налюбоваться.
3. 8. 78. Земля заслоняет полнеба. Скорость - 7 км/сек. Иду на
снижение.
3. ФИНИШ
Из туннеля на привокзальную площадь выливались потоки людей, струйками
растекались по московским улицам.
- Вы не скажете, Институт Космонавтики на прежнем месте?
- Вам нужно ехать на метро, до станции "Циолковской".
- Где это метро "Циолковская"?
- А вы в первый раз в Москве?
- Нет, я был... давно. Простите, сейчас какой год?
- Пятница. Ах, что, год? Вы спрашиваете, какой год?
- Да, год...
- Гм... Сейчас 1989 год.
- Спасибо, я так и думал.
Молодой человек удивленно посмотрел вслед удалявшемуся мужчине в синем
комбинезоне с худым лицом и седой гривой волос, потом взглянул на часы и
заторопился по своим делам.
Ильин прибыл на Землю всего несколько часов тому назад. Он посадил
ракету на отдаленное водохранилище Подмосковья. Над пресным морем только
начинало рассветать. Когда ракета остановилась, наступила тишина и все еще
оглушенный Ильин выглянул из люка, в лицо ему пахнуло сырой предутренней
свежестью. Над водой висел туман, на берегу в сумрачном лесу щебетали птицы.
Потом издалека донесся трубный звук, Ильин узнал давно забытый голос
электрички.
Спал лес, спало озеро. Никто не встречал путешественника поставившего
рекорд скорости и дальности. Его рация отказала уже давным-давно. Ильин не
мог ждать, пока люди проснутся. Что сделается с ракетой, никуда она не
денется! Берег был близко, Ильин доплыл без труда, через камыши, через
болотистую полянку добрался до леса. Еще через час он, вышел на железную
дорогу... и вот он в Москве.
А в Москве прошло ни мало ни много - 12 лет. Куда теперь? К себе
домой - к Юле. Но для Юли тоже прошло 12 лет. Скажем, год - три года, пять
лет, она ждала... а потом? Нет, так начинать тяжело. Лучше идти к товарищам,
в Институт.
А какой толк? О нем уже забыли, его полет - досадная неприятность в
истории космонавтики. Наверное, давно сделано то, что не удалось ему. Его
товарищи облетели вокруг Марса, высадились на Марс, на Венеру и на другие
планеты солнечной системы. Он отстал на целых 12 лет. Законы относительности
сыграли с ним скверную шутку Теперь он - второй Рип Ван-Винкль. Тот проспал
20 лет в горах, а Ильин загубил 12 лет в межзвездных просторах. Его
появление, конечно, будет сенсацией... но разве приятно быть пустой
сенсацией?
Ильин зашел в скверик, сел на скамейку и задумался.
Перед его глазами текла шумная, напряженная жизнь столицы Сплошным
потоком в несколько рядов мчались автомобили, спешили, обгоняя друг друга,
рабочие, служащие, школьники...
- Ерунда! - Ильин решительно встал. - Какой там Рип Ван-Винкль. Он же
не спал, он работал. Его снимки, измерения, каталоги интересны и важны для
науки. А полет на предельных скоростях, наблюдения над относительностью
пространства и времени? А самая возможность совершить такой полет! Еще
неизвестно, знают ли ученые об этом.
Ильин остановился в вестибюле у схемы линии метро. Сколько прибавилось
их за эти годы! Ага, вот и "Циолковская", за "Пантеоном" следующая. Не надо
расспрашивать, он знает, как ехать.
Выйдя из метро, Ильин увидел новый район. В 1977 году здесь были холмы,
поросшие редким кустарником. А сейчас в три стороны разбегались широкие
асфальтированные улицы. Светлые дома, аллеи вдоль тротуаров - как изменилась
эта местность!
Ильин прочел надпись на табличке: "Проспект Космонавтов". Невольно
ускоряя шаг, он пошел по липовой аллее вдоль строгих светло-серых зданий.
Квартала через два шоссе раздвоилось, огибая круглый скверик с невысокими
деревьями, и превратилось в обширную круглую площадь.
За сквером возвышалось белое здание с колоннами и огромным стеклянным
куполом. Над колоннами Ильин прочел:
"ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ КОСМОНАВТИКИ"
Ильин вошел внутрь, поднялся по широкой лестнице. На площадке высился
бронзовый памятник. Ильин всмотрелся - и сердце его застучало глухо и часто.
Он медленно, стараясь не обратить на себя внимание, пересек улицу и подошел
совсем близко к скульптуре.
На пьедестале, выполненном в виде ракеты, стоял он, Ильин, таким, каким
он был в день отлета. В комбинезоне, без шапки, лицо спокойно смотрело в
небо. Бронза и мрамор сверкали в лучах солнца. На цоколе были выбиты буквы:
"АНДРЕЙ ПЕТРОВИЧ ИЛЬИН
Пионер космоса.
1938-1977 г."
Кровь бросилась в лицо Ильин, чтобы успокоиться, стал считать пульс...
Значит, не забыли. А он, чудак, думал... Эх, как бьется сердце - 100 в
минуту!.. Ну, что ж - приятно поглядеть на собственный памятник. Только дату
придется, конечно, исправить. В 1977 году он не умер.
На втором этаже Ильин повернул в тихий прохладный коридор. На дверях
висели таблички:
"Кафедра асгронавигации", "Физическая лаборатория", "Кафедра реактивной
техники", "Кафедра радиотелеуправления"...
Очевидно, в этом здании работали не только исследователи, но училось и
молодое поколение космонавтов. Такого Института не было 12 лет назад.
Сейчас в аудиториях было пусто - летнее время. Только за одной дверью
читали лекцию. Ильин прислушался. Медлительный хрипловатый голос показался
ему знакомым.
- Сегодня, друзья мои, - говорил лектор - вы впервые пришли в наш
Институт. Вы хотите посвятить себя звездоплаванию, этой трудной и
благородной отрасли человеческого знания. Наука эта, возникшая совсем
недавно, требует от человека всей его жизни, требует самоотверженности и
смелости. Вы знаете, что за последние годы было совершено не так много
полетов, и первый из них закончился гибелью единственного пассажира - моего
руководителя и друга, конструктора Ильина.
"Рюмин?" - узнал Ильин. Он сразу вспомнил врезавшиеся в память
последние часы перед стартом.
- Причины аварии ракеты Ильина так и остались невыясненными, -
продолжал Рюмин. - Вероятнее всего, ее повредили метеориты. Неудача
заставила нас проверить всю конструкцию и задержала следующий полет на два с
половиной года. И самое грустное, мы потеряли талантливого конструктора,
который так много мог бы еще сделать. Нельзя было посылать в первый полет
такого ценного человека. Я отговаривал его, я предлагал сам полететь вместо
него. Но Андрей Петрович, к сожалению, был честолюбив...
"Что он говорит? - подумал Ильин. - Никогда не было такого. Не
уговаривал, не предлагал. Наоборот, сказал, что нечего волноваться. Зачем он
городит эту ложь?"
И в памяти всплыло: Ильин знал Рюмина пять лет, но дружбы не было.
Рюмин был сух, исполнителен. Держался особняком, в разговоре выбирал
выражения, как будто боялся, что его поймают на слове, уличат в ошибке.
Ильин ценил его, как хорошего работника, и все-таки было что-то... что
вызывало неприязнь.
А теперь эта ложь. И ведь Рюмин отвечал за рабочие чертежи. И проверял
детали последним.
- Я прошу извинения за эти подробности у присутствующей здесь вдовы
героя - Юлии Николаевны Ильиной, - продолжал лектор.
Ильин рывком открыл дверь. Желтая от солнца аудитория амфитеатром
уходила кверху. Сотни юношеских глаз внимательно глядели на кафедру, где
стоял постаревший, грузный и обрюзгший Рюмин. А в президиуме за столиком
сидела высокая женщина с седой прядью в пышных волосах. Когда дверь
скрипнула, она обернулась, вскрикнула, оперлась руками о стол и начала
вставать... так медленно, так медленно...
Аудитория недовольно загудела. Рюмин нахмурился, глянул через плечо...
И вдруг резкий крик, вопль боли и ужаса пронесся по залу.
- Зачем? Зачем?
Схватившись рукой за сердце, он остекленевшими глазами смотрел на
вошедшего.
Сбежавшиеся вниз слушатели увидели плачущего "железного Рюмина" и
наклонившегося над ним человека. Казалось, он только что сошел с памятника -
такой же худощавый и в комбинезоне. Только человек этот был совершенно
седой.
Пробуждение профессора Берна
В 1952 году, когда мир угнетала величайшая нелепость XX века,
называемая "холодной войной", профессор Берн перед большой аудиторией
произнес невеселую остроту великого Эйнштейна: "Если в мировой войне © 3
вздумают воевать атомными бомбами, тогда в мировой войне © 4 будут воевать
дубинками..."
В устах Берна, которого называли "самым универсальным ученым XX
столетия", это звучало несколько сильнее, чем обыкновенная острота.
Посыпались письма, но Берн на них не смог ответить. Осенью того же 1952 года
ученый погиб во время своей второй геофизической экспедиции в Центральную
Азию.
Уцелевший другой участник этой маленькой экспедиции, инженер Нимайер,
позднее рассказывал:
- Мы переправляли нашу базу на вертолете в глубь пустыни Гоби. В первый
рейс, погрузив приборы и взрывчатку для сейсмологических исследований,
вылетел профессор. Я остался охранять остальное снаряжение. Когда вертолет
взлетел, в моторе что-то испортилось и он стал давать перебои. Потом мотор
совсем заглох. Вертолет еще не успел набрать скорость и поэтому стал быстро
снижаться вертикально с высоты сотни метров. Когда машина коснулась земли,
произошел сильный - в два раската - взрыв. Должно быть, снижение оказалось
таким стремительным, что от резкого толчка детонировал динамит. Вертолет и
все его содержимое вместе с профессором Берном разнесло буквально в пыль...
Этот рассказ Нимайер слово в слово повторял всем осаждавшим его
корреспондентам, ничего не прибавляя и не убавляя. Специалисты нашли его
убедительным. Действительно, снижение груженого вертолета в нагретом и
разреженном воздухе высокогорной пустыни должно было произойти ненормально
быстро. Толчок при посадке мог привести к таким трагическим последствиям.
Комиссия, вылетевшая на место катастрофы, подтвердила эти предположения.
Один лишь Нимайер знал, что в действительности нес было иначе. Но он
даже перед смертью не выдал тайны профессора Берна.
Место в пустыне Гоби, куда добралась экспедиция Берна, ничем не
отличалось от своих окрестностей. Такие же застывшие волны барханов,
показывающие направление гнавшего их последнего ветра; такой же серо-желтый
песок, сухо скрипящий под ногами и на зубах, то же солнце, ослепительно
белое днем и багровое к вечеру, описывающее за день почти вертикальную дугу
в небе. Ни деревца, ни птицы, ни тучки, ни даже камешка в песке.
Листок блокнота, на котором были записаны координаты этого места,
профессор Берн сжег, как только они его достигли и отыскали шахту, вырытую
во время прошлой экспедиции. Таким образом, сейчас эта точка пустыни
отличалась от остальных только тем, что в ней находились два человека - Берн
и Нимайер. Они сидели на раскладных полотняных стульях у палатки. Невдалеке
отблескивали серебристый фюзеляж и лопасти винтов вертолета, похожего на
громадную стрекозу, присевшую отдохнуть на песок пустыни. Солнце посылало
свои последние лучи почти горизонтально, и от палатки и вертолета уходили за
барханы длинные причудливые тени.
Берн говорил Нимайеру:
- Когда-то один средневековый медик предложил простой способ
бесконечного продления жизни. Нужно заморозить себя и в таком виде храниться
где-нибудь в погребе лет девяносто. Потом отогреть и оживить себя. Можно
пожить лет десять в этом веке и снова заморозить себя до лучших времен...
Правда, сам этот врач почему-то не пожелал прожить лишнюю тысячу лет и умер
естественной смертью на шестом десятке. - Берн весело сощурил глаза,
прочистил мундштук и вставил в него новую сигарету. - Да, средние века...
Наш невероятный двадцатый век занимается реализацией самых сумасбродных идей
средневековья. Радий стал тем философским камнем, который может превратить
ртуть или свинец в золото. Мы не изобрели вечный двигатель - это
противоречит законам природы, но открыли вечные и самовозобновляющиеся
источника ядерной энергии. И еще одна из идей: в 1666 ГОДУ почти вся Европа
ожидала конца света. Но если тогда причиной этому были лишь кабалистический
смысл числа "666" и слепая вера в апокалипсис, то теперь идея о "конце
света" имеет под собой солидную базу в виде атомных и водородных бомб... Да,
так я о замораживании... Эта наивная выдумка средневекового медика сейчас
тоже приобрела научны"й смысл. Вы знаете об анабиозе, Нимайер? Его открыл
Левенгук в 1701 году. Это, затормаживание жизненных процессов с помощью
холода или, в других случаях, высушивания. Ведь холод и отсутствие влаги
сильно снижают скорость всех химических и биологических реакций. Ученые уже
давно осуществляли анабиоз рыб и летучих мышей: холод их не убивает, а
сохраняет. Умеренный холод, конечно... Существует и другое состояние -
клиническая смерть. Дело в том, что животное или человек умирает далеко не
сразу после того, как остановилось сердце. Прошлая война представила медикам
возможность глубокого исследования клинической смерти. Некоторых тяжело
раненных удавалось оживить даже через несколько минут после остановки
сердца, причем это были смертельно раненные, заметьте! Вы физик и, возможно,
не знаете...
- Я слышал об этом, - наклонил голову Нимайер.
- Не правда ли, слово "смерть" теряет свой пугающий оттенок, когда к
нему прибавляется этот медицинский эпитет "клиническая"? Действительно, ведь
существует немало промежуточных состояний между жизнью и смертью: сон,
летаргия, анабиоз. В них человеческий организм живет замедленно по сравнению
с бодрствованием. Вот этим я и занимался последние годы. Чтобы максимально
замедлить жизнедеятельность организма, нужно было довести анабиоз до его
предела - состояния клинической смерти. Мне это удалось. Сперва за это
расплачивались жизнью Лягушки, кролики, морские свинки. Потом, когда
выяснились закономерности и режим охлаждения, я рискнул "умертвить" на
некоторое время мою обезьянку - шимпанзе Мими.
- Но я видел ее! - воскликнул Нимайер. - Она весела, прыгает по стульям
и клянчит сахар...
- Верно! - торжествующе перебил Берн. - Но Мими четыре месяца пролежала
в специальном гробике, окруженная контрольными приборами и охлажденная почти
до нуля.
Берн нервно взял новую сигарету и продолжал:
- Наконец был осуществлен самый важный и необходимый опыт: я подверг
самого себя предельному анабиозу. Это было в прошлом году, - помните, в то
время говорили, что профессор Берн тяжело болен? Я был более чем болен, я
был "мертв" целых шесть месяцев. И вы знаете, Нимайер, это очень
своеобразное ощущение, если, впрочем, так можно говорить об отсутствии
всяких ощущений. В обычном сне мы, хоть и замедленно, воспринимаем ритм
времени, - здесь этого не было. Я почувствовал нечто вроде легкого обморока
от наркоза. Потом тишина и мрак. Потом возвращение к жизни. По ту сторону не
было ничего...
Берн сидел, непринужденно вытянув ноги и закинув за голову худощавые
загорелые руки. Глаза его за стеклами очков смотрели задумчиво.
- Солнце... Светящийся шарик, слабо освещающий уголок бесконечного
черного пространства. Вокруг него шарики, еще более маленькие и холодные.
Вся жизнь на них зависит только от Солнца... И вот на одном из таких шариков
появляется человечество - племена мыслящих животных. Как оно возникло? Об
этом сложено много легенд и гипотез.
Несомненно одно: для рождения человечества был необходим огромный
катаклизм - геологическое потрясение на нашей планете, которое изменило
условия жизни высших животных - обезьян. Все сходятся на том, что таким
катаклизмом было оледенение. Быстрое похолодание северного полушария,
оскудение растительной пищи заставило обезьян взять в руки камень и дубинку,
чтобы добывать мясо, заставило приспособиться к труду и полюбить огонь.
- Это справедливо, - поддержал Нимайер.
- Почему же были ледники? Почему когда-то эта пустыня и даже Сахара не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг