почти в каждой экспедиции. Боюсь, что больше не выдержу и откажусь, -
последние слова она сказала Итголу и дежурному.
- И я тоже, - согласился с нею Итгол, - Это нелегко, поверь, Олесов.
Дежурный наклонился над приборной доской.
"Он уже включил",-предупредила меня Эва. Она находилась рядом с
дежурным, который не обращал на нее внимания.
- Одну минуту, ради бога, одну минуту!- воскликнул я.
Итгол с Игарой сочувственно глядели на меня, дежурный тоже направился
к нам.
"Эва, действуй!"
Видимо, мне неплохо удалось разыграть сцену. Когда дежурный
приблизился, я сделал вид будто что-то стараюсь припомнить и не могу и
смотрел на Итгола, словно стал забывать, кто он.
- Начало действовать, - произнес Итгол. - Мне жаль его.
- Довольно быстро сказалось, - дежурный внимательно поглядел на меня,
но, видимо, ничего не заподозрил.
"Не переигрывай!" -мысленно одернул я себя и сделал вид, будто с
трудом припомнил, кто передо мной, но говорить ничего не стал.
- Ну вот, скоро можно и выключить, - сказал дежурный.
Я схватил его за руку и с растерянным видом заглядывал ему в лицо.
"Эва! Поставь рычаг на место".
Итгол разжал мои пальцы. Я не противился.
- Он уже совершенно ничего не помнит, - сказал он.
Дежурный возвратился к пульту и щелкнул рычагом выключателя.
- Все. Теперь нужно провести их в возвратную камеру,
Нас вели по длинному подземному коридору.
"Ничем не выдавай себя, - наставлял я Эву. - Делай вид, что никого не
узнаешь, ничего не помнишь. Осталось совсем немного".
Между тем Итгол и дежурный разговаривали между собой.
- У вас ТУТ разительные перемены, - сказал Итгол. -Для чего эта
бутафория понадобилась?
- Ты имеешь в виду пещеру, костер, каменную плиту и все прочее? - в
свою очередь спросил дежурный и сам воскликнул: - Театр! Чистый театр.
- Зачем это? - повторил Итгол.
- Для предосторожности. На случай, если вдруг почему-либо случится
авария, откажет акнезатор и испытуемый сохранит память, решили установить
эту маскировку. В возвратной камере даже чертей увидишь, - рассмеялся он.
Все для той же цели: чтобы испытуемые не могли видеть, как все выглядит на
самом-деле. "Вот дьяволы!" -мысленно выругался я, но виду не подал. А то и
этого не буду помнить. Долго ли им возвратить нас и повторить облучение?
Мы очутились в склепе. Здесь все было изумляюще надежно и прочно, как
сама вечность - будто нас занесло в тартар. Из стены вышел косолапый,
похожий на чертика прислужник. Итгол что-то сказал ему.Чертик взмахнул
рукой.
Теперь я понимал: чертик - это в моем воображении, а каков он на самом
деле - мне неизвестно.
Где-то в глубине сильно загудело, каменный пол, который только что
представлялся надежным, как пьедестал мироздания, - разверзся. Откинулись
тяжелые створки люка - оттуда, с гудением вырвалось пламя, потом выполала
клеть. Чертик подождал, когда она установится вровень с полом, и распахнул
дверцу. Клеть напоминала кабину подъемного лифта.
Чертик поднес ладонь к пламени - оно послушно отступило книзу. Он
опускал руку до тех пор, пока вход в кабину не открылся полностью.
"Прощай, Эва!" - воскликнул я. И шагнул в пламя. Как-то вдруг
засвербили все раны, полученные мной следы от наручников, уколы пик в грудь
и плечо...
Позади наглухо захлопнулась дверца - меня опрокинуло и закувыркало в
потоке времени...
"Прощай, Олесов!" -донесся Эвин голос.
- 0-ле-со-о-о-о в!!! - слышалось мне.
Я попробовал шевельнуть онемевшей рукой - от боли едва не закричал.
Казалось, мои руки стиснуты наручниками.
Кто-то влажными ладонями колотил меня по щекам.
- Живой! - над ухом прогремел голос Деева - старшего нашей группы.
На помощь явился Грибов. Вдвоем выволокли меня из-под камней и снега.
Как я узнал после, снежный оползень утащил одного меня - слизнул, как
букашку. По неосторожности я ступил на верх ветрового надува, и он
обломился подо мной,
Остальные сверху видели, как я бултыхался в снежном вихре. Вслед за
первой лавиной начали обламываться снежные наметы вдоль всего кара. Грохот
долго не утихал. Внизу клубилась метель.
Сотни тонн снега и камня обрушились на дно кара, образовали настоящую
гору. Разрыть ее мог разве что батальон саперов. Если бы меня занесло туда,
мое дело было бы пропащим. Приземистая инвалидная лиственница,
прилепившаяся почти на отвесном склоне, задержала несколько глыб. Они
нагромоздились на нее, обломили вершину, но комель устоял. Сюда-то и
зашвырнуло меня. Тугой снег смягчил удары камней, которые катились поверх
образовавшегося сугроба. До подножья оставалось еще добрых триста метров.
Здесь меня и нашли ребята. Место выдал берет, который повис на
древесных сучьях.
Горы и небо одного цвета - черно-синие. И все же ломаная грань,
разделяющая обе тверди, хорошо заметна в ночи. Взгляду отпущена узкая
полоса звездного неба - наш костер разложен на дне ущелья.
- Я и не подозревал, что ты мастер заливать.
Мне лень даже обидеться. Нашего вожака я на виню: на его месте я бы и
сам не поверил в подобные россказни. Чай горячий - кружку невозможно
держать в руке. Да еще рана саднит, будто совсем свежая. Рана! Я чуть не
вскрикнул. Вот же оно, доказательство.
- Смотрите! - Я показал им врезы от наручников, растегнул куртку - там
в двух местах запеклись пятнышки крови - уколы пик, на плече глубокая
царапина - след кoпья.
- Хм, - неопределенно изрек Деев, - где аптечка?
Аптечка находилась в моем рюкзаке. Запахло йодом. Деев умеет делать
все. По его лицу видно, что ему жаль расходовать бинты - на меня ушла едва
ли не половина наших запасов, рассчитанных на весь поход. До сих пор в них
не было надобности, но Деев - запасливый и расчетливый мужик. Ручаюсь,
где-нибудь в кармашках его рюкзака припрятан нз. Так что зря он скупится на
бинты.
- Шрамы в самом деле странные, - заметил Грибков, пристально
разглядывая мою руку.
- Не мешай бинтовать, - отпихнул его Деев. - Шрамы как шрамы - камнями
порезало. Радоваться надо - легко отделался. Не нужно было соваться на
карниз.
- А ведь над тем местом, где тебя нашли, вихрилась снежная пыль, как
от вертолета, - не унялся Грибков. Может быть, летающая тарелка была?
Но Деев так на него зыркнул, что Грибков прикусил язык. Наш старший
даже в шутку не терпел баек ни о каких Бермудских треугольниках и летающих
тарелках.
- Ты еще про снежного человека вспомни, - посоветовал он.
- Так мне никто и не поверил, - закончил Олесов свой рассказ.- Шрамы
вскоре затянулись, стали походить на обычные ссадины.
...Наступил конец нашего санаторного сезона, на следующий день я
уезжал из Аршана. Мы в последний раз взобрались на зубец, с которого
открывался вид на широкую долину и Отроги Байкальского хребта. За нашими
спинами громоздились скалистые гребни Тункинских Альп.
В горах как нигде наглядна и ощутима глубинная мощь подземной стихии:
вздыбленные в синеву неба кряжи и рядом пропасти, наполненные грохотом
вспененной воды. Не столько сознанием, сколько чувствами человек прозревает
здесь свое родство со всей природой - не с одними земными тварями, но также
и е огненными силами подземного царства и невесомыми струями, какие
достигают Земли из глубин звездного пространства.
- В горах я будто пьянею, - признался Олесов. - Меня охватывает здесь
особое чувство... Кажется еще немного и оторвешься от земли, будешь парить
в синеве, не испытывая тяготения. Так бывает иногда во сне.
Я сказал, что и мне знакомо это состояние.
- И еще.., - Олесов немного замялся. - Здесь я общаюсь с Эвой.
Он испытующе поглядел на меня. Наверное, ждал, что я рассмеюсь или, в
лучшем случае, хмыкну.
Я сознавал, что верить Олесову абсурдно: никакое общение между людьми,
разделенными космическим пространством, невозможно - чистейший бред, но я
поверил ему.
- Это бывает только в горах, - продолжал он, справедливо истолковав
мое молчание как желание выслушать его до конца.-Не всегда, а в редкие
мгновения. Иногда, впрочем, наши сеансы связи, - улыбнулся он собственному
определению. - Не знаю, как их еще можно назвать. Так вот, иногда наши
сеансы связи бывают продолжительными...
Впервые картины чужого мира привиделись Олесову, когда он карабкался
по отрогам Кодара. Взобравшись на заснеженный гребень, он вдруг ощутил
влажное и жаркое дыхание морского прибоя, услышал шум катящихся волн. А
вслед за этим увидел водяные валы, увенчанные белесыми гребнями морской
пены. Видение мелькнуло и тут же исчезло - его снова окружали заснеженные
каменные утесы. И лишь на губах все еще оставался привкус соли, струи
теплого бриза, только что овевавшие лицо, постепенно сменились кристальной
чистотой и прохладой разреженного горного воздуха. Олесов подумал - мираж и
поразился чувственной полноте картины: он не только видел морские волны, но
почти осязал их.
Видение Олесова не было миражом. Поразительная способность Эвы,
которая помогла им сохранить в памяти пережитые приключения, проявлялась и
на чудовищном расстоянии, разделившем их теперь. Какую роль здесь играли
горы, Олесов не знал.
- Я как бы переживаю мгновения чужой жизни, - говорил он. Эти
мгновения выбираю не я, а Эва. В ее власти прервать сеанс или установить
связь. Я могу лишь откликаться на ее вызов. Но для этого мне непременно
нужно взобраться на горы. Иногда я как бы узнаю ее голос: "Ты слышишь меня,
Олесов?" - "Слышу". После этого мы подолгу молчим: я сидя на вершине
скалистого утеса, она - на морском берегу. Мне видятся картины, окружающие
ее.
Эва любуется видом земных гор. В эти мгновения я вижу ее зрением, она
- моим, осязаю ее чувствами, она - моими. Она ничего не забыла, помнит все
наши приключения, но ей, как и мне, никто не верит, когда она пытается
рассказать о пережитом.
Олесов поднялся на ноги. Нам пора было возвращаться в санаторий. По
крутизне шли молча, Олесов заговорил, когда спустились на тропу. Поблизости
никого не было.
- Сейчас Эва взрослая, у нее появилась семья... Прошлым летом во время
нашего сеанса связи ее мальчик был рядом с ней, и я видел его ее глазами.
Все дети прелестны, Эвин ребенок тоже.
- А здесь?.. У вас был почти месяц! Вы не пытались связаться с Эвой? -
Мне показалось странным, что за все время, проведенное в санатории, Олесов
ни разу не поднялся на хребет, а останавливался со мной на нижнем утесе,
который одним только курортникам мог вообразиться труднодоступным.
- Увы, - развел он руками. - Нынче год активного солнца.
- Это имеет значение?
- Еще какое! Наша связь с Эвой длится почти двадцать лет: у меня было
время установить периодичность. В годы активной солнечной радиации связь
вовсе прекращается.
- А вы не пробовали подниматься на большую высоту?
Олесов горько усмехнулся.
- Даже в лучшую пору, в свои молодые годы, я не взбирался на горы выше
трехкилометровой отметки. Сейчас для меня и эта высота почти недоступна:,
шестой десяток уже на исходе.
Мы начали спуск. Тропа -привела нас к подножию склона.
- Вы геолог, - почему-то вспомнил Олесов. - Вам известно, что
большинство видов растений и животных пер- воначально зарождаются в горах и
уже потом расселяются по земле. Не связано ли это с действием излучений,
идущих из космоса?
Я сказал, что такую мысль геологи высказывали, но это даже и не
гипотеза еще, а всего лишь фантазия.
- Жизнь во вселенной взаимосвязана, - твердо, как давно выношенное
мнение, изрек Олесов,-Ничей жизненный опыт не пропадает зря.
Почему эта мысль возникла у Олесова и насколько она связана с его
приключениями, оставалось лишь гадать. Больше мы к этому разговору не
возвращались,
По обыкновению всех курортников, мы обменялись адресами и обещали друг
другу писать. Слово свое оба не сдержали. К тому же я потерял записную
книжку с адресом.
Спустя пять лет я снова был на Аршане.." Какой же это все-таки дивный
уголок первозданной природы! И как хорошо, что в ущелье Кыргонды и на
окрестные склоны не проложены автомобильные дороги. Даже и тропа ведет лишь
к первому водопаду, да кое-где от нее ответвляются узкие стежки. По ним
можно взобраться на нижние утесы. А дальше курортники обыкновенно и не
отваживаются ходить.
Как в ГУМе, потеряв друг друга, покупатели встречаются у фонтана, так
на Аршане курортники находят своих знакомых у источника. Если Олесов сейчас
здесь, я могу дождаться его, сидя на скамейке у входа в павильон, куда
подведена целебная вода. Но я знал другое место, где так же не разминусь с
Олесовым. Увы! Было бы слишком большой удачей, если бы oни вторично
приехали на Аршан одновременно.
В первый же день я взобрался на памятный мне утес. С Олесовым мы были
здесь ранней весной, сейчас стоял конец июня. Тогда окрест все было голо
зеленели одни сосны и кедры; теперь поднялись травы, распушились березы и
осинки. Южные скаты были желты от лилий, чуть в отдалении склон пятнали
алые крапины царских кудрей, а на зубчатых утесах ветер колыхал сиреневую и
синюю 6ахрому травянистого мелкоцветья... Но особенно прелестны были
кукушкины бaшмачки - нежносиреневые пузыри размером почти с кулак. Они
предпочитали тенистые участки, на оголенных скатах среди лилий их не видно.
Цветы эти ужe занесены в Красную книгу. Некогда они родились в горах,
теперь бежаля сюда, ища спасения на своей прародине.
Однажды я поднялся на голец. Затратил на восхождений полдия. Запасливо
взял едет и термос с аршанской водой.
Внизу белели шиферные крыши домов, беспланово раскиданных в хвойном
лесу; светлой лентой струилось меж ними русло Кыргaнды, уcеяиное
известняковыми валунами.
На гольце я нашел вылинялый стяг, древко которого было воткнуто в
груду камней. На ближнем уступе виднелись начертанные имена туристов,
раньше меня совершивших восхождение. В другом месте кто-то ограничился
одними инициалами. Буквы уже слиняли. Пройдет пять-десять лет, и от них не
сохранится следа, и кто-нибудь другой, жаждущий славы, поверх смытых
инициалов наляпает новые. Но ливни, ветры и солнечный зной не пощадят и их.
Не только буквы, написанные на камне, но и сами cкалы разрушатся со
временем. Напрасны усилия тех, кто хoчет хотя бы таким способом оставить о
себе память. Природа равнодушна к людскому тщеславию. Деяния героев (пусть
только читатель не подумает будто я называю геройством восхождение на гору)
сохраняются лишь в памяти потомков на срок, пока жива история. Но если
история кончилаеь, прерывается и людская память. Так случилось на Земтере,
про который мне рассказал Олесов. У них истории уже не было--земтерянам
досталось одно сытое прозябание.
Пять лет назад, слушая Олесовя, я не сомневался в правдивоcти его
рассказа. Теперь меня одолевали сомнения. Но Олесов ничуть не походил на
человека, жаждущего прославиться своими похождениями. Напротив, избегал
общества. Не так ведут себя честолюбцы.
А если он все же сочинил, тoгда зачем..? Ради забавы?
Нет. Если его приключения выдуманы, так только не для услады. Олесова
мучило беспокойство за судьбы человечества и живой природы. Оно и навеяло
его фантазии. Людям хочется иметь над собой могущественную опеку. Не есть
ли религия мечта о таком всесильном и доброжелательном покровительстве? В
мире время от времени являются фантазеры, которые хотели бы передать
ответственность за судьбы мира и потомства в чьи-нибудь благодетельные
руки.
Увы, таких рук нет. Спасать мир и заботиться о нуждах потомства
надлежит нам, живущим на земле сегодня. Завтра, возможно, будет поздно.
Не об этом ли хотел сказать Олесов.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 29.01.2008 23:49
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг