего моей начитанностью.
Слушал радиопередачу из северного полушария. Я тухлый обыватель: меня
не трогают споры между великими державами. Я бесконечно устал от идиотов,
твердящих о нашей правоте. Если бы я мог влиять на мир, я бы быстро навел
порядок. В конце концов пора понять, что мир не может жить и никогда не жил
без обновления. Янки слишком нахально разевают рот - хотят командовать
повсюду. И к русским цепляются потому, что русские все же построят
общество, в котором не будет нашей чумы.
Современные философские и политические проблемы вполне возможно
выражать языком живописи, только для этого требуются новые способности к
анализу и обобщению. Они у меня есть, но - не лежит душа...
Я никогда не интересовался духовным миром Гортензии - такового у нее
не было. Она жила моими представлениями и теперь лихорадочно ищет, чем
прикрыть пустоту. Пустая душа поневоле тянется к мистике. Вероятно, эта
лошадь, Шарлотта, пичкает ее информацией. Не исключено, что тут кроется и
влияние Фромма, который, как я заметил, валяет простачка, на самом деле
щупает и гипнотизирует каждого, с кем соприкасается. Из двух партнеров один
гипнотизирует другого, и если гипноза не получается, мы говорим о
несовместимости. Макилви подозревает, что Фромм шпионит в пользу Москвы.
Это, конечно, чепуха, но благовоспитанность Фромма отталкивает меня
каким-то холодом. Он вовсе не глуп, но я чувствую в нем тупик, свойственный
всем нам.
И природа, и общество живут по законам. А поскольку закон - синтез
рационального и иррационального, то всякий субъект подчинен влиянию
иррациональных сил. И тут я согласен с Фроммом, что каше мышление
фрактально. У него все свойства "снежинки Коха": чем более подробную
структуру мысли мы хотим получить, тем больше слов приходится тратить. И
вот парадокс: сфера мысли ограничена, а словесное ее выражение стремится к
бесконечности, и вся мысль в чем-то подобна любым ее "отрезкам". Я иду
дальше Фромма: я утверждаю, что именно фрактальность мира позволяет нам
познавать его...
Как причудливо сцеплено все в душе! Безотносительно к удачам или
поражениям вдруг появляется приподнятость, бодрость, готовность
преодолевать трудности. А то пропадает весь запал, мы киснем, во всем
сомневаясь и теряя вдохновение. Душа, вероятно, как и луна, знает свою
смену фаз, и мы бессильны взбадриваться тогда, когда нет душевного
полнолуния.
Едва я узнал, что Око-Омо и Игнасио исчезли из Куале, настроение мое
упало. Договоренность с Макилви о поездке на атолл Муреруа, где мне
хотелось осмотреть фосфатные рудники, потеряла для меня всякую
привлекательность. Я сказал, что денек повременю, и Макилви уехал один. Но
и через день я не справился с апатией и состоянием физического бессилия...
Единственное, на что я решился, - поискать Око-Омо. Я рассчитывал на
помощь Верлядски, но стреляный воробей посоветовал мне не суетиться: "Если
он жив и объявится не там, где вы его разыскиваете, вам придется
познакомиться с офисом, не признающим никаких прав. Чуть только полицейским
не понравится, как вы отвечаете на вопросы, они отобьют вам почки и печень,
и никто не предложит вам компенсации..."
К Дутеншизеру обращаться не имело никакого смысла. Его заботили свои
проблемы. Он вдруг объявил, что нашел средство для возбуждения своей
работоспособности. Шиллер прятал в стол тухлые яйца, Питер Устинов писал,
лежа в горячей ванне. Он, Дутеншизер, будет создавать свои полотна в
помещении без окон, в подвале или погребе...
Все мы в своих мыслях и желаниях давно уподобились друг другу, как
камни на берегу моря, - слишком неистовы бури, перетирающие нас. Все ждут
от человека одного и того же, не спрашивая, на что он способен...
Люди ущербные или ущемленные упрямо выискивают недостатки в других и
если не находят, то придумывают. Дутеншизер взялся за мое воспитание, и
нудным его поучениям не было конца. Ему показалось, что я совершенно
неправильно держу себя с меланезийцами. "Запомните, таких, как Око-Омо,
больше нет! Око-Омо - уже не меланезийская культура, он космополит!
Абориген же привык к совершенно иным отношениям: если ты его не унизил, он
тебя уважать не станет. Так повсюду в мире, тем более в странах,
покалеченных колониализмом. Если им строят железоделательный завод, они
пожимают плечами: кому нужна его продукция? Но того, кто раскинул на их
земле пивные, бардаки или лотки с жевательной резинкой, они почитают как
благодетеля..."
Паниковал Дутеншизер. Но ведь и я метался как ошалелый. Что-то ожидал
часами, сидя в своем номере, то ли звонка, то ли телеграммы. Я будто был
причастен к тому, что кругом творилось. Обстановка в Куале требовала
действий, но я ничего не хотел делать. И даже подхваливал себя, что
отказался от поездки на Муреруа. Я и по рассказам уже довольно красочно
представлял себе тамошние достопримечательности: и причал, смонтированный
японцами из труб всего за двое суток, и поселок недалеко от берега,
выцветшие палатки, зловонную сточную канаву, прорытую между ними до
мелководного залива, грязные прибрежные воды, погибающие коралловые колонии
и разрушающийся вслед за ними берег...
Толпы хмурых чернокожих, как на заре века, обходились киркой, лопатой
и плетеной корзиной. От причала тянулась узкоколейка. Вагонетки таскал
похожий на паука локомотив. В течение дня он без устали сновал от
разработок к причалу. Там паромный кран разгружал драгоценное сырье, и все
опять повторялось: хмурые чернокожие, лопаты, корзины и опять вагонетки...
Обворованный атолл все более уподоблялся пустыне, и если беззащитная
природа сопротивлялась, то лишь пассивно - лишая помощи и опоры своих
слепых губителей...
За ресницами кокосовых пальм тянулось ровное, как блин, почти голое
пространство. Там не возделывали ни батат, ни маниоку, - для этого нужны
были вулканические почвы. Зато там зияли воронки от авиабомб времен второй
мировой войны - они так и не затянулись. По той же самой причине и карьер,
где японцы брали строительный материал для мола, за месяц превратился в
затхлое болото - над ним кружили тучи москитов. И пусть на Муреруа еще не
было туристов, как в Куале. Пусть никто не занимался подводной охотой, не
уничтожал наиболее редкие породы рыб, не вывозил тоннами кораллы, раковины
и жемчуг, - промышленность, ориентированная на чужих людей, делала чужой
родную землю: ее дети теряли любовь и тягу к ней и вместе с тем теряли
любовь и тягу друг к другу. Пропадала земля - пропадал народ...
Выполняя чужую волю, дети земли лишались и родины, и самих себя. Они
будто вовсе не догадывались о том, что стоит им только подняться, как один,
из попранных и нищих они тотчас станут свободными, и родина, возвратив себе
имя и красоту, возвратит красоту и имена своим защитникам, им протянет свои
богатства...
Три дня, не выходя на улицу, я нахлестывал воображение, снова и снова
убеждая себя, что не увидел бы на Муреруа ничего нового. И все же досада
была нестерпимой.
В конце концов я вышел в город, шатаясь от слабости, как после
болезни, и неподалеку от порта встретил полковника Атангу.
- Где вы были, Фромм? - закричал он мне в ухо, дергая за рукав так,
что затрещали швы. - Вы, конечно, умотали на Муреруа, чтобы подтвердить
свое алиби? А, конечно?
Шевельнулось недоброе предчувствие. "Я дал маху, дал маху, мне,
действительно, следовало бы уехать..."
- Я был болен, - сказал я. - Три дня почти пластом пролежал в своем
номере.
- А мы были уверены, что вы в отъезде!.. В таком случае, - выпучил
глаза Атанга, - в таком случае я расскажу вам такое, от чего вы просто
обалдеете!..
Атанга бесцеремонно затащил меня в ресторан, где хозяин предложил нам
лучший столик, угодливо обмахнув его полотенцем.
- Виски! - Атанга схватил хозяина за горло. - Сукин сын, я знаю обо
всех твоих проделках! Будь уверен, если однажды мне не понравится твоя
рожа, я упрячу тебя за решетку!
- Что прикажете к бесплатным напиткам? - просипел низкорослый хозяин.
- У меня есть прекрасный салат из креветок...
Атанга оседлал стул и расхохотался до слез.
Полицейская шутка не привлекла к нам внимания. Портовый ресторан почти
ежедневно видывал сценки похлеще - со стрельбой и поножовщиной. Что же
касается Атанги, у посетителей ресторана были свои причины ничего не
замечать. Атанга не спускал обид, и даже я не раз слышал о том, что он
нагло злоупотребляет властью.
- Клянусь, вы тотчас же напачкаете в штаны! - потирая руки, объявил
Атанга, когда мы "прошлись по рюмашке", используя стаканы для содовой...
Посланное на остров Вококо карательное подразделение полицейских было
встречено плотным ружейным огнем. Тогда в дело вступили "мальчики Ратнера"
(полковник именно так выразился о наемниках), и хотя у них большой опыт по
части борьбы с партизанами, успеха они тоже не имели...
Атанга посчитал свое злорадство достаточным поводом, чтобы "пройтись
по второй".
- Они кокнули пяток наемников. Такибае пришлось объявить о начале
вооруженной борьбы с бандой сепаратистов, - Атанга вплотную наклонился ко
мне. Показалось, что белки его черных пуговичных глаз плавают в крови. -
Кто, по-вашему, возглавляет банду?.. Око-Омо!..
Полковник откинулся на спинку кресла, наслаждаясь эффектом.
"Бежал под сень пальмовых рощ, а попал в то же магнитное поле суеты и
злобы", - уныло подумал я, бормоча в ответ слова, которых, видимо, ожидал
от меня Атанга.
- Теперь по-иному обрисовывается история с Асирае. У нас так не
бывает, чтобы один сородич был лояльным, а другой копал под власти. Я
всегда доказывал, что все стадо должно нести ответственность за паршивую
овцу. Теперь они поняли, что им не обойтись без моих мудрых советов. Клану
Асирае, куда по справедливости должен быть отнесен и старый вонючий
крокодил Оренго, придется освободить все должности. У нас будет около сотни
доходных вакансий!..
"Вот оно! Будут гореть деревни, будут в муках умирать люди, будут
плакать сироты и горевать вдовы, а кое-кто будет делить доходные вакансии и
радоваться удаче!"
Настроение упало. Это тотчас было замечено полицейским.
- Тревожитесь, что и вас могут пригласить для объяснений?.. Могут,
могут! Теперь, чтобы стрелять в цель, нам нужна информация, много
информации. Наводчики, корректировщики, осведомители...
Добило меня известие о том, что повесился Дутеншизер.
Будто отдаленное эхо принесло голос моего собственного крика...
В ресторане крутили песенку "дьявола рока" Эрмана Гешке. Я внутренне
противился этой мути. Но, увы, в ней, составленной из кусков заимствованных
текстов и мелодий, была своя логика.
Конечно, мир совсем не совершенен,
но он прекрасен все же, черт возьми!
И жить в несовершенном даже лучше
и интересней даже, черт возьми!
Бывает дождь, но он для тех,
кто забыл белье на веревке.
Бывает ночь, но она для любви.
И мы не пропадем,
а пропадем, так все вместе!
Чаши твоих грудей, как полушария -
западное и восточное.
И глаза, как аллея парка.
Мне на все наплевать,
когда мы с тобой гуляем,
забыв обо всем на свете!..
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг