заметил, что уже тот в е д е т. Понял, спохватился, обеспокоился: ведет - и
напористо, возбужденно. Так и к действиям перейти может. Не вызвать ли
санитаров? Он потрогал кнопку, встроенную над ящиком стола. Но решил
повременить.
- Заманчиво, конечно, - сказал он, - и для меня это большая честь:
представлять там у вас нашу цивилизацию... кхе-гм! Но у меня здесь тоже
определенное положение, круг обязанностей, связи - как быть с этим?
- Ах, Михаил Терентьевич, о чем вы говорите! - проникновенно воскликнул
Александр Алескандрович. - Видное положение в в а ш е м мирке, тесном гетто
связей, забот и потребительских интересов - нашли о чем жалеть! А если вы о
вознаграждении, то разве может быть для разумного существа награда более
высокая, чем служение дальнейшему развитию интеллектуальной жизни Солнечной
системы, а тем и общему Разуму Вселенной!.. Кроме того стоит иметь в виду,
что после кончины ваше тело может пойти на муляж. Или даже, если заслужите,
из него набьют чучело и поставят на пьедестал - для экскурсантов. У вас на
Земле, как я знаю, этого удостаивается далеко не всякий! - "пришелец"
назидательно поднял палец.
"Нет, все-таки пора вызывать," - решил врач и незаметно нажал кнопку.
- Нуу... что ж, в общем-то я согласен, убедили... - тянул он время в
ожидании санитаров. - Но, Александр Александрович, насколько я понял, вам
нужен не один и не двое, а много... э-э... разных представителей нашего
мира?
- Да, конечно!
- Вот и пообщайтесь здесь с другими. Изложите им свои намерения, как
мне, перспективы, все такое... Может, кто-то еще согласится. Кстати, вы
стихи не пишете?
- Стихи?.. А, ритмические рифмованные высказывания! Нет, зачем мне
это! - Пациент пожал широкими плечами.
- Жаль.
Михаил Терентьевич собирал материал по теме "Творчество
душевнобольных", рассчитывал сделать диссертацию.
4.
Широко распахнулась дверь, в кабинет вошли два санитара: дядя Боря
повыше - и дядя Яша, пониже, но очень плотный. Оба в халатах и шапочках,
надвинутых на брови; через руку дяди Яши была перекинута спецодежда для
пациента из толстого полотна и с длинными рукавами; дядя Боря держал моток
веревки.
- Вызывали?
- Да. Тут вот нас посетил товарищ с Юпитера, - сказал врач.
Александр Александрович легко развернулся с креслом, снизу вверх
оценивающе оглядел вошедших; поморщился:
- Не-ет, Михаил Терентьевич, что вы... этих!? С такими лицами! Вас ведь
должно заботить, чтобы Земля была представлена наилучшим образом. Впрочем,
как хотите. Действительно, можно показать и разные ступени развития... Ну
как, парни, - зычно обратился он к санитарам, - согласны полете ть со мной
на Юпитер? Похряем, а? - В интонациях чувствовалось, что он не будет огорчен
и отказом.
- А што ж... можно, - миролюбиво молвил дядя Боря. - На Юпитер так на
Юпитер. Мы на все согласны.
- Чем больше согласия, тем меньше работы, - степенно добавил дядя Яша.
Вопросительно взглянул на врача. - А в какую палату поместим... до стартато?
- Да я вот думаю... - отозвался Михаил Терентьевич; обратился к
пациенту. - Видите, Александр Александрович, еще двое готовы. Теперь мы
отведем вас в палату... в помещение, где вы сможете продолжить вербовку. Там
точно окажутся желающие, всенепременно. Только сначала вам придется
переодеться в нашу одежду, так у нас принято... принять ванну, пройти
некоторые процедуры. И все будет хорошо.
5.
В кабинет вошла чуть запыхавшаяся старшая сестра Жанна Борисовна; ей
тоже полагалось быть здесь по тревожному звонку, но где-то замешкалась.
Жанна Борисовна была в последнем, сорокалетнем расцвете женской красы:
накрахмаленный халат хорошо облегал выразительную фигуру, волосы
искусственного стального цвета были уложены бутоном, округлое лицо почти
совершенно без морщин; не совсем удачный нос сапожком маскировали очки в
тонкой золотой оправе. В руке она держала крышку стерилизатора с шприцом и
ампулами.
- Вот очень кстати и вы, Жанна Борисовна! - преувеличенно обрадовался
дежурный врач. - У нас замечательный гость, прошу любить и жаловать:
Александр Александрович, в просторечии Шурик. С Юпитера. Представитель, так
сказать...
Старшая сестра очаровательно улыбнулась. "Пришелец" тоже улыбнулся,
завороженно глядя на нее, поднялся с кресла. Санитары придвинулись к нему на
шаг.
- Прибыл вербовать желающих переселиться в юпитерианский музей-виварий
на Ганимеде среди наших... э-э... жильцов. Куда бы нам его определить для
начала, как вы думаете?
- Может быть, в четырнадцатую? - задумчиво сказала Жанна Борисовна.
- А кто там?
- Юлий Цезарь, Райкин и Иосиф Виссарионович. И две свободных койки.
- Что ж, согласен: в четырнадцатую.
- Какая фактура! Какая фемина!.. - глубоким голосом заговорил пациент,
увлеченно глядя на старшую сестру. - Жанна Борисовна! Ваши плечи, ваши
глаза, ваши волосы, ваш голос и улыбка... не могут не свести с ума. Нет, вам
просто необходимо лететь с нами! Вы приобретете куда больше, нежели
потеряете здесь, - столько поклонников! И не только в земном секторе музея.
Вы будете блистать и пленять, покорять и разбивать сердца... вы станете там
звездой первой величины. Нет, я и слышать не желаю об отказе: или вы летите
с нами, или я остаюсь здесь, презирая свой долг. Решайте же мою судьбу,
великолепнейшая Жанна Борисовна!
Искренние комплименты, даже если они исходят от заведомого психа, не
могут не тронуть. Старшая сестра зарумянилась, глаза ее под очками
заблестели.
- С вами, Шурик, - в тон ответила она, - куда угодно. Хоть на Юпитер,
хоть на Ганимед, хоть... в Туманность Андромеды. (Жанна Борисовна была
начитанная женщина.) Но сейчас прежде всего вам нужно принять вот этот
транквиллизатор... - Она протянула пациенту две таблетки, тот их мгновенно
проглотил. - Затем в ванну, переоденетесь и в палату. И все будет хорошо.
- Разумеется! - Бодро сказал Шурик. - Все уже хорошо. Итак, до
полуночи! - и удалился в сопровождении санитаров - высокий, красивый,
значительный.
Жанна Борисовна поглядела ему вслед, вздохнула:
- А все водка!..
Михаил Терентьевич ничего не сказал, только откинулся в кресле и шумно
выдохнул воздух. Беседы с пациентами нешаблонного, трудно предсказуемого
поведения всегда стоили ему немалых нервов.
6.
На исходе двенадцатого часа ночи, когда в клинике все успокоилось, а
дежурный врач коротал время за разгадыванием кроссворда и слушанием
приемника, дверь кабинета открылась, вошел Шурик. Он был в застиранной
полосатой пижаме, явно тесной и короткой для него, и в шлепанцах.
Михаил Терентьевич поднял на него глаза, неприятно пораженный. "Это кто
же палату оставил на ночь незапертой? Жанночка, черт бы ее!.."
- А, Александр Александрович! - сказал он, откладывая журнал. - Ну, как
вы там, в четырнадцатой освоились? Познакомились с коллегами? Правда,
интересные люди?
- Не слишком.
- Что так? Не согласились отправиться с вами?
- С нами, хотите вы сказать, - поправил Шурик. - Согласиться-то они
согласились, да зачем они там нужны - с ущербной психикой! Этот выживший из
ума учитель истории. Этот свихнувшийся после четырех неудачных попыток
поступить в театральный институт абитуриент. Этот Баграт Рустамович
Джугашвили, спекулянт мандаринами, обремененный большой семьей... Кстати,
они теперь все здоровы, завтра в аши коллеги их освидетельствуют и выпустят.
А сейчас, драгоценнейший Михаил Терентьевич, нам пора в путь. Брать ничего
не надо, там все есть.
- То есть как?.. - прошептал побледневший врач.
- А вот так! - Шурик снимал пижаму - и сквозь его исчезающее тело уже
просвечивали двери, кресла и обои на стене.
... И понял Михаил Терентьевич в последнюю минуту своего пребывания на
Земле, что действительно встретился с разумом, далеко ушедшим от нашего в
своем развитии; с разумом, сила которого в простоте и прямоте, в полном
освобождении от лжи, кривотолков, всяких "под видом одного другое". Потому
он и обрел силу прямого действия. И разумное существо, общавшееся с ними,
равно исключало как насилие над другими и над собой, так и недоверие к их
словам, к Информации. А уж коль убедил и согласились, то - слово свято,
слово твердо, его надо исполнять.
В полночь над крышей клиники вспыхнул столб голубого свечения.
Юпитерианин передавал на свой корабль на стационарной орбите дежурного
врача, старшую сестру Жанну Борисовну, санитаров дядю Яшу и дядю Борю.
Сержант Зинченко, сменившийся к этой поре с поста, был разыскан дома и
транслирован на орбиту в нижнем белье.
Визит сдвинутой фазианки
Светлой памяти Авксентия Ивановича Поприщина,
титулярного советника и короля
I
Я сидел в парке и читал газету. Уже из одного этого обстоятельства
вытекает полная моя непричастность к описываемому, ибо что может быть
индифферентнее и обыденнее человека, который читает в парке газету! Люди,
чья жизнь насыщена, газет в парках не читают, а если и читают их, то в
мчащемся экспрессе, в госпитале после ранения-ищут упоминаний о своей
деятельности.
А я... я преподаватель физики в техникуме для глухонемых. Фамилия, имя,
возраст? Э, какое это имеет значение! До пенсии еще далеко.
Сижу, стало быть, читаю. Когда - подсел один. Я как раз углубился в
прогноз погоды на май, не заметил, с какой стороны он подошел; гляжу-сидит.
Худой такой, длинноволосый; лицо, впрочем, приятное, широколобое, щеки
впалые, темные глаза с антрацитовым блеском. Но веки красные, не брит, в
глазах застывшая, неподвижная какая-то мысль и тревожный вопрос. Мне сразу
неуютно стало: сейчас, думаю, разговор завяжет. И точно:
- Про Вишенку пишут что-нибудь? - спрашивает. Голос тревожный,
надтреснутый, хоть и интеллигентный.
Про какую "Вишенку" - ансамбль?
Он так и воззрился:
- Какой еще ансамбль - про тепловую звезду, ближайшую к нам! Ну, про
ту, что сперва считали радиозвездой. Новую экспедицию к ней не посылали?
Поскольку я физик, хоть и для глухонемых, положение обязывает:
- Ближайшие звезды к нам, уважаемый, это альфа и Проксима Центавра. И
они не тепловые, а вполне, так сказать, световые. Экспедиций к ним не
посылали и пошлют еще не скоро.
- А, ну это синхронные,- отмахнулся он.- Я о других, о "фантомных
мирах"... что, тоже ничего, да? Ну, как же, я ведь тот, кто их открыл... то
есть приписывают-то это теперь себе другие, но открыл их фактически я - еще
мальчишкой, когда воровским образом подключил свой телек к Салгирскому
радиотелескопу. Неужто ничего не читали, не слышали... что, а? Нет? Что?
Ведь были сенсация и скандал.
Теперь мне стало не только неуютно - жутко. Надо же так нарваться.
Подсел бы алкаш, которому не хватает на бутылку; дал двугривенный - и всех
делов. И место уединенное... Я пожал плечами, ничего не сказал.
- Та-ак...- тяжело и печально произнес он.- Значит, опять попал не
туда. Ничего, ничего, молчание... Канальство! Как же быть-то?..- Подсевший
замолк, только жестикулировал сам себе, на лице сменялись гримасы. Потом
поднял на меня угольно блестящие глаза.- Скажите, но вот вы верите? У вас
доброе лицо, и о Проксиме Центавра вы знаете... Могли бы поверить?
- Чему?
- Тому, что все это было. Наличествует, собственно. Не в слове дело.
Ну, про Вишенку, сдвинутые миры, гуманоидов непарнокопытных пластинчатых...
и вообще. А?
Что бы вы, скажите на милость, ответили в подобной ситуации явному
психу, находясь с ним, так сказать, тет-а-тет? Не верю?.. А если кинется?
- Ну, вообще говоря...- промямлил я. Он, похоже, угадал мое состояние:
- Вы только не пугайтесь. Да, я действительно состою, не буду от вас
скрывать. Уже десятый год на учете-с тех, собственно, пор, как эти трое
вернулись из экспедиции в невменяемом состоянии и пытались проходить друг
сквозь друга, а я своими экспериментами подтвердил, что они правы... Я-то
еще ничего, раз в месяц на осмотры к районному психиатру, а те-то - в
стационаре. Их лечат! Как будто они могут вылечить! Как будто от этого, от
нового понимания мира, надо лечить! Ничего, ничего, молчание...
Он снова впал в задумчивость с жестикуляцией и гримасами. Спохватился,
взглянул на меня:
- Ну, хорошо-с, про "фантомные миры" вы не знаете, в гуманоидов
непарнокопытных не верите, во вселенский синхронизм и резонансы тем паче...
Так ведь или нет? - В его интонациях была страстная надежда, что я все-таки
сознаюсь, что верю; но я молчал.- Но вот в изречение Нилика: "Перед нами
безумная теория. Весь вопрос в том, достаточно ли она безумна, чтобы быть
правильной?"-в него вы верите?
- Нилика?..
- Ах, ну-Нильса Бора! Мы их так между собой именуем: Нилик, Беня,
Фредди... Так как?
- Я слышал это изречение,- сказал я.
- Вот видите,- напористо вел подсевший.- Но разве из того, что истинная
теория должна выглядеть среди нынешних физических представлений совершенно
безумной, не следует, что сами-то представления эти, верования теоретические
как раз они-то и безумны, идиотичны в своей тяжеловесной логичности! Что, а
разве, нет? Это же как прямая и обратная теоремы. А они меня на учет,
лечить... ничего, ничего, молчание!
Он снова помолчал и снова спохватился:
- Что ж, раз об этом не пишут в газетах, давайте-ка я расскажу вам все
сам.
II
Я рос очень смышленым мальчишкой. В двенадцать лет я овладел
радиотехникой, а в четырнадцать был отменным телелюбителем. Не любителем
балдеть перед телеэкраном, боже упаси!- а в благородном, ныне исчезнувшем
смысле: любителем сделать больше, чем вложено, к примеру, в серийные
телеприемники. Усовершенствованные мною, они ловили передачи в рассеянных
УКВ-то есть не только от ближайшего ретранслятора, а множество "диких". Это
непростое дело, уверяю вас. Само собой, изображения на экране я мог
голографировать - и не только в декартовых координатах, но и в спиральных,
косоугольных... У меня были два приятеля-помощника, и нас страшно веселило,
когда удавалось этими способами измордовать классическую трагедию так, что
получалась клоунада, фарс. Здоровое мальчишеское отношение к драмам - что,
разве нет!
Но главная цель была, конечно, выудить из эфира самые "дикие" передачи,
недоступные никому. Вот тогда меня и осенило насчет радиотелескопа, который
соорудили поблизости. У вас он не Салгирский, да, вероятно, не там и не
такой... но важно не это, а иное. Что? Ну, как же-сравните телевизорную
антенну у себя на крыше и решетку километр на полтора: ведь
чувствительность-то у нее-черт побери! Такая выудит и рассеянное на
ионизированных слоях атмосферы, от телестанций, кои далеко-далеко за
горизонтом.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг