"Очерка значения чисел и о способах предвидения будущего" (1911), что даже
послал его министру А. А. Нарышкину.
Элементы очерка можно проследить в утопиях, где благополучие идеальных
обществ строится на достижениях науки. В свою очередь научно-фантастический
очерк испытывает явное влияние со стороны натурфилософских трактатов (в
прошлом) и научно-популярных статей (сегодня), использует их как элемент
жанра.
В России первые приближения к такого рода очерку (как художественному
рассказу, предметом которого являются грядущие достижения науки и техники)
можно найти в фантастических повестях В. Одоевского и Ф. Булгарина. "Едва мы
взошли на террасу, как увидели вдали огромный шар, к коему подвязан был
большой плашкот (здесь: гондола. - Прим. авт.) в виде птицы, размахивавшей
крыльями и хвостом необыкновенной величины. Чёрный дым вился струёй за
судном и с первого взгляда удостоверил меня в существовании паровой
машины" - так ещё в 1824 году описывал управляемый воздушный шар на паровой
тяге Фаддей Булгарин в "Правдоподобных небылицах, или Странствовании по
свету в ХХIX веке" (см. "Наука и жизнь" © 8, 2005 г.).
Иной, электрический, принцип тяги предложил Владимир Одоевский в
эпистолярной повести "4338-й год" (1835): "...дорожний гальваностат
(воздушный шар, приводимый в действие гальванизмом. - Прим. В. Ф.
Одоевского) быстро спустился к платформе высокой башни, находившейся над
Гостиницей для прилетающих; почтальон проворно закинул несколько крюков к
кольцам платформы, выдернул задвижную лестницу, и человек в широкой одежде
из эластического стекла выскочил из гальваностата, проворно взбежал на
платформу, дёрнул за шнурок, и платформа тихо опустилась в общую залу..."
Помимо научно-технических диковинок в повестях описаны утопические
нравы жителей будущего, в чём заметно влияние романа-утопии французского
писателя Луи Себастьена Мерсье "2440-й год" (1770).
Но первым (и, пожалуй, единственным) русским очеркистом-фантастом,
оказавшим заметное влияние не столько даже на литературу, сколько на
общество в целом, был К. Э. Циолковский. Действительно, трудно переоценить
значение его идей для развития отечественной космонавтики, а ведь многие из
этих идей изложены именно в художественной форме в сборнике "Грёзы о Земле и
небе". Здесь и полёт в космос на многоступенчатой ракете, и космические
оранжереи, и искусственные обитаемые кольца вокруг планет, и заселение
астероидов, и путешествие к звёздам целых поколений переселенцев, сменяющих
друг друга!
"Мы отправляемся к Меркурию... этой ближайшей к Солнцу планете, которая
к нему в 21/2 раза ближе Земли и освещается им в 7 раз сильнее. Когда я
удалился от лунной поверхности на сотню-другую вёрст и взглянул вниз, то
увидел вместо неё золотую чашу, занимавшую ровно половину неба; она была
испещрена кружками и зазубрена. Другая половина неба была черна, усыпана
звёздами и украшена царственным Солнцем..." ("Изменение относительной
тяжести на Земле".)
Автором двигало желание популяризовать науку, поделиться размышлениями
о будущем человечества. И не только абстрактными размышлениями, но и
математическими выкладками, слишком смелыми для своего времени, чтобы быть
опубликованными в "серьёзных" научных журналах! Разумеется, автор был далёк
от того, чтобы пытаться выдать свой рассказ за правду. Напротив, он явно
иронизирует над самим собой: "Жители, т. е. марситы, очень милы, но очень
осторожно обходились со мною, боясь обжечься. Если на Меркурии и Венере меня
употребляли в качестве холодильника, то здесь мною пользовались как хорошо
истопленною печью..."
Постепенно первый энтузиазм, вызванный успехами науки и техники,
поутих. Нотки разочарования слышны уже в очерке-рассказе "Филмер" (1902) Г.
Дж. Уэллса о малодушном горе-изобретателе, испугавшемся собственного
изобретения. Позднее энтузиазм и разочарование будут сменять друг друга с
периодичностью дня и ночи. Да, великие открытия и изобретения несут
научно-технический прогресс, но не обязательно прогресс социальный и
духовный. С равной возможностью они могут использоваться как во благо, так и
во зло человечеству. Отсюда - кризис веры в науку. И если мистификации
Эдгара По и Ричарда Локка, очерки Циолковского, канувшие в Лету
научно-фантастические "репортажи" эпохи первых полётов в космос полны веры в
неограниченные человеческие возможности, то известный польский "пессимист"
Станислав Лем в "Сумме технологий" (1964) и особенно в "Мегабитовой бомбе"
(1999) задумывается больше о последствиях.
Разочарование в светлом будущем, вызванное в нашей стране в
послепере-строечное время развенчанием социальных иллюзий, заставило новых
очеркистов смотреть не в будущее, а... в прошлое. Отсюда тяготение к
альтернативной и криптоистории, наиболее ярко воплотившееся в больших
научно-фантастических исследованиях Антона Первушина, таких как "Астронавты
Гитлера" (2004), "Космонавты Сталина" (2005) и др.
Современный научно-фантастический очерк, как и вся научная фантастика,
демонстрирует удивительное жанровое разнообразие. Он больше не требует
безоговорочной веры; у него другие цели. Будоражить воображение - и
предостерегать, заострять интерес к проблемам истории и науки, не давать
закоснеть в догмах и прописных истинах. Но, как и раньше, в основе жанра -
"достоверность и правдоподобие", вплоть до неразличимости с реальностью, и
это главное!
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 12.05.2018 19:36
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг