о золотом петушке" была написана в тысяча восемьсот тридцать четвертом году.
С какой же стати нам начинать наше расследование с событий тысяча восемьсот
двадцать шестого года?
- В этой сказке, милый Уотсон, - пояснил Холмс, - рассказывается о
взаимоотношениях некоего мудреца с царем. Вот я и хочу для начала выяснить,
какие отношения сложились с царем у самого поэта. А начались эти отношения
именно осенью тысяча восемьсот двадцать шестого года, в дни коронации
Николая Первого. Новый царь, как вы, вероятно, слышали, срочно вызвал
Пушкина из Михайловского... Впрочем, что я вам буду про это рассказывать!
Пусть лучше нам об этом расскажет кто-нибудь из современников поэта,
показания которых так старательно собрал в своей книге писатель Вересаев.
- К кому же мы отправимся?
- Я думаю, - сказал Холмс, - мы начнем с того, что посетим княгиню Веру
Федоровну Вяземскую. Она не только была женою одного из верных друзей поэта
- князя Петра Андреевича Вяземского, но и сама по праву может считаться
близким другом Пушкина. По свидетельству одного мемуариста, Пушкин с нею
нередко бывал даже откровеннее, чем с ее мужем.
Оказавшись в покоях Веры Федоровны Вяземской, Холмс начал, как всегда,
с извинений:
- Простите великодушно, княгиня, что мы осмелились нарушить ваше
уединение. Нам крайняя надобность расспросить вас про недавнее свидание
поэта Пушкина с...
- Я догадываюсь, - не дала ему договорить Вера Федоровна. - С
государем?.. Но почему вы решили обратиться с этим вопросом именно ко мне?
Об этом свидании знает и твердит вся столица.
- Нам известно, - объяснил Холмс, - что возвращенный из ссылки поэт
тотчас после своего свидания с царем явился к вам. Естественно, нам хотелось
бы услышать об этой аудиенции, так сказать, из первых рук.
- Вы не ошиблись, - сказала княгиня. - Я знаю об их беседе от самого
Александра Сергеевича.
- Что же он рассказал вам про свой разговор с императором?
- Государь обласкал его, - отвечала Вера Федоровна. - Он принял его,
как отец сына. Все ему простил, все забыл. Он сказал ему: "Ты теперь уж не
прежний Пушкин, а мой Пушкин".
- А не давал ли он ему при этом каких-либо обещаний? - спросил Холмс.
- Да, - согласилась княгиня, слегка удивленная проницательностью
собеседника. - Государь обещал ему полную свободу от ненавистной цензуры. Он
сказал: "Более мы с тобою ссориться не будем. Все, что сочинишь, ты будешь
присылать прямо ко мне. Отныне я сам буду твоим цензором".
- Вы полагаете, царь был искренен, давая эти обещания? - спросил
Уотсон. - И на самом деле верите, что он их исполнит?
Этим вопросом Вера Федоровна явно была шокирована.
- У меня нет оснований сомневаться в чистосердечности намерений
государя, - сдержанно ответила она. - А тем более в нерушимой твердости
царского слова.
Холмс, наклонившись к уху Уотсона, шепнул ему:
- Вы, кажется, забыли, друг мой, в какую историческую эпоху мы с вами
отправились. Неужели вы не понимаете: что бы ни думала эта дама наедине с
собою, не станет она в разговоре с малознакомыми людьми сомневаться в
искренности намерений и чистоте помыслов самого императора.
Сделав это короткое внушение, он поспешил загладить перед Верой
Федоровной невольную бестактность Уотсона.
- Простите, княгиня! Мой друг неловко выразился. Он хотел узнать у вас:
как вам показалось, его императорское величество и в самом деле так высоко
ценит гений Пушкина? Или его комплименты поэту были всего лишь общепринятой
формой вежливости?
- В ответ на это могу сказать лишь одно, - отвечала княгиня Вяземская.
- В тот же день, когда была дана аудиенция Пушкину, которая, к слову
сказать, длилась более двух часов, на балу у маршала Мармона, герцога
Рагузского, французского посла, государь подозвал к себе графа Блудова и
сказал ему: "Нынче я долго говорил с умнейшим человеком в России". И на
вопросительное недоумение Блудова назвал Пушкина.
- Вы хотите сказать, что император Николай Павлович и впрямь видит в
Пушкине мудрейшего из своих подданных? - спросил Холмс.
- О, да! - горячо откликнулась княгиня. - И в этом он не ошибается,
поверьте! Вопреки приставшей к нему репутации проказника и озорника, Пушкин
- истинный мудрец. В этом уверены все, кому посчастливилось узнать его
близко.
- Ну что ж, Уотсон, - сказал Холмс, когда они вернулись к себе на
Бейкер-стрит. - Я считаю, что эта встреча была весьма плодотворна.
- Вам лучше знать, - уклончиво ответил Уотсон. - Но ведь мы еще ничего
толком не выяснили. Куда же мы отправимся теперь?
- Теперь, я думаю, нам самое время отправиться в тысяча восемьсот
тридцать четвертый год - тот самый год жизни поэта, когда он сочинил свою
"Сказку о золотом петушке".
- Наконец-то! А к кому?
Взяв в руки книгу Вересаева, Холмс задумчиво начал ее листать.
- В самом деле, к кому? - повторил он вопрос Уотсона. - Хм... Ага!
Вот... Ольга Сергеевна Павлищева. Лучше не придумаешь!
- Павлищева? - спросил Уотсон. - Это кто ж такая?
- Павлищева она по мужу, - объяснил Холмс. - А девичья ее фамилия -
Пушкина Ольга Сергеевна - родная сестра Александра Сергеевича. Притом сестра
любимая. Анна Петровна Керн в своих воспоминаниях замечает даже: "Пушкин
никого истинно не любил, кроме няни своей и потом сестры".
- В таком случае я полностью одобряю ваш выбор, - сказал Уотсон. - Едем
к мадам Павлищевой!
- Ольга Сергеевна, - начал Холмс. - Нас привело к вам дело огромной
важности. Лишь вы одна можете нам помочь.
Такое начало насторожило сестру поэта.
- Это касается Александра? - тревожно спросила она.
- Вы угадали, - кивнул Холмс - Однако на нынешних делах и
обстоятельствах Александра Сергеевича наш визит никак не отразится. Речь
идет о понимании потомства.
- Для поэта, - заметила Ольга Сергеевна, - сие обстоятельство, быть
может, даже важнее всех нынешних его забот и печалей.
- Это верно, - согласился Холмс. - Поэтому-то мы и смеем рассчитывать
на вашу откровенность.
- Благодарю вас за дружеское доверие, - сказала Ольга Сергеевна. - Я к
вашим услугам.
- Скажите, - прямо приступил к делу Холмс, - как брат ваш нынче
относится к императору? Не таит ли на него какой-либо обиды?
- Вопрос ваш весьма щекотлив, не скрою, - слегка замялась Ольга
Сергеевна. - Однако я вам уже обещала свою откровенность. Да и тайна сия, я
думаю, теперь уже - секрет Полишинеля...
- Что вы имеете в виду?
- Александр был уязвлен августейшим пожалованием его в камер-юнкеры. Он
справедливо полагает, что звание сие неприлично его летам и что государь
оказал ему эту милость лишь потому, что хотел, чтобы Наталья Николаевна
танцевала в Аничкове.
- Вы хотите сказать, - догадался Уотсон, - что царь дал ему это
придворное звание не столько с тем, чтобы наградить поэта, сколько для того,
чтобы видеть на своих придворных балах его красавицу жену?
- Вы поняли меня совершенно правильно, - ответила Ольга Сергеевна. -
Александр был уязвлен этим смертельно. И не скрыл этого. Впрочем, не скрыл
он этого и от Натальи Николаевны, довольно откровенно выразившись на сей
предмет в своем письме к ней. Но к несчастью, письмо это стало известно не
только адресату.
- Каким же образом? - спросил Холмс.
- Весьма своеобразным. Полиция распечатала его и донесла государю.
- Какая наглость! - возмутился Уотсон. - Неужели ваш царь унизился до
того, что позволил себе заглядывать в чужие письма?
- Примерно в тех же выражениях отозвался об этом поступке его
величества и мой брат, - улыбнулась Ольга Сергеевна. И тут же озабоченно
добавила: - Надеюсь, господа, я могу рассчитывать на вашу скромность? Ежели
это суждение Александра дойдет до государя...
- В нашей скромности вы можете быть уверены, - заверил ее Холмс. - Мы
озабочены лишь тем, чтобы оно дошло до потомства. Примите нашу искреннюю
благодарность. Мы узнали от вас все, что хотели.
Уотсон был явно разочарован тем, что Холмс так быстро поспешил
откланяться.
- Вам не кажется, друг мой, - осторожно начал он, как только они с
Холмсом остались одни, - что вы несколько преждевременно оборвали эту в
высшей степени интересную беседу?
- Почему же преждевременно? - удивился Холмс. - Мы ведь и в самом деле
узнали все, что нам было нужно.
- То есть как это все? - изумился Уотсон. - Вы ведь даже не спросили ее
про самое главное! Про "Сказку о золотом петушке"!
- Дело в том, мой милый Уотсон, - улыбнулся Холмс, - что в тот момент,
когда мы с вами беседовали с сестрой поэта, сказка эта еще не была написана.
История с распечатанным письмом, в котором Пушкин высказал свою обиду на
царя, произошла в мае тысяча восемьсот тридцать четвертого года. А сказка
была написана в сентябре.
- Вот оно что! - разочарованно протянул Уотсон. - Стало быть, нам с
вами предстоит еще одна поездка? К кому же на этот раз?
- Нет-нет, Уотсон, - успокоил его Холмс. - В остальном мы уж как-нибудь
разберемся сами. Да ведь все, в сущности, уже ясно.
- Не знаю, как вам, - пожал плечами Уотсон, - а мне так совсем ничего
не ясно. Что же все-таки содержалось в этом злосчастном письме, которое
полиция распечатала и представила царю? Что-нибудь оскорбительное для его
императорского величества?
- Как сказать! Никаких оскорблений по адресу его величества там,
конечно, не было. Но... Впрочем, судите сами... Вот вам досье, в котором я
собрал все документы, относящиеся к ссоре Пушкина с царем. Первым в этой
папке лежит как раз то самое пушкинское письмо, о котором вы спрашиваете.
ИЗ ПИСЬМА А. С. ПУШКИНА Н. Н. ПУШКИНОЙ
20 и 22 апреля 1934 года
Все эти праздники я просижу дома. К наследнику являться с
поздравлениями и приветствиями не намерен, царствие его впереди, и мне,
вероятно, его не видать. Видел я трех царей: первый велел снять с меня
картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и
упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не
желаю, от добра добра не ищут. Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с
порфирородным своим теской, с моим теской я не ладил. Не дай Бог ему идти по
моим следам, писать стихи, да ссориться с царями!
- По моему, - сказал Уотсон, ознакомившись с этим письмом, - ничего
обидного для царя тут нет.
- Да, конечно, - согласился Холмс. - Смысл письма вполне лояльный.
Интонация, правда, не слишком верноподданническая, не лакейская. Скорее
добродушно-ворчливая. Пожалуй, даже несколько амикошонская: о священной
особе государя императора в таком тоне говорить и писать не полагалось.
Однако ведь письмо было сугубо личное, отнюдь не предназначавшееся для
посторонних глаз. Но дело даже не в том, имел ли основания царь обижаться на
Пушкина. Важно, что у Пушкина были все основания обижаться на царя.
- За то, что тот прочел письмо, вовсе ему не адресованное?
- И за это тоже, конечно. Но еще и за то, что тот, как он иронически об
этом выразился, упек его в камер-пажи под старость лет. Об этом, кстати, вы
можете прочесть в следующем документе из моего досье.
Уотсон послушно углубился в чтение.
ИЗ ДНЕВНИКА А. С. ПУШКИНА
1 января 1834 года
Третего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим
летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове.
ИЗ ДНЕВНИКА А. С. ПУШКИНА
10 мая 1834 года
Московская почта распечатала письмо, писанное мною Наталье Николаевне,
и нашед в нем отчет о присяге великого князя, писанный, видно, слогом не
официальным, донесла обо всем полиции. Полиция, не разобрав смысла,
представила письмо государю, который сгоряча также его не понял. Государю не
угодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и
благодарностью, - но я могу быть подданным, даже рабом, - но холопом и шутом
не буду и у Царя Небесного. Однако, какая глубокая безнравственность!..
Полиция распечатывает письма мужа к жене, и проносит их читать к царю, и
царь не стыдится в том признаться и давать ход интриге, достойной Видока и
Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным!
- Это, значит, и стало причиной ссоры Пушкина с царем? - спросил
Уотсон.
- Во всяком случае, одной из причин, - ответил Холмс. - Как бы то ни
было, но именно после всех этих событий Пушкин решил подать в отставку, то
есть окончательно порвать с двором, стать, что называется, частным лицом,
уехать в деревню... К сожалению, однако, из этого ничего не вышло...
- А почему?
- В моем досье, друг мой, вы найдете подробный ответ на этот вопрос.
Если вы уж начали его изучать, читайте дальше. Разумеется, если это вам
интересно.
- Еще бы не интересно! - воскликнул Уотсон и вновь углубился в чтение.
ИЗ ПИСЬМА А. С. ПУШКИНА А. Х. БЕНКЕНДОРФУ
25 июня 1834 года
Граф,
Поскольку семейные дела требуют моего присутствия то в Москве, то в
провинции, я вижу себя вынужденным оставить службу, и покорнейше прошу ваше
сиятельство исходатайствовать мне соответствующее разрешение.
В качестве последней милости я просил бы, чтобы дозволение посещать
архивы, которое соизволил мне даровать его величество, не было взято
обратно.
А. Х. БЕНКЕНДОРФ А. С. ПУШКИНУ
30 июня 1834 года
Милостивый государь Александр Сергеевич! Письмо ваше ко мне от 25-го
сего июня было мною представлено Государю Императору в подлиннике, и Его
Императорское Величество, не желая никого удерживать против воли, повелел
мне сообщить г. вице-канцлеру об удовлетворении вашей просьбы, что и будет
мною исполнено.
Затем на просьбу вашу, о предоставлении вам и в отставке права посещать
государственные архивы для извлечения справок, Государь Император не изъявил
своего соизволения, так как право сие может принадлежать единственно людям,
пользующимся особенною доверенностью начальства.
ИЗ ПИСЬМА В. А. ЖУКОВСКОГО А. С. ПУШКИНУ
2 июля 1834 года
Государь опять говорил со мною о тебе. Если бы я знал наперед, что
побудило тебя взять отставку, я бы ему объяснил все, но так как я и сам не
понимаю, что могло тебя заставить сделать глупость, то мне и ему нечего было
отвечать. Я только спросил: нельзя ли как этого поправить? - Почему ж
нельзя? - отвечал он. Я никогда не удерживаю никого и дам ему отставку. Но в
таком случае все между нами кончено... Он может, однако, еще возвратить
письмо свое... Я бы на твоем месте ни минуты не усумнился как поступить.
ИЗ ПИСЬМА А. С. ПУШКИНА А. Х. БЕНКЕНДОРФУ
3 июля 1834 года
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг