чего-то в этом духе - хотя я, честно говоря, не представляю, как это можно
сделать: то, что для прозрачников просто, для темнотиков очень сложно.
Вероятно, исхитрятся с помощью техники сначала передавать черно-белые
изображения, вроде рисунков в книгах; будут наращивать их размеры, четкость,
подробность; затем с помощью новых изобретений смогут передавать и в цвете,
приближаясь к естественным краскам природы; наконец, на вершине сложности
достигнут и стереоскопичности. Л у тикитаков - пара прозрачных ягодиц, и все
в порядке.
Или взять эту видеосвязь. У европейцев нет внутреннего англиканто,
итальянто или там русиканто, так что этот способ не пойдет. Скорее всего,
что придумают что-то именно для речи, для голоса, и лучше, если без всякой
примеси "видео". Ведь если не видеть собеседника, не смотреть ему в глаза,
врать гораздо удобней; а это в наших общениях дело далеко не последнее.
Описанные способы наблюдения и общения развиты в Тикитакии не только
из-за прозрачности ее жителей, но и благодаря тому, что там преобладает
ясная, солнечная погода; пасмурные дни редки. Нетрудно догадаться, что
солнце, светящее во весь тропический накал, используется островитянами
посредством телесной оптики и в целях энергетики. Так оно и есть, но - с
одним уточнением: не столько островитянами, ибо мужчина здесь ценится
поджарый, мускулистый и стремительный, сколько островитянками - и
преимущественно семейными, многодетными.
Не берусь строго определить, что причина: повышенная ли озабоченность
семьей, телесная ли пышность, или, может быть, утонченная психическая
конституция тикитакских дам,- но сам факт, что они обладают куда лучшей, чем
мужчины, способностью собирать и направлять солнечные лучи для домашних
целей, неоспорим. "Линзы" у них безусловно крупнее, это ясно; но дело не
только в этом. Будучи знаком с физикой, я как-то подсчитал мощность, которую
развивает моя теща Барбарита во время приготовления обеда. Числа со всей
убедительностью показали, что только той энергии солнца, которая
улавливается ее бедрами и животом, недостаточно; похоже, что прозрачные
ткани Барбариты вбирают все падающие на нее лучи. А это весьма немало!
Тикитаки не знают огня - вернее, не хотят его знать. Поклонение тиквойе
они распространяют в известной степени и на иные деревья. Наверное, поэтому
остров Тикитакия весь покрыт зеленью, абсолютно весь. Бревна и жерди для
построек получают из деревьев, срубленных для пользы оставшихся там, где
растения теснят и подавляют друг друга. Жечь обрезки, ветки, даже щепки тоже
не принято, их перерабатывают на бумагу. Но главное, что такое отношение к
древесине и к огню вполне рационально: зачем этот дым, треск и копоть, если
вокруг в изобилии чистый жар Солнца!
Наша кухня находилась - в силу известного отношения островитян к
питанию - в глубине двора. Она представляла собою высокий помост, где на
доске из темного камня (кажется, базальта) выстроились миски, кастрюли,
сковороды - все из черненого серебра. Барбарита становилась в утренние часы
спиной на восток, готовя ужин - спиною на запад, чтобы солнце просвечивало
ее наилучшим образом. Обычно она работала, можно сказать, на три конфорки
сразу, грея кастрюлю с супом, сковороду с жарким и большой чайник. Руки
оставались свободны, ими она нарезала, крошила, добавляла, пробовала,
помешивала, передвигала, поворачивала. Линзами грудей достопочтенная теща
могла помимо всего совершать кулинарные операции, обычным поварам
недоступные: дотомить жесткий кусочек мяса в рагу, фигурно обжарить корочку
на пироге и т. п.
Неприязнь Барбариты ко мне вызывала и с моей стороны ответную
холодность - но, признаюсь, я всегда любовался ею при этом занятии: ее
озабоченно наклоненной обширной фигурой, в которой будто переливалось,
струясь к доске-плите, желтоватое солнечное вещество. В эти минуты она была
не в переносном, а в прямом смысле олицетворением Домашнего очага! Да и
кушанья у нее получались такие, что за них можно простить любую сварливость.
Никогда после я не едал такого рагу с помидорами, ни рисовой похлебки с
бараниной и травами, ни тем более таких пончиков с рифленой корочкой,
хрустящих и тающих во рту. Жаль лишь того, что питаться доводилось каждому
уединенно, за ширмочкой; даже Агату я не смог убедить в том, что это -
ханжество. По-моему, и Барбарита тем лишала себя лучшей для кулинара
награды - увидеть, как поглощают ее изделия.
Вот это и имела в виду достопочтенная теща, высказываясь о том, что ей
придется пойти подрабатывать своей "печкой". Такую работу можно было найти
не только в других семьях, где жена не справлялась, и городских харчевнях,
но и на стеклоделательном заводе, в зеркальных и ювелирных мастерских, даже
в кузницах. Не будет преувеличением сказать, что полные женщины являются
основой такитакской энергетики - в компании с солнцем, разумеется.
(Те же немногие дни непогоды, когда "печи" бездействовали, питаться
приходилось сырыми фруктами, все работы останавливались,- они считались у
островитян "днями скорби по заморским братьям". Процессии тикитаков - обычно
осыпанных порошками или просто пылью для лучшей видимости - двигались но
улицам. Ведущий провозглашал: "Восплачем по нашим заморским братьям, которые
всегда такие!.." - а остальные подхватывали заунывно: "11 даже
хуу-у-уужеее!..")
Моя же Агата в этом отношении пока что годилась лишь на то, чтобы
сварить кофе. Я понял, почему Имельдин был доволен, что я взял ее в жены: ее
изящные, по-британски умеренные формы, кои меня пленили, делали его дочь
малоперспективной невестой. И то сказать: если бы мы жили отдельно, пришлось
бы нанять даму-печку.
Немаловажным применением этих свойств является и семейная охота. В ней
участвуют и мужчины, но главная роль все равно отводится женщинам.
В низменной части острова восточнее Зеленой горы находились озерца и
болотца, на которых в зимнюю пору обитало немало прилетевших с севера гусей
и уток. Туда мы отправлялись втроем: Барбарита, Имельдин и я, неся с собой
большое зеркало, бамбуковые жерди и палки. Выбрав незатененное место,
сооружали помост, на который взбирались тесть с зеркалом и теща. Зеркало
нужно, поскольку далеко не всегда солнце оказывается на одной прямой с
охотницей и летящей птицей; зеркальщик и отражает его свет в
нужнойнаправлении. На мою долю оставалось криками и бросанием камней в
камыши вспугивать дичь.
Обеспокоенные утки поднимались вереницей. Далее все делалось быстро и
красиво: Имельдин поворачивает зеркало под надлежащим углом, просвеченная
лучами Барбарита ловит в световой конус переднюю птицу; секунду та летит,
заключенная в огненный круг,- круг стягивается в слепящую точку на голове
или груди утки, и она падает. Световой конус захватывает другую утку,
сходится в точку-вспышку - падает и она; затем третья, четвертая. Никакой
пальбы, все спокойно ибесшумно, слышны только короткие предсмертные вскрики
птиц. Я собирал добычу. Часть уток падала в воду, приходилось плыть за ними.
В один заплыв я притаскивал в зубах две, а то и три утки; это нетрудно, надо
только суметь ухватить их за шеи.
Позже, когда я удостоился чести быть представленным ко двору, то видел,
как дамы-линзы, сопутствуемые зеркальщиками, несли охрану священной особы
короля Зии Тик-Така, не подпуская к нему своими хорошо сфокусированными
"зайчиками" никого ближе пятнадцати ярдов.
Ради полноты описания должен заметить, что тикитакские дамы умеют
образовывать в себе не только увеличительные, но и уменьшительные линзы -
тоже повсеместно и искусно. Пожилые тикитакитянки умеют ими придать себе
(правда, ненадолго) кажущуюся миниатюрность, изящество, свежесть - качества
излишние в домашнем хозяйстве, но столь притягательные для мужчин. Когда же
сбитый с толку, распаленный ловелас приблизится на необходимую дистанцию, он
попадает в мощные жаркие объятия, из которых не так просто освободиться.
Тикитакские матроны умеют не быть обойденными судьбой. Особенно худо
приходится мужу, если он подобным образом попадает в объятия своей жены.
Имельдин уверял меня, что именно поэтому на острове гораздо больше вдов, чем
вдовцов.
Но самое серьезное применение этих свойств я увидел незадолго до того,
как вынужден был покинуть Тикитакию. Город в это утро был взбудоражен
новостью, что к острову приближается заморский корабль.
В ту пору я уже чувствовал себя вполне тикитаком, имел Друзей и
знакомых. Аганита родила сына, которому мы дали диковинное здесь имя Майкл,
несколько раздобрела и Начинала сама управляться на кухне; жизнь
налаживалась.
Поэтому вначале я почувствовал то же любопытство, что и другие
островитяне, направившиеся к западному берегу поглазеть. Только я не совсем
понимал, на что они будут глядеть.
Корабль стоял на якоре в полутора милях от берега, того самого
обрывистого, с галечным пляжем внизу, на который когда-то выбросило и меня.
Он, видимо, подошел еще вечером.
Утро было ясное, море рябил слабый бриз, поднявшееся из-за гор солнце
хорошо освещало корабль. Я смотрел, стоя на обрыве и составив руки подзорной
трубой: это было трехмачтовое, судя по глубокой посадке, хорошо нагруженное
судно - скорее всего, фрегат. На вершине фок-мачты трепыхался флаг. Я
выдвинул вперед левую кисть для большего увеличения, напряг глаза - и мое
сердце забилось чаще: сходящиеся к центру синие и белые полосы, британский
королевский флаг.
Мысленно я теперь был там: понимал и осторожность капитана, не
разрешившего высадиться на незнакомый остров к ночи, и нетерпеливое
стремление команды ощутить после долгого плавания землю под ногами,
пополнить запасы воды и пищи... Да и, если не окажутся здесь испанцы,
голландцы, португальцы или иные проворные европейцы, присоединить эту
территорию ко владениям британской короны.
Я заметил движение на корме: выбирали якорь. Фрегат, осторожно
маневрируя, двинулся против ветра в сторону острова. В свою "подзорную
трубу" я различал, как на носу два матроса готовятся замерять глубину, а на
верхней палубе расшнуровывают и оснащают к спуску на воду бот.
В это время позади послышался топот многих копыт. Я оглянулся: к обрыву
приближался отряд. Непрозрачные тяжеловозы с длинными гривами и мохнатыми
копытами несли на своих широких спинах самых массивных дам города; на других
лошадях гарцевали многочисленные зеркальщики; в арьергарде мулы рысцой
тащили на себе вязанки бамбуковых жердей. За отрядом, кто на чем, тянулись
горожане-болельщики.
Во главе процессии рысила на золотистом першероне наша соседка
Адвентита. Я знал ее полный титул: ее превосходительство командир
самообороны западного побережья Адвентита Пиф-Паф, но как-то не принимал его
всерьез. Может, это было потому, что я знал и процедуру назначения такого
командира: выбиралась самая многодетная и дородная вдова, в случае равенства
у претенденток числа детей дело решал вес (у Адвентиты было двенадцать детей
и добрых семь пудов, муж скончался при исполнении обязанностей); а может, и
потому, что именно ее отпрыски больше других досаждали мне дразнилкой:
"Гули-Гули демихом! Гули-Гули демихом!" - выкрикиваемой звонким хором. Сама
вдова их урезонивала; она постоянно была заморочена и ими, и ведением
хозяйства.
Но сейчас, когда зеркальщики принялись споро возводить из жердей вдоль
обрыва помосты (куда более основательные и широкие, чем наш охотничий), я
понял, что дело назревает серьезное: охота на корабль. В отряде - не менее
шести десятков вдов, при каждой - три зеркальщика, солнце в выгодной
позиции; если все они направят на фрегат лучи тройной убойной силы, тому не
сдобровать. Я решил, как сумею, послужить соотечественникам.
Адвентита находилась на правом фланге шеренги помостов. Пока я добежал,
она - массивная и мощная, как боевой слон, переливающаяся внутри розовыми
оболочками органов и янтарно-желтым костяком, почтительно подпираемая снизу
зеркальщиками - успела по перекладинам взобраться на свой помост; отдышалась
и подала зычным голосом команду:
- Бабоньки-и-и... по три рассчитайсь! Первая!.. Оттеснив
зеркальщика-адъютанта, я вскарабкался к ней.
- Тебе что здесь надо, Гули? Хочешь стать зеркальщиком?
- Адвентитушка... соседушка-лапушка... прелесть моя...- я решил идти
напрямую,- эти темнотики на корабле - из моей страны. Не губите их.
Напугайте... ну, сожгите верхушку передней мачты - и они уберутся восвояси.
А? Радость моя...- И я хорошо погладил се: любая женщина, даже генерал,
любит ласку.
- Не лапай мои боевые поверхности,- пророкотало ее превосходительство,-
я при исполнении. Радость... вот скажу Аганите.- Но сердце ее дрогнуло, я
видел. Между тем корабль приближался, от него до обрыва оставалось не более
восьми кабельтовых.
- Бабоньки-и! - снова зычно обратилась вдова к отряду.- Здесь Демихом
Гулихлопочет за своих. Просит отпугнуть их. Как, уважим, а?
- Можно... уважим! - после паузы донеслось с помостов.- Он парень
ничего, хоть и темный. Пугнем - и пусть уматывают!
- Тогда слуш-шай: эрррравняйсь! Даю настройку: а тики-так, тики-так,
тики-так, тики... вжик! А тики-так, тики-так, тики-так, тики... вжик!
Это был не тот успокаивающий умеренный ритм - наоборот, боевой,
активный. Боевой ритм, как бывает боевой клич. Будь я полководцем, я ввел бы
такой в своей армии перед началом атаки.
- А тики-так, тики-так, тики-так-тики... вжик! - гулом пошло по
помостам.- А тики-так, тики-так, тики-тактики... вжик!
С правого фланга я видел, как дамы подравнивались. От Адвентиты
параллельными линиями на фоне неба вырисовывались груди и животы второй,
третьей и четвертой тикитакитянок. Но еще отчетливей выстраивалось все у них
внутри: пунктирной перспективой уходили вдаль печень в печень, таз в таз,
позвонок в позвонок, мозг в мозг, афедрон в афедрон. Не впервой, видно,
вдовы выступали таким строем. Я обратил внимание на то, что и волосы у них,
мощные темные гривы, все закручены на головах одинаковыми узлами и тоже
образуют линию. Зеркальщики позади подравнялись и замерли, держа зеркала,
как щиты.
- А тики-так, тики-так, тики-так-тики... вжик! - рокотало над обрывом,
заглушая шум прибоя.
Наконец произошло главное равнение: сердца всех дам и всех зеркальщиков
забились в одном ритме и в одной фазе - пунктиры ало пульсирующих комков. И
мое сердце сокращалось в этом ритме, я тоже переживал боевой восторг.
- Бабоньки-и... товсь!
Подобно тому, как бомбардир перед выстрелом прочищает банником дуло
своей мортиры, так и Адвентита круговыми движениями намоченной спиртом
ветоши, которую подал ей зеркальщик-адъютант, протерла свои оптические
поверхности. Это же по команде "товсь" сделали на всех помостах.
- Мужички-и, средними зеркалами... свет! (Средний зеркальщик на каждом
помосте, повернув зеркало, отразил солнечные лучи в спину своей дамы. Строй
вдов желтовато засиял.) Бабоньки-и... в фор-бом-брамсель фок-мачты -
целься! - и ее превосходительство (а за ней и весь строй) прицельно
выставила перед лицом кисти.
Я тоже соорудил из ладоней "подзорную трубу" и увидел, как верхний
парус передней мачты фрегата вдруг ослепительно засиял - будто его осветило
отдельное солнце. "И ни одна не ошиблась, знают,- отметил я в уме.- Видно,
не первый это для них корабль".
- Помалу-у... чирком слева направо... пли! Огненное пятно на парусе
превратилось в слепящий
штрих. Верхушка мачты враз окуталась дымом, вспыхнула, отломилась и
рухнула на палубу вместе с горящим парусом и флагом. Па фрегате возникла
паника, но капитан се быстро прекратил. Матросы забегали с баграми, ведрами.
Через минуту дымящийся обломок фок-мачты полетел в воду.
Будь якапитаном этого злосчастного фрегата, конечно, сразу же приказал
бы уходить от непонятной опасности на всех уцелевших парусах; тем более и
ветер был попутный. Но командовал не я, а тот капитан, вероятно, был
самолюбив, отважен и мечтал о славе. Он развернул корабль в боевую позицию.
Фрегат дал по обрыву залп из всех двадцати пушек правого борта. Дистанция
была предельная, вышел недолет, ядра лишь взбили фонтаны брызг у самого
берега.
Несколько капель попало на "боевую поверхность" Адвентиты.
- Ах, та-ак! - рыкнула она, отираясь, и глянула на меня с такой
внутренней выразительностью, что на сей раз из всех ее прелестей я воспринял
лишь скелет: будто сама смерть зыркнула на меняпустыми глазницами.- А ну,
брысь, пока не испекла!
Я и сам не помнил, как оказался внизу.
- Мужички-и, всеми зеркалами... свет! (Строй вдов засиял тройным
накалом). Бабоньки-и... Первые - но носу распределенно, вторые - по центру
точкой на прожог, третьи - по корме распределенно-о... целься-а!
Дамы снова прицельно выставили ладони. В свою "подзорную трубу" я
видел, как окутавший фрегат дым от залпа будто пронзили острия огненных
кинжалов: они воткнулись в нос, корму и борт под пушечной палубой.
- По грубияна-ам!.. залпом!.. пли!!!
Корма и нос запылали сразу, как смоченная нефтью пакля. Середина чуть
запоздала, но там за веерной вспышкой последовал грохот оглушительного
взрыва. Видимо, световой луч, прожигая борт и переборки, попал в
кюйт-камеру. Корабль разломился, охваченные пламенем половины стали
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг