следовало два сторожевика. Товарищей это раздражало, сам ун-Леббель
относился к такому сопровождению спокойно - полет, к которому они
готовились, требовал повышенного внимания. Их группа была слишком мала,
чтобы пренебрегать безопасностью любого из них.
Генрих Герлах был чистокровным немцем, рожденным в Германии. Он работал
летчиком-испытателем в концерне "Мессершмитт" и испытывал не один самолет.
Рассказывал он об этих испытаниях без особой бравады, но сразу
чувствовалось - этому парню довелось подергать черта за хвост.
Он испытывал "бесхвостку" инженера Липпиша.
- Дерьмо, а не машина, - вздыхал Генрих. - Управление тяжелое, вместо
шасси - полозья под крылом. На ней гробанулись Юрген и Лео, а меня спас
бабкин талисман.
И показывал засушенное воробьиное крыло, которое носил под нательной
шелковой рубахой. "Она у меня колдунья, - смеясь, говорил Генрих. - Однажды
после очередной аварии она Юргена за месяц на ноги поставила. А ведь на него
уже наши профессора из Берлинского медицинского центра рукой махнули!"
Герлах принимал участие в испытаниях новых перехватчиков, разработанных
фирмой "Хейнкель", пилотировал "юнкерсы", предназначенные для длительных
беспосадочных перелетов, но более других ему нравился "люфттойфель" -
небольшая и компактная реактивная машина, предназначенная для
разведывательно-диверсионных служб Германии.
- Это машина, - в глазах у Герлаха появлялся огонек. - Вы только
представьте: скорость, как у винтового "мессершмитта", при необходимости
можно планировать с выключенным двигателем, а если приспичит - включай
поршневой мотор, смонтированный под фюзеляжем. И при этом на ней можно
одновременно перебрасывать до пятнадцати человек с полным снаряжением.
Гейнц ун-Герке был направлен в научно-исследовательский центр Пенемюнде
с военно-морского флота. Он был подводником-диверсантом и весь его опыт
работы с техникой сводился к управлению торпедой. К зависти Герлаха и
ун-Леббеля Гейнц даже участвовал в самых настоящих военных действиях. Во
время североамериканской попытки высадиться на Кубе он был в составе
сводного германско-итальянского отряда подводников, пустившего ко дну
американский авианосец и два тяжелых крейсера.
- Командовал нами итальяшка, - рассказывал Гейнц. - Граф де ла Пене.
Мужик уже в годах, но, надо сказать, крепкий - все на своем примере
показывал. Что сказать, пусть и макаронник, но в душе настоящий эсэсман! Мы
тогда на "тройках" были - катамаран из сдвоенных торпед и под ними на
подвеске боевая торпеда. Работали в бухте, где американцы стояли. Там мин
понатыкано, противолодочные сети - одна на одной. И вот граф этот сам повел
нас в атаку. Ночь, штормит, торпеды идут устойчиво, но никто ведь никогда не
знает, чем все кончится. И вот экипаж этого графа поймал на винты проволоку.
Разумеется, потеряли ход, а прожектора по бухте так и шарят, того и гляди
засекут. Так вот, граф принял решение отцепить боевую торпеду и подтащить ее
под корабль. А это, камрады, непросто, она весит более трехсот килограммов.
Хоть и в воде, а массу ведь никуда не денешь. Сорок минут возились, но
дотащили "малышку".
Дальше-то просто, там Магнитки стоят, она к днищу авианосца в момент
присосалась.
А утром и рванула. Уже после атаки основной группы. Американцы
бдительность потеряли, у них траур - как же, два крейсера без боя потеряли!
А тут как раз подарок графа и сработал. Им бы поутру водолазов спустить,
днище осмотреть, а американы поленились...
- А сюда-то ты как попал? - поинтересовался Герлах. - Ладно, ун-Леббель
без пяти минут летчик. А ты ведь в иной среде обитал!
- Приехали шишки из Берлина, - сказал ун-Герке. - Кто готов выполнить
опасное и важное для рейха задание? Ну, разумеется, все шаг вперед, только
два или три макаронника замешкались. А затем всех, кто согласие изъявил, на
медицинское обследование отправили. Отобрали двух - меня и Эрнста
ун-Бломберга, а потом, когда выяснилось, что ун-Бломберг в прошлом году
легкую контузию получил на тренировке, я один и остался.
Вечером они смотрели на звезды. Созвездия распластались по небу,
сплетаясь в причудливые узоры, звезды мигали, сверкали, переливаясь разными
цветами. У горизонта, чуть выше сосен висела яркая звезда - Венера.
- Красиво, - задумчиво протянул ун-Леббель.
- Достижимая цель, - не глядя вверх, коротко отозвался Генрих Герлах.
***
В один из выходных ун-Леббель отправился к морю в одиночестве.
Он искупался и некоторое время лежал на крупном белом песке среди
гранитных валунов, подставляя спину неяркому, но теплому северному солнцу.
Мысли текли легко и неспешно, ничего не хотелось делать.
Пляж был маленьким - белесый пятачок, окруженный с одной стороны
зеленоватой водой, с другой - высокими корявыми соснами.
Поднявшись с намерением в очередной раз искупаться, ун-Леббель увидел
женщину. Тоненькая, светловолосая, она вновь напомнила ему незнакомку из
снов. Женщина сидела у воды, вытянув ноги, подставляя маленькие ступни
набегающим волнам. В следующее мгновение ун-Леббель ее узнал.
- Барбара? - спросил он, остановившись у женщины за спиной. Плечи
женщины заметно вздрогнули. Медленно она повернула голову и посмотрела на
Ганса. Она его не узнала. Трудно было узнать в молодом крепком мужчине
вчерашнего долговязого и нескладного юнца.
- Вы меня знаете? - спросила женщина.
- Барбара, - уже уверенно сказал Ганс и присел на корточки рядом. -
Барбара-Стефания. Штутгарт, зима пятьдесят третьего. Мальчик, которого
привезли сделать мужчиной...
На лице женщины появился слабый румянец. Она вспомнила.
- Постой, - сказала она. - Как тебя звали?
- Так же, как и сейчас, - сказал ун-Леббель. - И тогда, и сейчас меня
звали Гансом.
- Ты вырос, - задумчиво сказала Барбара-Стефания.
- А как вас зовут сейчас? - спросил, в свою очередь, Ганс. -
По-прежнему Стефанией?
Женщина покачала головой.
- Мы не слишком долго носим свои имена, - вздохнула она. - Теперь меня
зовут Мартой.
- Что вы делаете здесь? - нежно глядя в лицо, которое ему снилось
ночами, спросил ун-Леббель.
- То же, что и тогда, - женщина грустно усмехнулась. - Это как клеймо -
если проставлено, остается на всю жизнь.
В этот же вечер Ганс пришел в "веселый домик", как на острове называли
публичный дом. Барбара была свободна.
В ее комнате они вдруг неожиданно вцепились друг в друга, обмениваясь
жадными поцелуями и торопливо освобождаясь от одежд.
В этот раз все было по-другому. Совсем по-другому. Их тела сплелись на
постели, втискиваясь друг в друга, словно хотели стать одним целым. Их стоны
превращались в один общий стон, они дышали рот в рот, не отрывая слепившихся
губ. Барбара была его первой женщиной. И, наверное, последней. Он входил в
нее нежно и яростно. Глаза Барбары были широко открыты, и она неотрывно
смотрела в глаза Гансу. Потом закрыла глаза, прерывисто и сильно обнимая
мужчину за шею.
- Да, да, - слабо сказала она. - Да.
После любви они неподвижно лежали рядом. Слабая рука Барбары скользила
по его щеке, подбородку, и трудно было понять - ласкает ли она Ганса или
изучает его.
- Как ты вырос! - тихо шепнула Барбара. И, помолчав, призналась: - Мне
было стыдно тогда. Ты был совсем мальчишкой.
- Мне тоже, - глядя в потолок, сказал Ганс. Сейчас ему было хорошо.
- На этот раз ты не сбежишь? - с легким смешком спросила женщина. -
Останешься на ночь?
Ганс остался.
Это была безумная ночь, полная любви и нежности. У Ганса не было опыта,
но в эту ночь даже он понимал, что в отношениях Барбары не было рабочей
добросовестности, она отдавала ему все, и он восторженно принимал ее дар,
стараясь ответить тем же.
На пороге он поцеловал ее на прощание, нимало не заботясь, что подумают
посетители "веселого домика", увидев, как нежно он целует проститутку.
А вечером в комнату ун-Леббеля вошел генерал Дорнбергер.
Жестом остановив вскочившего Ганса, генерал сел на стул, вытирая шею
платком. Начались белые ночи, и снаружи стояло неопределенное, лишенное
примет время.
- Тебе нравится эта женщина? - спросил генерал.
Почему-то Гансу не хотелось говорить на эту тему,- и он молча кивнул.
- Ганс, Ганс, - со странной интонацией сказал генерал. - Никогда не
верил в бредни "Аненэрбе", но, похоже, это и в самом деле кровь.
Он помолчал, внимательно разглядывая вытянувшегося ун-Леббеля, потом
хлопнул ладонью по столу.
- Хорошо. Я дал указание убрать Марту из общего зала. Теперь, до самого
полета, она твоя и только твоя. Можешь посещать ее хоть каждый день. Можешь
даже приводить ее к себе. - И, лукаво усмехнувшись, добавил: - Если у тебя,
конечно, останутся силы после тренировок.
Силы оставались.
***
Части ракеты привозили откуда-то из Германии, с таинственного
предприятия, которое на упаковочных ящиках обозначало себя как
"Миттельверке". Про это предприятие ничего не было известно достоверно.
Рассказывали, что оно построено в годы войны. В огромном холме заключенными
из лагерей были пробиты две крестообразно пересекающиеся штольни, потом
штольни в центре горы расширили до огромных размеров, разместив там
подземные цеха, где круглосуточно собирали боевые ракеты, которые успешно
использовали против американских вояк.
Сейчас оттуда приходили железнодорожные платформы с огромными
контейнерами, которые немедленно загонялись в сборочный цех, расположенный
почти в центре острова. Именно там шла сборка ракеты для будущего полета.
Огромная конусообразная капсула корабля была уже готова. Сборка двух
остальных тоже заканчивалась.
- Ну, мальчики, - весело сказал Вернер фон Браун. - Кто желает первым
посидеть в кабине корабля?
Ганса и Герлаха опередил ун-Герке.
Обратно он вылез потрясенный и притихший.
- Колоссально, - сказал он. - Это куда лучше боевой торпеды. Здесь
чувствуешь себя намного увереннее.
Ганс никогда не управлял боевой торпедой, но, выбравшись из кабины,
разделил восторг товарища.
- Первым пойдет ун-Герке, - распорядился генерал Дорнбергер. - У него
есть опыт работы в экстремальных условиях, а это немаловажно.
На мгновение Гансу стало обидно, захотелось вскочить, протестовать, но
усилием воли он удержал себя на месте. В конце концов, начальству виднее, с
ним спорить нельзя. Подумаешь, опыт работы в экстремальных условиях - волны
рассекать на торпеде! И тут же поправил себя мысленно - не рассекать, а
вести торпеду к чужому кораблю с готовностью пожертвовать собой, если
понадобится. А враг, тут и сомневаться не приходилось, тоже стрелять умеет.
И все равно в глубине души затаилась обида и уверенность, что он, Ганс
ун-Леббель, с поставленными задачами справился бы не хуже, к тому же
некоторый опыт летной работы он уже имел. Вызывало недоумение и еще одно
обстоятельство: Герлах все-таки был наиболее подготовленным из их троицы -
летчик-испытатель. Уж он-то в экстремальных ситуациях не однажды бывал. Но в
отличие от двух других товарищей Герлах не имел этой маленькой приставки к
фамилии. Тут и дурак бы сообразил, что первые рискуют больше других, поэтому
Герлаха берегут, и если он полетит, то при условии, что в полете будет
обеспечена максимальная безопасность пилота.
Понятное дело, первые полеты этой безопасности гарантировать не могли.
- И все-таки я против, - возразил Артур Рудольф. - Водолаза в воздух? И
первым? Помяните мое слово, мы все будем наказаны за эту дерзость. Это вызов
Судьбе!
***
- Странное дело, - шепотом сказала Барбара, уютно устроившись на груди
Ганса. - С тобой я не думаю о будущем. Совсем не думаю. А когда ты уходишь,
начинаю думать. Наверное, плохо, что мы снова встретились. Ничего хорошего
из этого не получится. Но я-то ладно, понятно, зачем я здесь. Ты-то как сюда
попал?
- Служба, - неопределенно пробормотал Ганс.
А что он мог сказать? Все, что окружало будущие полеты, являлось
тайной, и сам он, Ганс ун-Леббель, являлся государственной тайной рейха. И
болтать об этом было нельзя.
- Кто ты? - Барбара осторожно заглянула Гансу в глаза. Прядь ее волос
щекотала его щеку.
- Солдат рейха, - усмехнулся ун-Леббель. - Почему ты спрашиваешь?
- Ты Мезлиха знаешь? - Барбара снова легла, касаясь его шеи губами. -
Толстый такой, помощником у доктора Рашера служит. Он еще с нашей Лизхен
спит. Понравилась она ему, этот боров к ней каждый день бегает. Он вчера
Лизхен сказал, что вас готовят для полета на какой-то ракете. И еще он
сказал, что первыми полетят славянские макаки, а уж потом, когда опыт
появится, полетит настоящий ариец.
Усилием воли ун-Леббель заставил себя лежать спокойно.
- Глупости, - сказал он. - Нет у нас никаких макак. И на ракете мы не
собираемся летать. Мы здесь испытываем новую тренировочную технику для
летных школ. Какие же вы любопытные! Правильно говорят, что нет таких
секретов, куда не засунет свой длинный нос женщина.
Барбара тихо засмеялась.
Усевшись верхом на ун-Леббеля, женщина посмотрела ему в глаза.
- Мне с тобой хорошо, - сказала она.
- Мне тоже, - руки Ганса скользили по гладкой коже ее ног.
- Не сердись, - Барбара легла на него, вжимая упругие мячики грудей в
тело Ганса. - Вот я и подумала: если мне хорошо с тобой, вдруг в тебе тоже
течет славянская кровь? Ну, не вся - хотя бы по матери.
Потом она спала, трогательно раскинув тонкие руки и приоткрыв рот. Ганс
лежал, глядя в потолок. Что он знал о своей крови? Ничего он о ней не знал.
Он даже родителей своих не помнил. Он был немцем, немцем, немцем! Приставка
к фамилии ничего не значила. И все-таки рассказ Барбары уязвил его
самолюбие. Он вспомнил толстого Мезлиха, который во время медицинских
осмотров и в самом деле разговаривал с ними сквозь зубы. Ун-Леббель не
придавал этому особого значения, относя на счет высокомерия медика.
Но теперь появилась возможность щелкнуть по носу самого доктора
Мезлиха. Болтать о служебных делах с проституткой из публичного дома! Как ее
называла Барбара? Лизхен? Мезлих нарушил инструкции и должен за это
ответить. Это послужит ему хорошим уроком. Будет знать, как называть
воспитанников бюргера славянскими макаками. Да, следует обо всем доложить
генералу. Думается, наказание не заставит себя ждать.
Наказание и в самом деле последовало немедленно.
Доктор Мезлих исчез. Вместе с ним из публичного дома исчезла
проститутка по имени Лизхен. Говорят, их откомандировали: проститутку - в
Равенсбрюк, а доктора - в Маутхаузен для прохождения дальнейшей службы.
Ганс ун-Леббель не вдавался в подробности, его удовлетворило, что
заносчивый доктор был примерно наказан за свой длинный язык.
Остальное его не интересовало.
11 августа 1958 года
ЧЕРТИ, ШТУРМУЮЩИЕ НЕБЕСА
Жидкий кислород парил.
Вокруг ракеты стоял густой белый пар. Иней полз по ракете от днища, и
ракета медленно бледнела. Она белела на глазах.
Вернера фон Брауна знобило. Нетерпение? Желание поскорее увидеть ракету
в полете?
- Готовность пятнадцать минут, - деревянным, лязгающим, отрывистым
голосом объявил динамик. - Дежурному расчету находиться в "мейлервагене".
Доложить об эвакуации личного состава и техники.
Объявляется готовность номер один.
Вернер фон Браун повернулся к доктору Рашеру. Признаться, он
недолюбливал медика. О его экспериментах в концлагерях во время прошлой
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг