обменивались дружескими рукопожатиями и только что не кидались друг другу на
шею.
- Я счастлив, что мы с вами друзья, князь! - говорил Николай.
- Это больше, чем дружба! - с несвойственной ему пылкостью отвечал
обычно такой сдержанный в проявлении своих чувств князь Андрей.
- Вы правы! - воскликнул Николай. - Я - счастливейший человек. Вот
письмо от Marie, она обещает быть моею. Я приехал в штаб, чтобы проситься на
двадцать восемь дней в отпуск: я два раза ранен, не выходя из фронта. А
это... Позвольте вам представить: мой брат Петя. Он партизанил с
Денисовым... Простите, на радостях я даже не спросил вас - как вы? Здоровы?
- Вполне, - отвечал князь Андрей. - И твердо намерен проситься опять в
службу, и только в полк. Кстати, готов составить протекцию и вам, и вашему
младшему брату. Я был бы счастлив, ежели бы мы все оказались вместе.
Трудно сказать, как ответил бы Николай на это предложение князя Андрея,
но его опередил Петя.
- Нет! Нет! - закричал он. - У нас геройская фаланга! У нас - Тихон!
Спасибо вам, князь. Но я и слышать не хочу ни о какой другой службе. Я ни за
что не уйду от Денисова!
- Внимание, господа! - сказал князь Андрей. - Вышел светлейший.
Слышите? Он обходит войска.
И в самом деле, издали послышался голос Кутузова, встречаемый все
приближающимися возгласами "Ура!"
Вот уже он совсем близко от наших героев. Теперь отчетливо слышно
каждое его слово.
- Поздравляю с победой, дети мои! - говорит старый фельдмаршал. - Из
пятисот тысяч французов нет никого! И Наполеон бежал... Благодарю вас... Бог
помог мне... Ты, Бонапарт, волк, - ты сер, а я, брат, сед...
В ответ на эту реплику раздается громовое "Ура!". Но на фоне множества
голосов все же отчетливо слышен захлебывающийся, срывающийся голос Пети.
Общее "Ура!" смолкает, но Петя все не успокаивается и продолжает один тянуть
свое звонкое, восторженное "Ура-а!".
- Петруша, все уже перестали, - пытается урезонить его Николай.
- Что мне за дело. Я умру от восторга! - в упоении отвечает тот.
- Ну-с, друг мой! Что скажете? Такой финал "Войны и мира", я думаю, вам
должен понравиться больше, чем прежний, - весело обратился Холмс к Уотсону,
когда они остались одни.
Но Уотсон был явно разочарован и даже не пытался скрыть своего
разочарования.
- Нет, Холмс... Это никуда не годится... Все, что вы тут сейчас
нагородили, это... Право, не обижайтесь на меня, дружище! Как говорится,
Платон мне друг, но истина...
- Не обижаться? - изумился Холмс. - Помилуйте, друг мой! С какой стати
я должен на вас обижаться?
- Как? - еще более изумился Уотсон. - Разве не вы автор этого
благостного финала великой книги? Я с самого начала был уверен, что тот
таинственный незнакомец, чье имя вы не пожелали мне назвать, что этот
храбрец, рискнувший исправить самого Толстого... Я полагал, что только вы
один могли осмелиться...
- Хорошего же вы, однако, мнения обо мне.
- Теперь, когда выяснилось, что вы к этому безобразию не имеете
никакого отношения... Ведь это так? Вы меня не обманываете?.. Так вот,
теперь я могу уже не дипломатничать... Дорогой Холмс! То, что я сейчас
увидел, это так плоско, так, простите, беспомощно...
- Помилуйте! - возмутился Холмс. - Но ведь это была именно ваша идея.
Ведь это не я, а именно вы мечтали о счастливом окончании романа.
- Да, но я мечтал о том, чтобы это счастливое окончание сочинил сам
Толстой. Если бы это сделал он, с присущими ему гениальностью и мастерством,
картина была бы совершенно другая.
- Вы уверены?
- Ни секунды в этом не сомневаюсь!
- В таком случае взгляните сюда.
Холмс поднялся с кресла, снял с полки увесистый том и протянул его
Уотсону.
- Что это? - не понял Уотсон.
- Раскройте эту книгу. Там все написано.
Уотсон послушно развернул книгу и прочел то, что было написано на ее
титульном листе:
ЛИТЕРАТУРНОЕ НАСЛЕДСТВО. ТОМ 94-Й.
ПЕРВАЯ ЗАВЕРШЕННАЯ РЕДАКЦИЯ РОМАНА
"ВОЙНА И МИР"
- Что это значит? - спросил он.
- Это значит, - терпеливо пояснил Холмс, - что сравнительно недавно, а
именно в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году - видите? вот он, год
издания... - впервые была наконец опубликована первая завершенная редакция
великого толстовского романа.
- А раньше она разве не публиковалась? - механически спросил все еще
ничего не понимающий Уотсон.
- Раньше публиковались лишь отдельные отрывки, относящиеся к этой
редакции. Но в Государственном музее Льва Николаевича Толстого хранился
огромный рукописный фонд "Войны и мира", насчитывающий свыше ста двадцати
пяти тысяч страниц...
- Ста двадцати пяти тысяч! - воскликнул потрясенный Уотсон.
- Этот рукописный фонд, - невозмутимо продолжал Холмс, - был тщательно
изучен старейшим исследователем творчества Толстого, авторитетнейшим
знатоком его рукописного наследия Эвелиной Ефимовной Зайденшнур,
проработавшей в музее Толстого шестьдесят лет.
- Шестьдесят лет! - повторил ошеломленный этим обилием обрушившихся на
него цифр Уотсон.
- Благодаря этому гигантскому труду "Литературное наследство", - все
так же невозмутимо продолжал Холмс, - получило наконец возможность
опубликовать полный и цельный текст первой завершенной редакции "Войны и
мира".
- Стало быть, эта сцена... - сообразил наконец Уотсон.
- Да, эта сцена, которую вы изволил назвать благостной и, кажется, даже
беспомощной...
- Как вам не стыдно, Холмс! Ведь я же не знал...
- Не смущайтесь, Уотсон. Я думаю, что Лев Николаевич Толстой на вас не
обиделся бы. Не зря же он сам отказался от этой концовки романа.
- Ах, так это, значит, была концовка?
- Ну да. Можете убедиться. Вот... Прочтите последнюю страницу.
Уотсон послушно раскрыл книгу и прочел:
ИЗ ПЕРВОЙ ЗАВЕРШЕННОЙ РЕДАКЦИИ
РОМАНА ЛЬВА ТОЛСТОГО "ВОЙНА И МИР"
На другой день был смотр; после церемониального марша Кутузов подошел к
гвардии и поздравил все войска с победой.
- Из 500 тысяч нет никого, и Наполеон бежал. Благодарю вас, Бог помог
мне. Ты, Бонапарт, волк, - ты сер, - а я, брат, сед, - и Кутузов при этом
снял свою без козырька фуражку с белой головы и нагнул волосами к фрунту эту
голову...
- Ураа, аааа! - загремело 100 тысяч голосов, и Кутузов, захлебываясь от
слез, стал доставать платок. Nikolas стоял в свите, между братом и князем
Андреем. Петя орал неистово "ура", и слезы радости и гордости текли по его
пухлым, детским щекам. Князь Андрей чуть заметно добродушно, насмешливо
улыбался.
- Петруша, уже перестали, - сказал Nikolas.
- Что мне за дело. Я умру от восторга, - кричал Петя и, взглянув на
князя Андрея с его улыбкой, замолчал и остался недоволен своим будущим
сватом.
Обе свадьбы были сыграны в один день в Отрадном, которое вновь ожило и
зацвело. Nikolas уехал в полк и с полком вошел в Париж, где он вновь сошелся
с князем Андреем. Графиня Марья жила с тестем, тещей и племянником и Соней в
Отрадном. Piere с Наташей жили в Москве, занятые отстройкой дома. Во время
их отсутствия Piere, Наташа, графиня Марья с племянником, старик, старуха и
Соня прожили все лето и зиму 13 года в Отрадном и там дождались возвращения
Nikolas и Андрея.
Конец
- Да, - ответил Холмс на вопросительный взгляд Уотсона. - Именно на
этой фразе Лев Николаевич сперва поставил последнюю точку и собственной
своей рукой написал: "Конец". Как вы могли заметить, Уотсон, это был тот
самый конец, о котором вы мечтали. Жив Петя. Жив князь Андрей. Даже старый
граф Ростов в полном здравии. Все поселяются в Отрадном, старом имени
Ростовых, которое вновь оживилось и зацвело, как в былые времена. Все, как в
сказке, кончается свадьбой. Даже двумя свадьбами. Не хватает разве только
традиционного сказочного присловья: "Я там был, мед-пиво пил, по усам текло,
да в рот не попало".
- Вам бы только издеваться надо мной, - обиделся Уотсон.
- А разве не вы только что назвали эту финальную сцену благостной,
беспомощной и как-то еще... Кажется, плоской? - ехидно осведомился Холмс.
- Так я ведь не о сцене говорю, а обо всем романе. Сцена Толстому и в
самом деле не удалась. Может быть, он торопился, хотел скорее закончить
работу. Я не знаю. Но разве так уж необходимо ему было, чтобы князь Андрей
умер, чтобы погиб Петя...
- Первая завершенная редакция "Войны и мира", сказал Холмс, - была
закончена Толстым в конце тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года. А
окончательный текст романа был завершен в декабре тысяча восемьсот
шестьдесят девятого. Я надеюсь, вы не станете утверждать, что Толстой целых
два года работал над своим романом зря?
- Не пытайтесь изобразить меня совершенным болваном! - вспылил Уотсон.
- Я прекрасно понимаю, что если Толстой продолжал работу над романом, да еще
целых два года, так уж наверняка он его не ухудшил.
- Браво, Уотсон! Это замечание делает честь вашей проницательности. Тем
более что совсем недавно произошел такой казус. Один российский издатель -
некто Захаров, - представьте, выпустил в свет эту раннюю редакцию
толстовского романа, а в рекламке написал, что она гораздо лучше
окончательной. Прямым дураком Льва Николаевича выставил.
- Какая чушь! - вспылил Уотсон. - Верно, невежда какой-нибудь? Среди
издателей такие ведь нередко попадаются.
- Да нет, - возразил Холмс. - Про этого вроде такого не скажешь. Все
мои друзья о нем отзываются как о человеке начитанном, образованном. Притом
- хорошего вкуса.
- Как же он мог такую глупость сморозить?
- Ах, Уотсон! - вздохнул Холмс. - Чего не сделаешь ради денег!
Заработать хотел на этой своей нехитрой выдумке - вот вам и вся разгадка...
Вернемся, однако, к Толстому. Вы справедливо заметили, что Лев Николаевич
еще целых два года трудился над своим романом не для того, чтобы его
ухудшить...
- Разумеется. Не сомневаюсь, что многое он наверняка углубил, развил,
улучшил. Но разве не мог он при этом оставить в живых всех своих прекрасных
героев? Вы знаете, я сцену смерти князя Андрея несколько раз перечитывал. И
каждый раз надеялся: а вдруг не умрет! И каждый раз, когда он все-таки
умирал, у меня - мороз по коже...
- Неужели вы не понимаете, Уотсон, - уже без своей обычной иронической
усмешки, мягко заговорил Холмс. - Неужели вы не понимаете, что в таком
сложном произведении, где все так прочно сцеплено, малейшее изменение в
судьбе одного героя повлекло бы за собой целый ряд серьезнейших изменений во
всей структуре романа.
Уотсон задумался.
- Я, кажется, догадываюсь, на что вы намекаете, - кивнул он. - Если бы
князь Андрей остался жив, Наташа не могла бы выйти за Пьера...
- Дело не только в этом.
- А в чем же еще?
- Ну как же!.. Ведь если бы Андрей Болконский... Впрочем, как говорят в
таких случаях, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Заглянем
ненадолго в окончательный вариант романа.
Остановившись перед дверью из-за которой доносились голоса Сони и
старой графини, Холмс приложил палец к губам и глазами дал понять Уотсону,
чтобы тот до поры до времени не обнаруживал своего присутствия.
- Соня, - говорила графиня. - Сегодня есть случай отправить письма в
армию. Я написала... А ты...
Голос графини задрожал. Она обращалась к Соне робко, почти заискивающе:
- Ты не напишешь Николеньке?
В ответ на этот невинный вопрос последовала долгая пауза. Наконец, Соня
ответила. В голосе ее слышались слезы:
- Я напишу...
- Спасибо, дитя мое, - растроганно сказала графиня.
Холмс и Уотсон услышали ее удаляющиеся шаги. А затем из-за двери
раздались всхипывания, переходящие в самые настоящие рыдания.
Распахнув дверь, Уотсон кинулся к плачущей Соне.
- Мадмуазель! Что с вами?.. Бог мой!.. Да она близка к обмороку! Какая
досада, что я не захватил с собою нюхательной соли.
- Не терзайтесь понапрасну, Уотсон, - успокоил его Холмс. - Ваша
нюхательная соль здесь бы не помогла. Как говорится, медицина в таких
случаях бессильна. Ведь правда же, мадмуазель Софи?
- Да, - сквозь слезы ответила Соня. - Я совершенно здорова. Все дело в
этом письме...
- Я так и думал, - кивнул Холмс. - Простите, что мы вторгаемся в
область столь интимную, но... Вы не могли бы рассказать подробнее об этом
злосчастном письме, которое вас просила написать графиня?
- Вы ведь, верно, знаете, что я и Николенька с детства любим друг
друга. Мы почти помолвлены. Николенька дал мне слово... А теперь...
Новая волна слез заставила Соню замолчать.
- Да? И что же теперь? - мягко подбодрил ее Холмс.
- Графиня всегда была противницей нашего брака, - грустно сказала Соня.
- А теперь, когда война, несчастные обстоятельства, потеря почти всего
имущества графа в Москве...
- Понимаю, - кивнул Холмс. - Теперь, когда Ростовы почти разорены,
графиня хотела бы, чтобы граф Николай нашел себе невесту побогаче.
- Невеста уже нашлась, - вздохнула Соня. - Это Мари Болконская. Сама
судьба свела Николая с нею. После того как графиня узнала об их случайной
встрече в Богучарове, жизнь моя стала совсем невыносима. Графиня уверена,
что Николенька влюбился в Мари Волконскую, и единственное препятствие к
этой, столь желанной для нее его женитьбе на княжне - слово, которым он
некогда связал себя со мною.
- О, я все понял! - воскликнул Уотсон. - Она хочет, чтобы вы написали
Николаю, что возвращаете ему его клятву, освобождаете от всех его
обязательств по отношению к нам. Верно? Я угадал?
- Да, - чуть слышно прошептала Соня.
- И вы согласились написать такое письмо?
- Да.
- Какое благородство! - восхитился Уотсон. - Какая высота
самопожертвования! Я понимаю, вам нелегко далось это решение. Теперь я знаю,
отчего вы плакали.
- Нет, - покачала головой Соня. - Плакала я совсем по другой причине.
- По другой?! - изумился Уотсон. - По какой же?
- Я плакала, потому что я стыжусь самой себя. Потому что все это мое
так называемое самопожертвование - не что иное, как лицемерие.
- Бедная девушка! - обернулся Уотсон к Холмсу. - От нервного потрясения
она совсем потеряла рассудок. Она сама не понимает, что говорит!
- Ах, нет, сударь! - возразила Соня. - К несчастью, я слишком хорошо
все понимаю. Пусть хоть кто-нибудь узнает правду. Знайте! Я согласилась
написать это письмо Николаю вовсе не потому, что искренно готова разорвать
нашу помолвку.
- А почему же? - изумился совсем уже переставший что-либо понимать
Уотсон.
- Боже, как вы недогадливы!.. Неужто вы не понимаете, что теперь, когда
князь Андрей, раненый, оказался здесь, и Наташа так самоотверженно за ним
ухаживает...
- У меня голова идет кругом! - продолжал недоумевать Уотсон. - При чем
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг