Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
     - А в театре? - напомнил педантичный Тугодум.
     - И в театре тоже. Вот, взгляни!
     Перелистав томик "Онегина", я нашел нужное место:

     И обратились на нее
     И дам ревнивые лорнеты,
     И трубки модных знатоков
     Из лож и кресельных рядов.

     - Ишь ты! - не удержался от восклицания Тугодум.
     -  Однако  потом, - продолжал  я, -  Пушкин  решил отказаться от  этого
варианта и заменил его другим.
     - Как - другим?
     - А вот так. Прямо противоположным. Взгляни!
     И я вновь раскрыл перед ним томик "Онегина":

     Не обратились на нее
     Ни дам ревнивые лорнеты,
     Ни трубки модных знатоков
     Из лож и кресельных рядов.

     - Поворот на сто восемьдесят градусов, - ухмыльнулся Тугодум.
     -  Вот  именно, -  кивнул я. - Пушкин  почувствовал,  что тут - фальшь.
Только  что  приехавшая из  глуши  в  столицу, Татьяна  едва ли могла  сразу
вызвать  такое  всеобщее  внимание, такой  всеобщий  восторг.  Это  было  бы
неправдоподобно.
     - А так ли уж важно это мелочное правдоподобие? - задумался Тугодум.
     -  К мелочному  правдоподобию Пушкин как раз  не очень-то  стремился, -
сказал я. - То есть стремился, конечно, но  забота о нем отходила всякий раз
на второй  план, отступала перед  более важными соображениями. Взять хотя бы
вот  эту  некоторую  неправдоподобность  внезапного  превращения  Татьяны  в
знатную  даму. Ведь первоначально Пушкин предполагал, что у  него в "Евгении
Онегине" будет не восемь,  а десять глав. Между  седьмой главой, где Татьяна
появляется в Москве в облике провинциальной барышни, и нынешней восьмой, где
она  является перед читателем уже  знатной дамой, по его замыслу должна была
быть еще одна целая глава.
     - Почему же тогда он ее не написал?
     - В том-то  и дело, что написал. Но  в последний момент, перед тем, как
отдать свой роман в печать, он решил эту главу из него исключить.
     - И так потом и не включил?
     - Включил в виде приложения  к роману. И не  полностью, а в отрывках. С
тех  пор  она  так и  печатается во  всех  изданиях  пушкинского  романа под
названием "Отрывки из путешествия Онегина".
     - А-а, помню! -  сказал Тугодум. - Когда  я читал "Онегина",  то  очень
жалел,  что из этой главы  напечатаны только отрывки. Но я думал, что Пушкин
ее просто не дописал.
     -  Да нет, дописал. Но целиком ее печатать не  стал.  Однако вернемся к
нашей  теме.  В  маленьком  предисловии,  предпосланном  этим  "Отрывкам  из
путешествия Онегина",  Пушкин  привел отзыв своего друга поэта Катенина. Тот
считал, что Пушкин напрасно исключил эту главу из романа. Вот, прочти-ка!
     Я протянул  Тугодуму  томик "Онегина", придерживая  пальцем  отмеченное
место.

       А. С. ПУШКИН. ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ
     К "ОТРЫВКАМ ИЗ ПУТЕШЕСТВИЯ ОНЕГИНА"

     Катенин,  коему  прекрасный поэтический талант не мешает быть  и тонким
критиком, заметил  нам,  что сие  исключение,  может  быть, и  выгодное  для
читателей, вредит  однако  ж плану целого  сочинения; ибо  через то  переход
Татьяны,  уездной барышни,  к  Татьяне,  знатной  даме,  становится  слишком
неожиданным и необьясненным. Замечание, обличающее опытного художника. Автор
сам  чувствовал  справедливость  оного, но  решился  выпустить эту  главу по
причинам, важным для него, а не для публики.

     -  Какие  же  это  у  него  были  такие  особые  причины?  -  загорелся
любопытством Тугодум. - Вы знаете?
     - Знаю, конечно, - улыбнулся я. - Но речь не об этом.  Мы ведь говорили
с тобой о  том, так ли  уж  важно было для Пушкина  вот  это  самое,  как ты
изволил  выразиться,  мелочное правдоподобие. Как видишь, он не всегда о нем
заботился.
     - Но все-таки заботился?
     - Да, конечно.  Чтобы не было  фальши.  Главным  для  него  было, чтобы
Татьяна вела себя в соответствии со своим характером. Чтобы читатель верил в
достоверность ее поведения, каждого ее поступка.  И в особенности,  конечно,
чтобы он поверил в оправданность, я  бы даже  сказал, в глубокую  внутреннюю
необходимость самого важного поступка всей ее жизни.
     - Это что она за генерала вышла, что ли?
     - Не то, что за генерала вышла, а то, что сказала Онегину при последнем
их свидании:

     Я вышла замуж. Вы должны,
     Я вас прошу, меня оставить...
     Я вас люблю (к чему лукавить?),
     Но я другому отдана;
     Я буду век ему верна.

     - А я, если хотите знать, - сказал Тугодум, - вовсе не считаю, что этот
ее поступок был уж такой замечательный. Если она любит Онегина, значит, мужа
не любит. Верно? А остается с ним, с нелюбимым. Во имя чего, спрашивается? Я
знаю,  вы  сейчас  начнете меня  ругать,  доказывать, что самого  главного в
Татьяне, всего величия ее души я так и не понял...
     - Даже и  не  подумаю, - сказал я. -  Твоя  точка зрения не хуже всякой
другой. Тем более что ты тут не  одинок. Мало того: высказав такое суждение,
ты оказался в очень не дурной компании.
     - Да? - удивился Тугодум. - А кто еще это высказал?
     -  Ну  вот, например, прочти, что  писал  об  этом  поступке пушкинской
Татьяны Виссарион Григорьевич Белинский.

       В. Г. БЕЛИНСКИЙ. "СОЧИНЕНИЯ АЛЕКСАНДРА ПУШКИНА".
     СТАТЬЯ ДЕВЯТАЯ

     Татьяна не любит света  и за счастие почла бы навсегда оставить его для
деревни; но пока она в свете - его мнение всегда будет ее идолом и страх его
суда всегда будет ее добродетелью... Но я другому отдана, - именно отдана, 
а
не отдалась!  Вечная верность  - кому и в  чем?  Верность  таким отношениям,
которые  составляют  профанацию чувства и чистоты  женственности, потому что
некоторые    отношения,   не   освящаемые   любовью,   в    высшей   степени
безнравственны... Но у нас как-то все это клеится вместе: поэзия -  и жизнь,
любовь - и  брак по  расчету, жизнь  сердцем -  и строгое исполнение внешних
обязанностей, внутренне ежечасно нарушаемых... Жизнь женщины по преимуществу
сосредоточена  в жизни сердца; любить - значит для нее жить;  а жертвовать -
значит  любить.   Для  этой  роли  создала  природа   Татьяну;  но  общество
пересоздало  ее...  Татьяна  невольно  напоминала нам  Веру в  "Герое нашего
времени",  женщину,  слабую по чувству, всегда уступающую ему, и прекрасную,
высокую  в   своей  слабости...  Татьяна  выше  ее  по  своей  натуре  и  по
характеру... И,  несмотря на то,  Вера - больше женщина... но зато  и больше
исключение, тогда как Татьяна - тип русской женщины.

     - Ничего  не понимаю!  - сказал Тугодум, прочитав этот  отрывок.  - Так
хвалит он ее или ругает?
     - Разве не ясно? - спросил я.
     - Конечно, не ясно. Вера вроде,  на  его  взгляд, поступила правильнее,
чем Татьяна.  И в то  же время Татьяна выше ее по натуре и по характеру. Как
это понять?
     -  Да очень просто. Татьяна  не такая  слабая  женщина,  как Вера.  Это
Белинский  признает. Она умеет совладать  со  своим чувством, принести его в
жертву  долгу. Но  Белинскому это совсем  не нравится. Больше того: это  его
просто  в  ярость приводит: "Отдана!" - негодует  он.  - "Что  это  значит -
отдана?..  Что  она  - вещь, что  ли?"  Его возмущает  в Татьяне то, что она
считается  не  с  чувством  своим,  а с мнением  света,  перед  которым  она
трепещет.  Кстати,  в  жизни  самого  Белинского из-за этого  чуть  было  не
разразилась такая же драма.
     - Из-за чего - из-за этого? Из-за Татьяны, что ли?
     - Ну, не совсем  из-за Татьяны, но и из-за Татьяны то же. Он чуть  было
не рассорился смертельно со своей невестой.
     - Да? - заинтересовался Тугодум. - Из-за чего?
     - Невеста  Виссариона  Григорьевича, Марья  Васильевна  Орлова, хотела,
чтобы  все  у них было, "как у людей", чтобы были соблюдены все  обычаи, все
полагающиеся в подобном случае обряды, родственные и всякие иные церемонии.
     - А ему что, жалко было их соблюсти?
     - Не жалко.  Но ему  это было не  под силу. Он был замотан до  предела,
связан  делами, обязательствами.  Да и  денег не хватало.  И  он  умолял  ее
поступиться хоть некоторыми из необходимых церемоний. А  она - ни в какую! И
это привело его просто в неистовство...
     -  Ну  да, -  улыбнулся Тугодум.  - Не  зря  же  его  звали  "неистовый
Виссарион"...
     - Вот-вот!.. Он не только в статьях своих, он и в  жизни был неистовый.
Дело чуть не дошло до самого настоящего разрыва.
     - А откуда, - спросил Тугодум, - вы все это знаете?
     -  Сохранилась  их  переписка.  Белинский  обрушил  на  бедную  девушку
неиссякаемый поток упреков, клятв, уверений, разочарований, доводов, идей...
Это прямо целый роман в письмах.
     - Вот интересно было бы почитать!
     -  Это  не  трудно. Они  напечатаны  в двенадцатом томе  академического
собрания его сочинений. Захочешь, прочтешь их все. Но пока  я хочу, чтобы ты
прочел хоть одно из этих писем, впрямую относящееся к нашей теме.
     Достав с полки 12-й том полного собрания сочинений Белинского, я открыл
его на заранее заложенной странице и протянул Тугодуму.

       ИЗ ПИСЬМА В. Г. БЕЛИНСКОГО М. Ф. ОРЛОВОЙ.
     4 ОКТЯБРЯ 1843 ГОДА

     ... Недостает только встречи  нас  с  хлебом и  солью (впрочем, это-то,
вероятно,  будет),  да еще  того, чтобы  члены  честнова компанства  (т.  е.
гости), прихлебывая вино, говорили бы: "Горько!" - а мы бы с Вами целовались
в  их  удовольствие; да еще недостает некоторых  обрядов, которые бывают  на
Руси уже  на другой  день и о которых я,  конечно, Вам не буду говорить. Вы,
может быть,  скажете мне: "Что же за любовь Ваша  ко мне,  если она не может
выдержать вот такого опыта  и  если Вы  для  меня не  хотите  подвергнуться,
конечно, неприятным,  но и необходимым  условиям?" Прекрасно,  но если бы на
Руси было такое обыкновение, что желающий  жениться  непременно должен  быть
всенародно высечен трижды, сперва у порога своего дома, потом на полпути,  и
наконец  у  входа в храм Божий,  - неужели Вы  и тогда  сказали  бы, что мое
чувство к Вам слабо, если  не может выдержать такого испытания? Вы  скажете,
что  я выражаюсь, во-первых, слишком энергически (извините: я люблю называть
вещи настоящими их именами, а китаизм не считаю деликатностью), а во вторых,
по моему обыкновению утрирую  вещи и то, что я сказал, далеко не  то, чему я
должен подвергнуться. Вот  это-то  и есть  самый печальный и  грустный пункт
нашего   вопроса.  Я  глубоко  чувствую  позор  подчинения  законам  подлой,
бессмысленной и презираемой мною толпы; Вы тоже глубоко чувствуете это; но я
считаю  за  трусость, за подлость, за  грех  перед  Богом подчиняться им  из
боязни  толков;  а Вы считаете это за необходимость. Вопреки первой заповеди
Вы  сотворили себе кумира,  и  из  чего же? -  из  презираемых  Вами  мнений
презираемой  Вами толпы!  Вы  чувствуете  одно,  веруете одному,  а  делаете
другое. А это и  не великодушно и  не благородно.  Это  значит молиться Богу
своему втайне, а  въявь  приносить  жертвы  идолам. Это страшный грех. О,  я
понимаю  теперь, почему Вы так заступаетесь за Татьяну Пушкина и почему меня
это всегда так бесило и опечаливало, что я не мог говорить с Вами порядком и
толковать об этом предмете.

     -  Ну, как? - спросил я, когда Тугодум дочитал этот отрывок до конца. -
Теперь, я надеюсь, точка зрения Белинского тебе ясна?
     - Вполне, - кивнул он.
     - И ты, насколько я понимаю, полностью с ним согласен?
     -  В  общем,  да.  Ну,  кое  в  чем  он, может,  преувеличивал.  Просто
темперамент такой. Но это скорее... как бы сказать...
     - Эмоции?
     - Вот-вот! Именно эмоции... А по существу он,  конечно, прав. Я даже не
представляю себе, какая тут может быть другая точка зрения.
     - Другая,  противоположная  точка зрения  тоже имела огромный успех,  -
сказал  я. -  Она  была  высказана  Федором Михайловичем Достоевским  в  его
знаменитой Пушкинской речи, которая тебе, конечно, известна.
     - В общем, да,  - замялся Тугодум. - Но я, честно  говоря, очень смутно
помню, про что он там говорил. Напомните мне, пожалуйста.
     - Изволь!
     Я  снял  с  полки том  Достоевского, открыл  его на заранее  заложенной
странице и протянул Тугодуму.

       Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ. ИЗ РЕЧИ О ПУШКИНЕ,
     ПРОИЗНЕСЕННОЙ 8 ИЮНЯ 1880 ГОДА

     ...Кто  сказал, что светская,  придворная  жизнь тлетворно коснулась ее
души, и что именно сан светской дамы и новые  светские понятия  были отчасти
причиной отказа ее  Онегину? Нет, это не так было. Нет, это та даже Таня, та
же прежняя деревенская Таня!  Она не испорчена, она, напротив, удручена этой
пышною петербургской  жизнью, надломлена и страдает; она ненавидит  свой сан
светской  дамы,  и кто судит о ней  иначе, тот совсем не  понимает того, что
хотел сказать Пушкин. И вот она твердо говорит Онегину:

     Но я другому отдана;
     Я буду век ему верна.

     Высказала она это именно как русская женщина,  и в этом  ее апофеоза...
О, я ни слова не скажу про ее религиозные убеждения, про взгляд  на таинство
брака - нет, этого я не коснусь. Но что же: потому ли она отказалась идти за
ним, несмотря на то, что сама же сказала ему: "я вас люблю", потому ли,  что
она, "как русская женщина" (а не южная, или не французская какая-нибудь), не
способна  на  смелый  шаг,  не  в  силах  порвать  свои  путы,  не  в  силах
пожертвовать  обаянием   почестей,  богатства,  светского  своего  значения,
условиям добродетели?  Нет, русская женщина  смела.  Русская  женщина  смело
пойдет за тем, во что поверит, и она доказала это. Но она "другому отдана, и
будет  век ему  верна". Кому же,  чему  верна? Каким  обязанностям? Этому-то
старику генералу, которого она не может же любить, потому что любит Онегина,
и  за  которого вышла потому только, что ее  "с  слезами  заклинаний  молила
мать", а в обиженной  израненной душе ее  было тогда лишь отчаяние и никакой
надежды,  никакого  просвета?  Да, верна  этому генералу, ее мужу,  честному
человеку,  ее любящему,  ее уважающему  и  ею гордящемуся. Пусть ее  "молила
мать", но  ведь она,  а не  кто другая, дала  согласие,  она ведь,  она сама
поклялась ему быть честною женою его. Пусть она вышла за него с отчаяния, но
теперь  он  ее муж, и измена ее покроет его позором,  стыдом, и убьет его. А
разве может человек основать свое счастье на несчастьи другого? Счастье не в
одних только наслаждениях любви, а высшей гармонии духа. Чем  успокоить дух,
если  назади  стоит  несчастный,  безжалостный,  бесчеловечный поступок?  Ей
бежать  из-за того только, что  тут мое  счастье? Но  какое  же  может  быть
счастье,  если оно основано на  чужом несчастьи?.. Скажите,  могла ли решить
иначе Татьяна, с ее высокою душой, с ее сердцем, столько  пострадавшим? Нет:
чисто  русская  душа  решает вот как:  "пусть,  пусть я одна лишусь счастья,
пусть мое  несчастье  безмерно сильнее, чем несчастье этого старика,  пусть,
наконец, никто  и никогда,  а этот старик тоже, не узнают  моей  жертвы и не
оценят ее, но я не хочу быть счастливой, загубив другого!"

     - Ну? Что скажешь? - спросил я Тугодума, когда он дочитал этот  отрывок
до конца. - По-прежнему согласен с Белинским?  Или, может быть,  Достоевский
тебя переубедил?
     - Странное дело!  - ответил Тугодум. - Читаю Белинского  -  согласен  с

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг