Волконский, когда Холмс и Уотсон дочитали это письмо до конца, - Николай
Алексеевич просил дать ему для такового изучения текст "Записок" хотя бы на
два месяца. При этом он честным словом обязывался никому не оглашать их и не
оставлять у себя копии.
- И вы, разумеется, согласились? - на этот раз уж совсем не сомневаясь
в том, каков будет ответ, спросил Уотсон.
- Увы, - покачал головой князь. - Я вынужден был самым решительным
образом отклонить эту просьбу поэта.
- Но почему?! Ради всего святого, почему?! - не в силах скрыть своего
негодования воскликнул Уотсон.
- На то у меня были свои причины, - сухо ответил князь и наклонил
голову, давая понять, что дальнейший разговор на эту тему не имеет смысла.
- Тут какая-то тайна, - сказал Уотсон, когда друзья вернулись к себе на
Бейкер-стрит и с комфортом расположились у своего любимого камина.
- Это вы о чем? - удивился Холмс.
- Да вот об этом странном его упрямстве. Ну почему он так и не дал
Некрасову спокойно прочитать воспоминания своей матери? Ведь, судя по всему,
он к Некрасову относился с приязнью и уважением.
- О, да! И, добавьте, высоко ценил его поэтический дар.
- Так почему же в таком случае он так странно себя повел? Неужели ему
не хотелось, чтобы поэма Некрасова о его матери получилась как можно более
художественной и правдивой? Нет, положительно, тут какая-то тайна. Неужели
мы так никогда и не проникнем в нее?
- Подумаешь, бином Ньютона, - усмехнулся Холмс. - Никакой тайны, да и
вообще ничего таинственного, мой дорогой Уотсон, тут нет. Загадка эта
объясняется весьма просто. Михаил Волконский родился в ссылке, в Петровском
Заводе. Детство и юность провел в среде сосланных декабристов. Но уже в
молодые годы его тяготило положение сына ссыльного. Он изо всех сил старался
показать себя человеком, как тогда говорили, благонамеренным. После смерти
Николая Первого он вернулся из Сибири в столицу и стал уверенно, ступень за
ступенью, подыматься по служебной лестнице. В семидесятых годах он уже
занимал довольно видное положение - был статс-секретарем Государственного
Совета, а впоследствии стал товарищем министра народного просвещения, членом
Государственного Совета, получил одно из высших придворных званий...
- Можете не продолжать, - прервал его Уотсон. - Все ясно. Он боялся
публиковать "Записки", потому что опасался за свою карьеру.
- Вероятно, - кивнул Холмс. - Во всяком случае, он целых пятнадцать лет
хранил мемуары своей матери в строжайшем секрете. И если бы не вмешательство
Некрасова, "Записки княгини Волконской", быть может, еще долго оставались бы
семейной тайной.
- Но как все-таки удалось Некрасову с одного чтения так все запомнить и
с такой точностью все воспроизвести?
- Ну, насчет точности... Это ведь только поначалу он держался так
близко к тексту "Записок". А потом...
- Что потом? - удивился Уотсон. - Уж не хотите ли вы сказать, что
дальше там у него в поэме все не так, как было и действительности?
- Так, да не так... Конечно, воображение поэта и дальше прочно
опиралось на факты, почерпнутые из "Записок княгини Волконской". И
все-таки... Возьмите еще раз "Записки", да и сравните их с некрасовской
поэмой... Впрочем, лучше побеседуем еще раз с обеими княгинями...
И вот они снова в уже знакомой нам гостиной, в одном углу которой за
изящным дамским столиком сидит со своей тетрадкой настоящая княгиня
Волконская, а в другом - героиня поэмы Некрасова.
- Мария Николаевна! - обратился Холмс к "настоящей" княгине. - Сделайте
одолжение, позвольте еще раз заглянуть в ваши "Записки". Нам хотелось бы
прочесть о первом вашем свидании с мужем после ареста.
- Извольте. - Она протянула Холмсу свою тетрадь, а тот, отыскав нужное
место, передал ее Уотсону.
ИЗ "ЗАПИСОК КНЯГИНИ М. Н. ВОЛКОНСКОЙ"
Я была еще очень больна и чрезвычайно слаба. Я выпросила разрешение
навестить мужа в крепости. Государь, который пользовался всяким случаем,
чтобы выказать свое великодушие - в вопросах второстепенных, разумеется, -
разрешил нам свидание, но, опасаясь для меня всякого потрясения, приказал,
чтобы меня сопровождал врач. Мы вошли к коменданту. Сейчас же привели под
стражей моего мужа. Это свидание при посторонних было очень тягостно. Мы
старались обнадежить друг друга, но делали это без убеждения. Я не смела его
расспрашивать: все взоры были обращены на нас. Мы обменялись платками.
Вернувшись домой, я поспешила узнать, что он мне передал...
- И что же там было? - обернулся нетерпеливый Уотсон к княгине. Но та,
улыбнувшись, молча указала ему на тетрадь, давая понять, что там все
сказано.
И в самом деле, продолжив чтение, Уотсон сразу нашел ответ на свой
нетерпеливый вопрос. Однако ответ этот сильно его разочаровал.
Вот что он там прочел:
Вернувшись домой, я поспешила узнать, что он мне передал, но нашла лишь
несколько слов утешения, написанных на одном углу платка. Всего несколько
слов. Их едва можно было разобрать.
- А теперь, - сказал Холмс, протягивая Уотсону уже хорошо ему знакомую
книгу, - прочтите рассказ героини Некрасова о том, как прошло ее первое
свидание с арестованным мужем.
Развернув книгу на заранее заложенной Холмсом странице, Уотсон прочел:
ИЗ ПОЭМЫ Н. А. НЕКРАСОВА "РУССКИЕ ЖЕНЩИНЫ"
Я в крепость поехала к мужу с сестрой.
Пришли мы сперва к генералу.
Потом нас привел генерал пожилой
В обширную, мрачную залу.
"Дождитесь, княгиня! Мы будем сейчас!"
Раскланявшись вежливо с нами,
Он вышел. С дверей не спускала я глаз,
Минуты казались часами.
Шаги постепенно смолкали вдали,
За ними я мыслью летела.
Мне чудилось: связку ключей принесли,
И ржавая дверь заскрипела.
В угрюмой каморке с железным окном
Измученный узник томился.
"Жена к вам приехала!.." Бледный лицом,
Он весь задрожал, оживился:
"Жена!.." Коридором он быстро бежал,
Довериться слуху не смея...
"Вот он!" - громогласно сказал генерал,
И я увидала Сергея...
- Какой генерал? - удивился Уотсон. - У той, настоящей княгини
Волконской, ни слова не было ни о каком генерале.
- Не торопитесь, Уотсон. Дочитайте ее рассказ до конца, - оборвал его
Холмс.
Пожав плечами, Уотсон послушно продолжил чтение:
Недаром над ним пронеслася гроза:
Морщины на лбу появились,
Лицо было мертвенно бледно, глаза
Не так уже ярко светились...
Казалось, он в душу мою заглянул...
Я горько, припав к его груди,
Рыдала... Он обнял меня и шепнул:
- Здесь есть посторонние люди...
И правда, по комнате важно шагал
Свидетель: нам было неловко...
Сергей на одежду свою показал:
- Поздравь меня, Маша, с обновкой...
Я громко сказала: "Да, я не ждала
Найти тебя в этой одежде".
И тихо шепнула: "Я все поняла.
Люблю тебя больше, чем прежде..."
- Так вот ты какая! - Сергей говорил,
Лицо его весело было...
Он вынул платок, на окно положил,
И рядом я свой положила.
Потом, расставаясь, Сергеев платок
Взяла я - мой мужу остался...
Нам после годичной разлуки часок
Свиданья короток казался...
- Я бы хотел все-таки, если позволите, задать вам только один вопрос, -
прервав чтение, обратился Уотсон к некрасовской героине. - Этот обмен
платками был чисто символическим? Или мужу удалось передать вам вместе со
своим платком нечто важное?
Но и вторая княгиня ответила Уотсону совершенно так же, как незадолго
до того это сделала первая: она молча указала ему на книгу, давая понять,
что ответ он найдет там.
И он действительно легко нашел его:
Великую радость нашла я в платке:
Целуя его, увидала
Я несколько слов на одном уголке.
Вот что я, дрожа, прочитала:
"Мой друг, ты свободна. Пойми - не пеняй!
Душевно я бодр, и желаю
Жену мою видеть такой же. Прощай!
Малютке поклон посылаю..."
- Благодарю вас, сударыня, - поклонился Холмс героине Некрасова. - И
вас тоже от души благодарю, - обернулся он к другой, "настоящей" княгине
Волконской. - Простите, что мы вынудили вас воскресить в памяти эти горькие
мгновенья.
Покинув обеих княгинь, Холмс и Уотсон тотчас же вернулись к себе на
Бейкер-стрит, чтобы обсудить увиденное и услышанное.
Отправимся и мы вслед за ними.
- Как видите, мой милый Уотсон, Некрасов довольно далеко отклонился от
записок Марии Николаевны Волконской, - начал Холмс.
- Что же тут удивительного, - пожал плечами Уотсон. - Ведь сын княгини
отказался дать ему ее записки. Только прочел один раз вслух. Кое-что из
услышанного Некрасов запомнил правильно, а многое не удержалось в его
памяти. Вот он и напутал. Я, конечно, его в этом не упрекаю. С одного чтения
всего ведь не упомнишь!
- Нет, друг мой, - улыбнулся Холмс. - Такое объяснение было бы,
извините меня, по меньшей мере наивным. Некрасов ведь не просто изложил этот
эпизод чуть-чуть иначе, чем он выглядит в "Записках княгини Волконской". То,
что в ее "Записках" было всего лишь скупым и строгим изложением фактов, он
превратил в красноречивую, исполненную глубокого драматизма сцену.
- Вы имеете в виду этот их разговор в тюрьме? И то, что было написано
на платке?
- И это тоже, конечно. Но важно даже не то, что Некрасов обогатил этот
эпизод из "Записок княгини Волконской" своей фантазией. Так же, кстати, как
и многие другие эпизоды, заимствованные из ее "Записок". Важно, с какой
целью он это делал!
- Какая же, по-вашему, у него тут была цель?
- О, тут не может быть двух мнений! Некрасов хотел не просто
пересказать никому не известную историю...
- Конечно, не просто пересказать, - заметил Уотсон. - Он хотел изложить
ее стихами. А ведь это, я думаю, гораздо труднее, чем писать прозой.
- Ну, на этот счет есть разные мнения, - улыбнулся Холмс. - Многие
считают, что стихи писать легче, чем прозу. Может быть, как-нибудь в другой
раз мы к этой проблеме вернемся. Сейчас же я хочу решительно возразить нам.
Нет, отнюдь не только желание облечь рассказ княгини Волконской в
стихотворную форму вынудило Некрасова отклониться от реальности и дать волю
своей фантазии. Некрасов хотел потрясти воображение своего читателя как
можно более впечатляющим изображением подвига декабристов. Он хотел показать
не только глубину их страданий, но и всю меру их душевного величия. Именно
это стремление окрыляло и направляло его художественную фантазию.
- Да, - согласился Уотсон. - Это благородное желание его, конечно, до
некоторой степени оправдывает.
- До некоторой степени? - изумился Холмс - Нет, Уотсон, не до некоторой
степени. Да и вообще это ваше словечко - "оправдывает" - тут совершенно
неуместно. Ни в каких оправданиях Некрасов не нуждается. Ведь он поступил
так, как поступает каждый истинный художник.
- Что значит - каждый? Уж не хотите ли вы сказать, что мы имеем тут не
просто некий казус, а как бы некоторую общую закономерность?
- Вот именно! Это вы очень верно подметили, мой проницательный друг! -
подтвердил Холмс. - Именно закономерность! Художник всегда обогащает
избранную им натуру своим отношением к ней. Мыслями, которые она эта натура
- в нем пробудила... Чувствами, одушевлявшими его в работе над тем или иным
сюжетом...
- Вы хотите сказать, что писатели в своих книгах никогда
не
воспроизводят в точности то, что было в жизни? - уточнил Уотсон.
- Да, я хотел сказать именно это, - подтвердил Холмс. - Подчеркиваю:
никогда!
- И вы можете подкрепить это свое утверждение фактами?
- О, множеством фактов! В чем другом, а в фактах у меня недостатка не
будет. Но это уж как-нибудь в другой раз.
ПОРТРЕТ - ЭТО ВСЕГДА АВТОПОРТРЕТ
Помните, сравнивая работу писателя с работой художника-живописца, я
говорил, что, если перед несколькими разными художниками посадить одного и
того же натурщика, у каждого выйдет свой портрет, не похожий на тот, что
у
его соседа. И чем более зрелыми, самостоятельными художниками будут эти
живописцы, чем дальше ушли они от периода ученичества, тем меньше будет
сходства между их картинами, тем резче будет различие между ними.
В полной мере это относится и к писателям.
Особенно ясно это видно, когда разные писатели изображают одну и ту же
историческую фигуру.
Возьмите, скажем, Наполеона, изображенного Лермонтовым.
ИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ МИХАИЛА ЛЕРМОНТОВА
"ВОЗДУШНЫЙ КОРАБЛЬ"
Скрестивши могучие руки,
Главу опустивши на грудь,
Идет и к рулю он садится
И быстро пускается в путь.
Несется он к Франции милой,
Где славу оставил и трон,
Оставил наследника сына
И старую гвардию он...
На берег большими шагами
Он смело и прямо идет,
Соратников громко он кличет
И маршалов грозно зовет.
Но спят усачи гренадеры -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг