горошины по полу, - Иван Ефремович вскочил, побежал за исчезающим за сопкой
вертолетом, на ходу крикнул Борису, чтоб тот оставался на месте, и
пропал...
Потом Борис слышал два далеких выстрела. Он попытался собрать
перепуганных оленей в одно место, набегался, вспотел, утомился, но все-таки
с помощью собак удержал оленей вокруг запряженных нарт.
Вернулся Ы-Кунг'ол не один, - он гнал десятка четыре оленей, которых
испугал вертолет.
- Погранец, однако! Браконьер! Два важенка стрелял!
От расстройства Иван Ефремович говорил слова в единственном числе: -
Не люблю офицер, однако. Жадный. Пыжик давай, неблюй * давай. А сам спирт
мало плати. Нехороший паря.
* Неблюй - мех полугодовалого олененка; пыжик - мех неродившегося
олененка.
- Офицер - тьфу! Жадный... Я весной в газету писал, жаловался, а мне
говорит: "Как доказать? Свидетеля нет?" Тьфу!..
Олешки успокоились, стадо "кружало" на месте. Ы-Кунг'ол подобрал еще
теплый и мокрый трупик олененка, - у одной из важенок случился выкидыш.
Быстро ободрал с него темно-серую шкурку:
- Сдавать, однако, надо. Акт писать. Пыжика шкурка. Я жалобу напишу на
офицера, ты, Боря, подпишешь?
- Подпишу.
- Пусть штрафуют браконьера. Жадный офицер, денег много, спирта много,
но все равно жадный, однако.
- Успокойся, Иван Ефремович, покури... Помнишь, я тебе о Крониде
Собакине рассказывал?
- Твой, однако, Бэр'чавчу? Жулик?
- Да, можно и так. Кронид каждое лето офицеров штрафует. Многих. Кого
на десять, кого на двадцать пять рублей. Ты послушай, веселей будет. В его
доме пивной бар на первом этаже, "Петрополь" называется. А рядом, в двух
кварталах, какие-то офицерские тыловые курсы, снабженцев готовят. В пивном
баре их всегда пруд пруди.
Кронид возьмет пару пива, трех раков на подносике, подсядет к майорам,
которые долго сидят и порядком поддали, и давай их заводить:
"Хотите, - говорит, - я рака вареного оживлю?!"
Раки лежат на подносике, красные, как морковки. Майоры, конечно: "Не
может быть! Блефуешь"... А Кронид давит:
"На спор! Вот двадцать пять рублей - ставь против. Если через десять
минут рак не поползет, мои деньги в твоем кармане! Слабо?!"
Офицеры заезжие, с деньгами, ставят на кон, бьют по рукам, время
засекают. Кронид берет одного красного рака и в кружку с пивом. Через
пять-семь минут рак ожил, усами зашевелил. На стол его вынет, рак и пошел
задом наперед. Клешнями трюхает.
А у Кронида Собакина двадцать пять рублей прибыли!..
- Однако, врешь ты, Боря. Сварил - не оживить. Он же дохлый!
- Живой! Кронид с вечера себе артиста готовит. Привезут в пивбар
свежих раков, еще живых, с озера. Он выберет самого бодрого и на ночь его в
стакан с водкой опустит. К утру рак пьяный в стельку, не шевельнется и
красный, словно в кипятке побывал. Потом уже просто: в кружке с пивом рак
посидит десять минут, "опохмелится", протрезвеет и Крониду, когда десять,
когда двадцать пять рублей прибыли дает. Вот как Собакин офицеров
"штрафует"!..
- Хорошо, однако! Хе-хе-хе! Веселый паря, твой Кронид! Молодец!
- Так ведь жулик?! Ты что, Иван Ефремович, забыл, что жульничать
нехорошо? Он же людей на двадцать пять рублей каждым раком обжуливает?..
- Жулик? - задумался Иван Ефремович. - Однако, кого он обманул?
Человека? - Нет. Офицера. Погранец жадный, денег много. Его можно жулить.
Протокол на него не пиши, - свидетеля нет. Важенку кто стрелял? Браконьер.
Погранец! Его можно жулить! Хорошо!
Борис Васильевич удовлетворенно хохотнул, то есть издал звуки,
отдаленно напоминающие хрюканье: "Хре - хре..." Жизнеспособные бациллы
реальности проникли в вакуумную нравственность Ь1-Кунг'ола.
6.
Вот так они и жили.
Пять - семь дней стадо паслось в одном месте, а когда олешки поедали в
округе все грибы, травы и зеленые листья, Иван Ефремович менял место
стойбища, выбирал другое, порой в двух-трех днях пути.
Борис Васильевич смирился с тем, что раньше конца октября он в
Ленинград не попадет и даже был рад отдохнуть три месяца от суетной жизни
большого города, от дурманящего, как наркота, застольного трепа Кронида
Собакина, от вечной обязанности терпеть чужую ложь, самому врать и
халтурить.
"Хорошо быть чукчей, - рассуждал про себя Борис Васильевич. - Паси
олешек, жги гнилушки, следи за стельными важенками и врать никому не надо".
Людей они не видели уже недель пять или шесть - Борис Васильевич
сбился со счета. Общение с миром им давал транзисторный приемник. Порой,
когда на ленинградского инженера нахлестывала волна беспричинной тоски, он
изливал свою желчь на доброго Ивана Ефремовича: заставлял его слушать
передачи о нравственном совершенстве советских людей, об успешном
построении развитого социалистического общества, истинной свободе
творчества наших писателей, художников и ученых, о торжестве и воплощении
заветных ленинских идей во всех сферах нашей жизни.
Один раз, изощряясь в садизме, он заставил бедного Ивана Ефремовича по
слуху законспектировать одну из речей Генерального секретаря ЦК КПСС по
поводу вручения ему очередной Звезды Героя Советского Союза, объясняя свое
требование тем, что Ы-Кунг'ол хорошо работает оленеводом уже сорок пять
лет, и когда его будут награждать орденом за честный труд, то он должен
заранее знать, о чем принято в таких случаях говорить.
Иван Ефремович кряхтел, но конспектировал. Одна медаль - "За трудовое
отличие" - у него уже была.
А орден - красивее.
Но нельзя сказать, что Борис Васильевич совсем уж подавил свободную
личность Ы-Кунг'ола и заставлял его исполнять все свои прихоти; наоборот -
произошло распределение ролей: с утра и до вечера ленинградец
беспрекословно исполнял все задания Ивана Ефремовича, пыхтел, выбивался из
сил, бегая за олешками по кочкам и спотыкаясь в низком стланике. Собирал
дрова и гнилушки для костров, ловил вместе с Ы-Кунг'олом рыбу, разделывал
ее на юколу, развешивал тухловато воняющие тешки для вяления, - словом,
честно отрабатывал зарплату младшего пастуха. Зато вечерами, у костра,
первенство, по негласному договору между ними, принадлежало Борису
Васильевичу.
Однажды вечером Борис Васильевич "поймал" по УКВ Ленинград; диктор
сообщал утренние ленинградские новости, перечислял обычные успехи и
достижения, а Борис Васильевич забеспокоился, достал из яранги свой
портфель, развернул "Смену" от будущего ноября и крепко призадумался - "Где
же он сейчас, сегодня, двадцать шестого августа?"
Ведь в это время он был в Ленинграде и получал разнос от начальства за
то, что вовремя не сдал чертежи по энергетической установке ВПУ-ГС-112/07?!
Разнос он помнил отлично, ведь он тогда обиделся на Дмитрука и хотел подать
заявление по собственному желанию. Если же он раздвоился дурацкой ночью на
Васильевском острове, то каким образом оба Бориса Васильевича сольются в
одну личность?
Странно, очень и очень странно...
Неужели его жизненный путь разойдется с путем того Бориса Васильевича,
который сейчас переминается с ноги на ногу в кабинете ведущего
конструктора?
Послать самому себе в Ленинград письмо, предупредить, чтоб ни в коем
случае он не пил бы с Кронидом Собакиным вечером двадцать четвертого
ноября? Но он сам себе не поверит! Кто может поверить такой ерунде?! А если
поверит, то куда денется он, ныне сидящий у костра Ы-Кунг'ола?!. И не
получал он в то время никаких писем!
У Бориса Васильевича разболелась голова.
Звон в ушах перешел в низкое надсадное гудение, и с этим гудением
показался в лощине между двух плоских сопок медленно ползущий вездеход
ГАЗ-81 на гусеницах.
Пока вездеход объезжал небольшое озерко, преградившее ему прямой
проезд к стойбищу, Борис Васильевич с мучительной болью в затылке
припоминал какого-то бородатого ханыгу с неспокойными, бегающими глазами,
который подсел к их сто лику в "Ротонде", неестественно и громко смеялся и
все просил у Бориса Васильевича спичек, мол, прикурить надо, а сам не
прикуривал...
Кронид сидел как раз между Борисом Васильевичем и незнакомым ханыгой,
обнимал их обоих за плечи и рокочущим баском успокаивал: "Да хватит вам
собачиться, ребята. Я вас обоих люблю. И тебя, Боря, и тебя, Борода, - он
свел их лбами над разложенным на столе "уловом" Кости-заиньки. - Ну,
успокоились? Было бы из-за чего? А то спички не поделили... Нас же рать,
ребята! Нас целая рать, и потому наш лозунг - "Нас - рать!.." Давай,
Борода, доставай еще фуфырь. Видишь, корешок мой на тебя обижается. Надо
выпить мировую..."
Борис Васильевич поскреб подросшую бороденку и поднялся вместе с
Иваном Ефремовичем навстречу подъехавшему вездеходу.
7.
Иван Ефремович, по-старчески переваливаясь с ноги на ногу, подбежал к
стаду, взмахнул маутом - аркан на какую-то долю секунды застыл в воздухе
черной молнией над порослью оленьих рогов, - вытащил из стада упирающуюся
яловую важенку и подвел ее к стойбищу.
Из вездехода уже вылезали люди: старший зоотехник Александр Семенович,
пожилой, со слезящимися глазами в дряблых кожаных мешочках и над, и под
глазами; ветеринар-практикант Юра, красивый юноша лет двадцати; шофер, он
же оператор кинопередвижки Семен Холуйко и лектор по внутренним и
международным делам областного Дома политпросвета Андрей Андреевич Рвинов,
степенный, медлительный крепыш.
Они все поочередно, по старшинству поздоровались с Иваном Ефремовичем
и познакомились с Борисом Васильевичем, причем первый - Андрей Андреевич -
чуть замешкался и не сразу пожал протянутую Борисом руку, словно
раздумывал, стоит ли ему, представителю идеологического актива, вести себя
запанибрата с разными бичами, но тут же на лету сообразил, что бич-то
работает в народном хозяйстве и, следовательно, уже не бич. А последний -
не по возрасту, по иерархии, - шофер Холуйко вдруг схватил Бориса
Васильевича за грудки, поднял вверх на полметра и захохотал, довольный
своей силой; "Экий ты щуплый, паря! Тебя Ванька Кунголов одним ягелем, что
ли, кормит?! Ха-ха-ха!"
- Однако, почему ты Борис Самохин? -
Удивился старший зоотехник Александр Семенович и полез в карман за
блокнотом.
- Твоя фамилия Синяхин, Владимир Петрович Синяхин... вот записано?!
- Нет, Самохин я, Борис Васильевич. У меня паспорт есть! -
Показал Борис Васильевич начальству свой паспорт.
- Меня на Синяхина в самый последний момент заменили, он ногу,
кажется, сломал. Я пастухом с ноября... ой, нет, с семнадцатого июля
работаю. Иван Ефремович подтвердит!
- Однако, работает Боря! Хорошо работает! - заступился Ы-Кунг'ол.
- Ладно, однако, напишешь еще заявление на работу. Я там ведомость
переправлю... Дай-ка паспорт! - потребовал Александр Семенович: - Досрочно
освобожденный? Нет? А почему штампа погранзоны нет? Нарушение паспортного
режима! Где временная прописка? Опять нет?.. Ух, однако, возни с вами...-
Он убрал паспорт Бориса Васильевича в свой карман и пожаловался
представителю идеологического актива:
- Однако, какими кадрами производительность поднимать? Молодежь не
идет в тундру. Город ей подавай. Лифт - телефон!.. Ладно, я улажу с
погранцами! - обронил он Борису. - Сделают тебе все штампы... Ужинать
давай, Ы-Кунг'ол! Водка есть, выпьем с дороги!
Семен Холуйко схватил важенку за рога, чуть загибая ее голову назад, к
позвоночнику, - Иван Ефремович выдернул из ножен, привязанных сыромятным
ремешком к бедру, узкий длинный нож, чиркнул по горлу и подставил под
черную теплую струю крови алюминиевый чайник.
Все выпили по кружке крови, - кроме Андрея Андреевича, который всего
год ездил по тундре с лекциями и пока не привык.
Выпил и Борис, уже не морщась, - он с первых дней делал все, что
делает Ы-Кунг'ол, правда, так и не научился отрезать полусырое обгоревшее
мясо у самых губ; боялся порезаться.
После ужина смотрели кинокомедию о строителях, тоскливую, как вторая
неделя на "больничном". Правда, подвыпивший Семен Холуйко малость перепутал
и зарядил одну бобину задом наперед, отчего фигурки на экране забегали
спиной в двери, завытаскивали изо рта вилкой макаронины, стогуя их в миску;
стеклянные осколки взлетели на плешивую макушку, собрались в бутылку,
которая всосала в себя бормотуху; поехала задом наперед машина "скорой
помощи", и два дюжих санитара выволокли с носилок на землю раненого героя
и, задом сев в машину, быстро-быстро уехали опять-таки задом; все это
свершалось под треньканье странной мелодии, и люди торопливо верещали
резкими голосками на каком-то непонятном языке, - в общем, очень смешно!
Пьяненький Ы-Кунг'ол заливался радостным детским смехом, да все
зрители смеялись, даже степенный Андрей Андреевич Рвинов, который за столом
держал себя простым советским человеком и выпил наравне со всеми. Поэтому
Семен Холуйко не стал перематывать и перезаряжать последнюю бобину...
Два дня вся бригада ловила оленей, и старший зоотехник Александр
Семенович делал оленям прививки против "копытки".
Маут умели бросать только Иван Ефремович и молодой красавец Юра, чукча
по национальности, а Борис и Семен Холуйко подводили пойманных олешек на
уколы.
Андрей же Андреевич давал ценные указания и следил за тем, чтоб олени,
получившие прививку, не перебегали в стадо, где оставались не привитые
олени.
Вечерами он читал лекции по сорок пять минут каждая: одну о
международной обстановке, вторую - о правах и свободах советских граждан, в
которых он убедительно, как дважды два, доказывал, что у нас-то лучше, чем
у них. Негров у нас не угнетают, индейцев в резервациях не держат, о
наркомании, проституции, коррупции и о других социально чуждых явлениях у
нас и речи быть не может, и вообще, вся картеровская администрация связана
с мафией, что даже была вынуждена признать их продажная буржуазная
пресса...
Выбрав момент, когда поблизости не было идеологического активиста,
Иван Ефремович рассказал начальству о налете на стадо вертолета
пограничников и убийстве двух важенок.
Александр Семенович неторопливо достал платок, задрал сетку
накомарника, промокнул слезящиеся глаза и сердито спросил у Бориса
Васильевича:
- Ты, Самохин, или как там - Синяхин?..
- Самохин.
- Ты тоже видел? Подтверждаешь?..
- Видел. Вертолет видел, а самих пограничников - нет.
- Бортовой номер записали?
- Нет...
- Ну-у, братцы. То ли было, то ли нет, еще баба надвое сказала; а с
погранцами нам никак нельзя ссориться. Они нас все же охраняют, бдят
границы нашей Родины. И паспорт у тебя, Самохин, не в порядке, хотя и не
пограничников это дело, штамп в милиции тебе будут ставить, но вдруг до них
дойдет, что ты без разрешения в погранзону въехал?.. Да, кстати, как ты
здесь очутился?
- С похмелья занесло-
Невнятно пробурчал Борис Васильевич, прекрасно понимая абсурдность
своего объяснения.
- Да-а-а! - Многозначительно протянул Александр Семенович и погрозил
Борьке толстым, как сарделька, пальцем: - С похмелья чего не наделаешь! А
нарушение паспортного режима в погранзоне, - это год "химии", как минимум,
если ты раньше не сидел.
- Бог миловал.
- Так что, братцы, о вертолете погранцев забудьте. Замнем для
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг