Граф,
Несколько дней тому назад я имел честь обратиться к вашему сиятельству
с просьбой о разрешении оставить службу. Так как поступок этот неблаговиден,
покорнейше прошу вас, граф, не давать хода моему прошению. Я предпочитаю
казаться легкомысленным, чем быть неблагодарным.
ИЗ ПИСЬМА В. А. ЖУКОВСКОГО А. С. ПУШКИНУ
3 июля 1834 года
Вчера я писал к тебе с Блудовым наскоро и кажется не ясно сказал то,
чего мне от тебя хочется. А ты ведь человек глупый, теперь я в этом
совершенно уверен. Не только глупый, но еще и поведения не пристойного: как
мог ты, приступая к тому, что ты так искусно состряпал, не сказать мне о том
ни слова, ни мне, ни Вяземскому - не понимаю! Глупость, досадная,
эгоистическая, неизглаголанная глупость! Вот что бы я теперь на твоем месте
сделал (ибо слова государя крепко бы расшевелили и повернули к нему мое
сердце): я написал бы к нему прямо, со всем прямодушием, какое у меня только
есть, письмо, в котором бы обвинил себя за сделанную глупость, потом так же
бы прямо объяснил то, что заставило меня сделать эту глупость; и все это я
сказал бы с тем чувством благодарности, которое государь вполне
заслуживает... Напиши немедленно письмо и отдай графу Бенкендорфу. Я никак
не воображал, чтобы была еще возможность поправить то, что ты так
безрассудно соблаговолил напакостить. Если не воспользуешься этой
возможностию, то будешь то щетинистое животное, которое питается желудями и
своим хрюканьем оскорбляет слух всякого благовоспитанного человека; без
галиматьи, поступишь дурно и глупо, повредишь себе на целую жизнь и
заслужишь свое и друзей своих неодобрение.
А. С. ПУШКИН А. Х. БЕНКЕНДОРФУ
4 июля 1834 года
Милостивый государь
граф Александр Христофорович.
Письмо Вашего сиятельства от 30 июня удостоился я получить вчера
вечером. Крайне огорчен я, что необдуманное прошение мое, вынужденное от
меня неприятными обстоятельствами и досадными, мелочными хлопотами, могло
показаться безумной неблагодарностью и супротивлением воле Того, кто доныне
был более моим благодетелем, нежели Государем. Буду ждать решения участи
моей, но во всяком случае, ничто не изменит чувства глубокой преданности
моей к царю и сыновней благодарности за прежние его милости.
С глубочайшим почтением и совершенной преданностию честь имею быть,
милостивый государь,
Вашего сиятельства покорнейший слуга
Александр Пушкин.
ИЗ ПИСЬМА В. А. ЖУКОВСКОГО А. С. ПУШКИНУ
6 июля 1834 года
Я право не понимаю, что с тобою сделалось; ты точно поглупел; надобно
тебе или пожить в желтом доме, или велеть себя хорошенько высечь, чтобы
привести кровь в движение. Бенкендорф прислал мне твои письма, и первое и
последнее. В первом есть кое-что живое, но его нельзя употребить в дело, ибо
в нем не пишешь ничего о том, хочешь ли оставаться в службе или нет;
последнее, в коем просишь, чтобы все осталось по-старому, так сухо, что оно
может показаться государю новою неприличностию. Разве ты разучился писать;
разве считаешь ниже себя выразить какое-нибудь чувство к Государю? Зачем ты
мудришь? Действуй просто. Государь огорчен твоим поступком, он считает его с
твоей стороны неблагодарностию... Одним словом я все еще стою на том, что ты
должен написать прямо к Государю и послать письмо свое через гр.
Бенкендорфа. Это одно может поправить испорченное...
Пришли мне копию того, что напишешь; хоть, вероятно, мне покажут...
Объяснимся (ведь ты глуп): ты пришлешь мне свое письмо с моим посланным и
тотчас пошлешь узнать, приехал ли Бенкендорф... Всего важнее не упустить
времени.
ИЗ ПИСЬМА А. С. ПУШКИНА В. А. ЖУКОВСКОМУ
6 июля 1834 года
Я право сам не понимаю, что со мною делается. Идти в отставку, когда
того требуют обстоятельства, будущая судьба всего моего семейства,
собственное мое спокойствие - какое тут преступление? какая неблагодарность?
Но Государь может видеть в этом что-то похожее на то, чего понять все-таки
не могу. В таком случае я не подаю в отставку и прошу оставить меня в
службе. Теперь, отчего письма мои сухи? Да зачем же быть им сопливыми? Во
глубине сердца своего я чувстную себя правым перед Государем... Что мне
делать? просить прощения? хорошо; да в чем? К Бенкендорфу я явлюсь и объясню
ему, что у меня на сердце - но не знаю, почему письма мои неприличны.
ИЗ ДОКЛАДНОЙ ЗАПИСКИ
А. Х. БЕНКЕНДОРФА ИМПЕРАТОРУ
Так как он сознается в том, что просто сделал глупость, и предпочитает
казаться лучше непоследовательным, нежели неблагодарным, так как я еще не
сообщал о его отставке ни князю Волконскому, ни графу Нессельроде, то я
предполагаю, что Вашему Величеству благоугодно будет смотреть на его первое
письмо, как будто его вовсе не было... Лучше чтобы он был на службе, нежели
предоставлен себе!!
РЕЗОЛЮЦИЯ НИКОЛАЯ
Я ему прощаю, но позовите его, чтобы еще раз объяснить ему всю
бессмысленность его поведения и чем все это может кончиться; то, что может
быть простительно двадцатилетнему безумцу, не может применяться к человеку
тридцати пяти лет, мужу и отцу семейства.
ИЗ ПИСЬМА А. С. ПУШКИНА Н. Н. ПУШКИНОЙ
11 июля 1934 года
На днях я чуть было беды не сделал: с ТЕМ чуть было не побранился - и
трухнул-то я, да и грустно стало. С этим поссорюсь - другого не наживу.
ИЗ ДНЕВНИКА А. С. ПУШКИНА
Прошедший месяц был бурен. Чуть было не поссорился я со двором - но все
перемололось. Однако это мне не пройдет.
- Все это безумно интересно, - сказал Уотсон, дочитав до конца
"пушкинское досье" Шерлока Холмса. - Но я, признаться, так и не понял, какое
отношение все это имеет к "Сказке о золотом петушке"?
- Самое прямое! Вы только вдумайтесь в то, что произошло. В тысяча
восемьсот двадцать шестом году царь торжественно обещает поэту не посягать
на свободу его творчества. Но прошло семь лет, и поэт узнал, чего стоит
царское слово! Торжественное царское обещание освободить его от ненавистной
ему цензуры обернулось мелочным полицейским сыском, перлюстрацией его
частных писем, чуть ли не подглядыванием в замочную скважину. А обещанная
ему независимость - "оковами службы царской", от которых ему так и не
удалось избавиться: чем кончилась его отчаянная попытка сбросить эти оковы,
вы сейчас видели.
- Но при чем тут все-таки "Сказка о золотом петушке"? - продолжал
недоумевать Уотсон.
- Как? Вы все еще не поняли? - удивился Холмс. - Да ведь ссора
мудреца-звездочета с царем Дадоном до очевидности автобиографична! В
черновой рукописи сказки намеки на это были совсем прозрачные. Вот,
например, в одном из черновиков была такая строчка: "Но с царями плохо
вздорить". Слово "царями" Пушкин сперва не решился оставить. Он зачеркнул
его и написал: "Но с могучим плохо вздорить". Однако этот вариант ему
не
показался удачным, и в беловом экземпляре он все-таки восстановил прежний:
"Но с царями плохо вздорить". Очевидно, уж очень ему хотелось оставить
этот
прямой намек. Однако в печатной редакции он все же предпочел этот чересчур
ясный намек слегка зашифровать. Исправил так: "Но с иным накладно вздорить".
- И откуда только вы все это знаете! - восхищенно воскликнул Уотсон.
- О, это не моя заслуга, - отмахнулся Холмс. - Все эти варианты теперь
уже хорошо известны, они напечатаны в полном, академическом собрании
сочинений поэта... Однако позвольте, я продолжу свои разъяснения. Итак, мы
остановились на том, что в окончательном варианте намек на царя принял такую
форму: "Но с иным накладно вздорить". Казалось бы, хорошо! Но при такой
поправке слишком уж прозрачной становилась концовка, которая сперва звучала
так: "Сказка ложь, да нам урок, а иному и намек". Выходило уж очень дерзко.
Ведь при таком раскладе было совершенно ясно, что иной - это не кто иной,
как царь. Стало быть, вся сказка - прямой упрек царю. И тогда Пушкин изменил
последние строки. Теперь, как вы знаете, они звучат так: "Сказка ложь, да в
ней намек: добрым молодцам урок".
- Вы хотите сказать, что добрый молодец - это Николай Первый? -
недоверчиво спросил Уотсон.
- Ну да! "Сказка о золотом петушке" - это, в сущности, притча о
неисполнении царского слова. Вспомните! Царь Дадон обещает звездочету: "Волю
первую твою я исполню, как мою". Но когда дело дошло до расплаты...
Взгляните!
Он развернул перед Уотсоном книгу и ткнул пальцем в то самое место,
которое недавно показывал ему Уотсон:
Что ты? - старцу молвил он. -
Или бес в тебя ввернулся?
Или ты с ума рехнулся?
Что ты в голову забрал?
Я, конечно, обещал,
Но всему же есть граница...
- Да, - вынужден был согласиться Уотсон. - Пожалуй, это достаточно
ясно.
- А в черновом варианте было еще яснее, - сказал Холмс. - Там
говорилось прямо... Вот!
Раскрыв том академического собрания сочинений, он прочел:
- "Царь! - он молвил дерзновенно. - Клялся ты..." Дальше зачеркнуто...
"Обещал, что непременно..." Опять зачеркнуто... А потом... Читайте, Уотсон,
читайте!..
ИЗ ЧЕРНОВЫХ ВАРИАНТОВ
"СКАЗКИ О ЗОЛОТОМ ПЕТУШКЕ"
Что исполнишь как свою
Волю первую мою.
Так ли? - шлюсь на всю столицу...
- Обратите внимание, Уотсон, - продолжал Холмс. - Звездочет дает понять
царю, что про его обещание знает вся столица. А помните, что говорила нам
Вера Федоровна Вяземская? "О свидании Пушкина с царем, - сказала она, -
нынче говорит вся столица".
- Поразительно! - в восхищении воскликнул Уотсон. - Я всегда знал, что
вы гений, Холмс! Но сегодня вы превзошли самого себя!
- Полноте, друг мой. Вы мне льстите, - скромно отвел Холмс этот
комплимент.
- Нет, я не льстец! - пылко возразил Уотсон.
- О, вы заговорили цитатами? - удивился Холмс.
- Какими еще цитатами? При чем тут цитаты?
- Ну как же! Ведь слова, которые вы только что произнесли, - дословная
цитата из одного довольно знаменитого пушкинского стихотворения. Оно прямо
так и начинается: "Нет, я не льстец..."
- Помилуй Бог! С чего бы это Пушкину вдруг понадобилось перед кем-то
оправдываться, доказывая, что он не льстец? Неужели кто-то посмел обвинить
его...
- Так вы, значит, не знаете, о каком стихотворении я говорю?
- Что поделаешь, я не такой эрудит, как вы...
- Не обижайтесь, друг мой, - миролюбиво сказал Холмс. - Моя эрудиция
совсем не так велика, как вам кажется. А что касается моего проникновения в
сокровенный смысл пушкинской "Сказки о золотом петушке", так это и вовсе не
моя заслуга.
- А чья же?
- Впервые мысль об автобиографической основе "Сказки о золотом
петушке", - ответил Холмс, - высказала русская поэтесса Анна Ахматова.
Кстати, она же первая установила, что сюжет этой пушкинской сказки восходит
к "Легенде об арабском звездочете" Вашингтона Ирвинга.
- А чем отличаются друг от друга эти два произведения, установила тоже
она? - ревниво спросил Уотсон, которому искренне жаль был расставаться с
мыслью о приоритете Холмса.
- Да, - подтвердил Холмс. - Особенно замечательно в этом смысле одно ее
наблюдение. Доказав, что Вашингтон Ирвинг обоих персонажей своей легенды - и
султана, и звездочета - рисует в насмешливом, издевательском, отчасти даже
пародийном тоне, Ахматова заметила, что Пушкин, в отличие от Ирвинга,
иронизирует только над царем. А о звездочете он говорит с почтением и даже
с
нежностью. "Весь как лебедь поседелый..."
- Уж не хотите ли вы сказать, Холмс, - недоверчиво спросил Уотсон, -
что в образе мудреца-звездочета поэт изобразил себя самого?
- Нет, - улыбнулся Холмс. - Так далеко я не иду. Однако хочу напомнить
вам, что Пушкин в этой своей сказке уже не в первый раз изобразил
звездочета, кудесника, вступившего в конфликт с земным властителем. К образу
вдохновенного кудесника поэт уже обращался однажды. И не случайно, я думаю,
в уста этого своего кудесника он вложил слова, которые вполне мог бы отнести
и к себе. Взгляните!
Полистав пушкинский том, он открыл его на нужной странице и поднес к
самым глазам Уотсона.
Тот прочел:
Волхвы не боятся могучих владык,
А княжеский дар им не нужен.
Правдив и свободен их вещий язык
И с волей небесною дружен.
- Какие прекрасные слова! - воскликнул Уотсон. - Откуда они?
- Стыдитесь, друг мой! Это знает каждый школьник... А теперь сравните
это четверостишие из пушкинской "Песни о вещем Олеге" вот с этим. Оно,
кстати, венчает то самое пушкинское стихотворение, которое начинается
словами: "Нет, я не льстец..."
Полистав пушкинский том, он снова поднес его к самым глазам Уотсона,
ткнув пальцем в такие строки.
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупив очи долу.
- Обратите внимание, - сказал Холмс, убедившись, что Уотсон не только
прочел, но и "переварил" эти пушкинские строки. - Кудесник из "Песни о вещем
Олеге" говорит о себе, что его вещий язык не только правдив и свободен, но и
"с волей небесною дружен". И о поэте, чей правдивый голос противопоставлен
льстивым речам раба и льстеца, он говорит почти теми же самыми словами:
"...небом избранный певец". Как видите, миссия поэта в глазах Пушкина была
в
чем-то сродни миссии звездочета, кудесника, предсказателя, пророка. Это, мне
кажется, может служить еще одним подтверждением автобиографичности
пушкинской "Сказки о золотом петушке". Если помните, Уотсон, я как-то сказал
вам, что каждый портрет - это в какой-то степени автопортрет.
- Конечно, помню! Ведь мы с вами установили это в ходе специального
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг