сцены, реплики, диалоги - вот это уж наверняка плод его художественного
воображения. Даже вот в этом примере насчет боязни отравления. Госпожа
Карганова просто сообщила ему, что Хаджи-Мурат опасался, что плов отравлен.
А Толстой изобразил эту сцену в лицах. Вложил эту реплику в уста жены князя
Воронцова, Марьи Васильевны.
- Ваше предположение не так уж далеко от истины, согласился Холмс. - И
все же... Повторим-ка еще раз тот же эксперимент. Вот вам "Хаджи-Мурат".
Прошу вас, укажите мне здесь какой-нибудь диалог или монолог, который был
бы, на ваш взгляд, целиком и полностью плодом художественного воображения
Толстого.
- Ничего не может быть легче! - живо откликнулся Уотсон.
Раскрыв книгу, он обрадованно воскликнул:
- Пожалуйста! Возьмите хотя бы вот эту сцену... Званый обед в честь
уезжающего генерала Козловского. Может быть, вы помните? Этот генерал там
произносит прощальную речь, то и дело вставляя, совершенно невпопад,
словечко "как"... Так вот, я совершенно уверен, что всю эту колоритнейшую
речь косноязычного генерала Толстой выдумал. От начала и до конца.
Высказав так убежденно это свое суждение, Уотсон протянул Холмсу
раскрытую книгу, отчеркнув на странице то место, о котором он говорил.
Холмс углубился в чтение выбранного Уотсоном эпизода.
ИЗ ПОВЕСТИ Л. Н. ТОЛСТОГО "ХАДЖИ-МУРАТ"
Бутлер сидел рядом с Полторацким, оба весело болтали и пили с
соседями-офицерами. Когда дело дошло до жаркого, и денщики стали разливать
по бокалам шампанское, Полторацкий с искренним страхом и сожалением сказал
Бутлеру:
- Осрамится наш "как".
- А что?
- Да ведь ему надо речь говорить. А что же он может?
- Да, брат, это не то, что под пулями завалы брать. А еще тут рядом
дама, да эти придворные господа. Право, жалко смотреть на него, - говорили
между собой офицеры.
Но вот наступила торжественная минута. Барятинский встал и, подняв
бокал, обратился к Козловскому с короткой речью. Когда Барятинский кончил,
Козловский встал и довольно твердым голосом начал:
- По Высочайшей Его Величества воле, я уезжаю от вас, расстаюсь с вами,
господа офицеры, - сказал он. - Но считайте меня всегда, как, с вами... Вам,
господа, знакома, как, истина - один в поле не воин. Поэтому все, чем я на
службе моей, как, награжден, все, как, чем осыпан, великими щедротами
государя императора, как, всем положением моим, и, как, добрым именем, всем,
всем решительно, как... - здесь голос его задрожал, - я, как, обязан одним
вам и одним вам, дорогие друзья мои! - И морщинистое лицо сморщилось еще
больше. Он всхлипнул, и слезы выступили ему на глаза. - От всего сердца
приношу вам, как, мою искреннюю задушевную признательность...
Козловский не мог говорить дальше и, встав, стал обнимать офицеров,
которые подходили к нему. Все были растроганы.
- Итак, Уотсон, - сказал Холмс, подняв глаза от книги, - вы продолжаете
настаивать на том, что вся эта сцена была Толстым выдумана?
Хорошо зная своего друга, а потому, почувствовав в этом его вопросе
какой-то подвох, Уотсон отвечал уже не так уверенно:
- Обо всей сцене я не говорил. Сам этот эпизод прощания генерала с
офицерами, быть может, и не выдуман. А вот речь... Эта изумительная его
речь, и смешная, и трогательная, она, конечно, придумана. И придумана, надо
сказать, замечательно!
- В таком случае, - сказал Холмс, достав из своего необъятного бюро
какой-то старый журнал, - взгляните сюда.
- Что это? - спросил Уотсон.
- Журнал "Исторический вестник" за апрель тысяча восемьсот девяносто
третьего года. В этом номере были напечатаны воспоминания Полторацкого...
да, да, того самого офицера, который упоминается и в этом эпизоде тоже,
одного из участников описываемых в "Хаджи-Мурате" событий.
- И что же там пишет этот Полторацкий? - не без некоторого раздражения
спросил Уотсон.
- А вот, прочтите сами.
И Холмс передал Уотсону раскрытый журнал, отчеркнув ногтем нужные
строки, точь-в-точь как это несколько минут тому назад сделал Уотсон,
протягивая ему развернутый том Толстого.
С изумлением Уотсон стал читать вслух:
- "Вам, господа, знакома, как, истина: один в поле не воин... Все, чем
я на службе моей, как, награжден, все, чем осыпан великими щедротами..."
Помилуй Бог! - воскликнул он. - Так значит Толстой не выдумал этот монолог?
- Не выдумал, - подтвердил Холмс. - Весь эпизод он заимствовал из
воспоминаний Полторацкого. А речь генерала Козловского, как вы только что
убедились, была воспроизведена им почти дословно. Толстой почувствовал в
этом эпизоде аромат подлинности, художественное очарование живой натуры. И
сохранил его почти в неприкосновенности, лишь слегка пройдясь по тексту
Полторацкого своею рукой.
- Уж не хотите ли вы сказать, Холмс, что в "Хаджи-Мурате" вообще нет ни
одного вымышленного эпизода, ни одной выдуманной подробности?
- О, нет! - покачал головой Холмс. - Совсем нет. Я хотел лишь
сказать... Впрочем, лучше меня вам это скажет сам Толстой. Вот, взгляните,
это его письмо к сыну госпожи Каргановой, - той самой, с которой мы
беседовали. Нет-нет, все письмо читать не надо. Только вот эту фразу...
Уотсон взял протянутое ему письмо и послушно прочел:
- "Когда я пишу историческое, я люблю быть до мельчайших подробностей
верным действительности"... Что ж, я могу только подивиться этой
поразительной добросовестности великого писателя. Однако вы ведь не станете
меня уверять, мой дорогой Холмс, что все писатели были такими же
добросовестными, как Лев Толстой?
- О, нет! Не стану! - рассмеялся Холмс. - Да и сам Толстой тоже далеко
не всегда был так верен натуре. Надеюсь, мой милый Уотсон, вы еще не раз
сумеете в этом убедиться.
ГЛАЗ ХУДОЖНИКА НЕ ОБЪЕКТИВ ФОТОАППАРАТА
Итак, из расследования, проведенного Шерлоком Холмсом и Уотсоном, мы
узнали, что не только сам Хаджи-Мурат, главный герой толстовской повести, но
и многие другие ее персонажи имели реальных прототипов. И Толстой, изображая
их, был верен натуре.
Значит ли это, что все эти его герои получились у него точь-в-точь
такими, какими они были в жизни?
Нет, конечно!
Представьте себе, что в студии сидят несколько художников (положим,
даже учеников), а перед ними - натурщик, портрет которого каждый из них
должен нарисовать. Совершенно очевидно, что все эти портреты будут
отличаться друг от друга. Может быть, даже очень сильно. Кое-кому из
зрителей, не знающих, что все они изображали одну и то же натуру, возможно,
даже покажется, что рисовали они не одного и того же человека, а совершенно
разных людей. И это совсем не потому, что художники были плохие или, скажем,
начинающие и не смогли справиться с поставленной перед ними задачей.
Вся штука в том, что портрет, выполненный художником, - это не
фотография.
На разных фотографиях один и тот же человек тоже может выглядеть
по-разному. Это зависит от позы, ракурса, освещения. Все эти (и многие
другие) технические ухищрения дают возможность талантливому фотографу даже и
фотографический портрет сделать художественным. Но все-таки фотография -
это
всего лишь фотография. И одно и то же лицо, снятое в том же ракурсе и в том
же освещении, пусть даже не только разными фотографами, но даже и разными
аппаратами, будет выглядеть более или менее одинаково.
Художник отличается от фотографа тем, что, изображая человека, он
невольно выразит и свое к этому человеку отношение. Оно (это отношение)
может быть пристрастным, даже несправедливым. Но тем-то и отличается
человеческий глаз от объектива фотографического аппарата (недаром устройство
это даже и называется - объектив), что взгляд его всегда - субъективен.
Вот так же и взгляд писателя.
Даже изображая вполне реального человека и даже рисуя его, что
называется, "с натуры", писатель - иногда совершенно сознательно, а иногда
невольно, интуитивно преображает эту натуру, сообразно своим целям, задачам,
в соответствии с владеющим им замыслом.
Чтобы более или менее ясно представить себе, как это бывает, проведем
еще одно расследование.
Разумеется, с помощью все того же Шерлока Холмса и его неизменного
помощника доктора Уотсона.
КАК НЕКРАСОВ СОЗДАВАЛ СВОЮ ПОЭМУ
"РУССКИЕ ЖЕНЩИНЫ"
Расследование ведут Шерлок Холмс и доктор Уотсон
- Судя по вашему выражению лица, дорогой Холмс, наклевывается какое-то
интересное дело? - рискнул высказать предположение Уотсон, наблюдая, с каким
острым любопытством его великий друг вчитывается в письмо, пришедшее с
утренней почтой.
- Да, друг мой. Вы угадали. Эта задача как раз для меня. То есть,
виноват, я хотел сказать - для нас с вами. Сделайте милость, прочтите!
Уотсон взял переданное ему Холмсом письмо, водрузил на нос очки и с
выражением прочел вслух:
- "Глубокоуважаемый мистер Холмс! Я только что прочитала поэму
Некрасова "Русские женщины". Она мне очень понравилась. Особенно вторая
часть, в которой рассказывается про Марию Николаевну Волконскую. Вернее, не
рассказывается про нее, а как бы приводится подлинный рассказ самой княгини
Волконской, ее записки, которые она будто бы написала для своих внуков. Я
очень хочу узнать, это просто такой художественный прием или Мария
Волконская действительно оставила после себя воспоминания, которые Некрасов
переложил в стихи? Если Некрасов не выдумал записки Волконской, если они
действительно существовали, я бы хотела узнать, правильно ли он пересказал
их в своей поэме? Старался описать все, как было, или что-то придумал,
сочинил от себя? Очень прошу ответить на мой вопрос. Заранее благодарная
вам..."
- Ну-с, друг мой? Что вы скажете о письме этой юной леди?
- Юной леди? Но почему вы решили, что это письмо написала какая-то юная
леди? Ведь там нет ни подписи, ни обратного адреса... А вдруг это письмо нам
прислала вовсе не юная леди, как вы почему-то решили, а, напротив,
какой-нибудь пожилой джентльмен?
- Как же вы ненаблюдательны, мой бедный Уотсон! - вздохнул Холмс. -
Ведь там же прямо сказано: "я прочитала", "я хотела бы узнать", "заранее
благодарная...". Если бы письмо сочинял пожилой джентльмен, с какой стати
стал бы он писать о себе в женском роде?
- Да, конечно... Вы правы, - сконфузился Уотсон. Я так увлекся
содержанием этого интереснейшего письма, что просто не обратил внимания...
Однако на возраст этой нашей корреспондентки в письме, если не ошибаюсь, ни
каких указаний нет. Может быть, его написала совсем не юная, как вы
утверждаете, а как раз пожилая леди? Или дама, как принято говорить в таких
случаях, бальзаковского возраста?
- О, нет, друг мой, - уверенно возразил Холмс. - Юной леди, сочинившей
это письмо, никак не более четырнадцати лет.
- Я никогда не сомневался в вашей проницательности, мой милый Холмс.
Знаю, как легко по каким-то мельчайшим, незаметным простому смертному
признакам вы умеете угадать характер и даже биографию совершенно незнакомого
вам человека. Но тут я просто развожу руками...
Уотсон и в самом деле развел руками и снова повторил свой недоумевающий
вопрос:
- Итак, на чем же основывается ваша уверенность, что этой нашей
корреспондентке не более четырнадцати лет? Я переворачивал это письмо вверх
ногами, смотрел его на свет, пробовал даже читать его справа налево...
- А вы не пробовали его понюхать? - прервал этот саркастический монолог
Холмс.
- Понюхать? - удивился Уотсон. - Вам угодно издеваться надо мною?
- Ничуть не бывало. Понюхайте, понюхайте его хорошенько.
Уотсон послушно выполнил этот совет Холмса. Тщательно обнюхав письмо со
всех сторон, он растерянно заявил:
- Но ведь оно ничем не пахнет!
- Вот именно, - кивнул Холмс. - А теперь скажите мне, Уотсон,
приходилось ли вам встречаться с существом женского пола старше четырнадцати
лет, от письма или записки которого не пахло бы духами? Уотсон был сражен
этим неожиданным аргументом.
- Да, - растерянно признал он. - Смотрите-ка! Такая простая мысль...
Просто удивительно, что она мне самому не пришла в голову.
И все-таки он не хотел сдаваться.
- Вы убедили меня, милый Холмс... процентов на шестьдесят...
- Только на шестьдесят, не больше? Что же там у вас в остатке?
- Сорок процентов, Холмс. А это, согласитесь, немало. Я просто подумал:
а что, если эта леди принципиально не употребляет духов? Такое ведь хоть и
редко, но случается. Или, может быть, она бедна и не может себе позволить
такую роскошь, как духи, хотя бы даже и самые недорогие.
- Вы делаете успехи, Уотсон, - признал Холмс. - Да, это, конечно,
возможно. Но, помимо полного отсутствия даже слабого запаха духов, на мысль,
что письмо это писала совсем юная леди, меня навело еще и другое.
- Что же именно?
- Стиль. Ведь вам, наверное, не раз приходилось слышать такое
выражение: "Стиль - это человек" Впрочем, это разговор долгий, и мы к нему,
я надеюсь, когда-нибудь еще вернемся. Пока же поверьте мне на слово, Уотсон:
стиль этого короткого письма говорит о возрасте нашей корреспондентки с
точностью не меньшей, чем об этом нам сказало бы свидетельство о ее
рождении. Однако - хватит болтать! Пора нам приступить к нашему
расследованию.
Для начала друзья решили встретиться напрямую с героиней поэмы
Некрасова, княгиней Волконской, и задать ей несколько вопросов. Но в покоях
у княгини их ждал небольшой сюрприз. Там сидели две княгини Волконские.
Одна
в правом углу комнаты, другая - в левом.
- Все вышло очень удачно, Уотсон. Положительно, нам с вами везет! Судя
по всему, мы с вами застали княгиню в тот самый момент, когда она решила
приступить к писанию своих записок, - шепнул Холмс Уотсону - Видите?.. Вот
она задумалась... улыбнулась каким-то своим мыслям... Снова погрустнела...
- Про кого вы говорите, - тоже шепотом спросил Уотсон - Про ту? Или про
эту?
- Разумеется, про ту, что справа, - ответил Холмс.
- А слева - кто?
- Слева тоже она... То есть - не совсем она, конечно. Впрочем, не будем
забегать вперед. Смотрите в оба глаза, наблюдайте, слушайте. Сейчас вы сами
все поймете.
Княгиня Волконская, сидящая слева, оторвалась от тетради, задумалась.
Вновь улыбнулась каким-то своим мыслям. Наконец, заговорила:
Проказники внуки! Сегодня они
С прогулки опять воротились:
- Нам, бабушка, скучно! В ненастные дни,
Когда мы в портретной садились
И ты начинала рассказывать нам,
Так весело было... Родная,
Еще что-нибудь расскажи! - По углам
Уселись. Но их прогнала я:
"Успеете слушать. Рассказов моих
Достанет на целые томы,
Но вы еще глупы. Узнаете их,
Как будете с жизнью знакомы!"
И вот, не желая остаться в долгу
У внуков, пишу я записки.
Для них я портреты людей берегу,
Которые были мне близки.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг