2 .
Очнулся Борис Васильевич на чем-то твердом и скользком. "Наверное,
меня ПМГ подобрала на остановке и в вытрезвитель сунули..." - не открывая
глаз, пытался сориентироваться он: "Полсотни на штраф и тридцать за
вытрезвитель!.. Ну, Кронид! Ну, сволочь! Чтоб я еще хоть раз... Ой! А на
работу сообщат?! Это ж квартальная премия, двести семьдесят, а то и все
триста рублей! Итого - четыреста за один вечер пьяного трепа с
Собакиным?!!"
"Ну, уж нет! Надо Леночке-секретарше презент сообразить: колготки
финские, шоколадку, шампанское... еще что-нибудь, тогда она письмо
милицейское не зарегистрирует, пошлет отписочку, мол, наказан такой-то
лишением премии. Все дешевле обойдется! А где колготки достанешь?
Колготки-то где достать???" - открыл глаза Борис Васильевич.
Финские колготки больше не требовались.
Он был в яранге, лежал на каком-то топчане, покрытом шкурой мездрой
вверх. Наверное, Ы-Кунг'ол специально перевернул шкуры, опасаясь, что гость
в этаком состоянии может ему меха попортить. А Борис-то Васильевич принял
на ощупь гладкую мездру за клеенчатый лежак в вытрезвителе!.. И-эх!
3.
Старик чукча куда-то ушел. Костер погас, на рюкзаке потрескивал пустым
эфиром транзисторный приемник. Борис Васильевич поймал волну: шло
перечисление трудовых успехов оленеводческих бригад Чукотского
национального округа Магаданской области. Потом диктор передавала сводку
погоды "на завтра, семнадцатое июля..." Борис Васильевич достал из портфеля
газету, в которую вчера заворачивал хлеб, - "Смена" была от 24 ноября.
Четыре месяца разницы. А год-то, какой? Какой год?.. Кажется, в чуме лежали
газеты? Борис Васильевич развернул пачку "Советкэн Чукотка", и отлегло от
сердца - год 1978, его год.
Когда старик Ы-Кунг'ол вернулся к стойбищу, то увидел странную
картину: Борис Васильевич, пританцовывая, с портфелем в руках, без ботинок
(они были сунуты в портфель) подкрадывался то справа, то слева к
расстеленной на земле газете, очевидно пытаясь куда-то прыгнуть.
На газете и под газетой ничего не было; правда, в левом углу газеты
помещался снимок Банковского мостика на канале Грибоедова.
(Ы-Кунг'ол, конечно, не мог догадаться, что Борис Васильевич пытается
таким макаром вернуться домой, в Ленинград, а ботинки он снял с себя на тот
случай, если пространство-время откроется на снимке прямо над каналом, и он
окажется в воде).
Ы-Кунг'ол не стал мешать человеку, столь яростно увлеченному, - у
Бориса Васильевича из-под финской шапки с козырьком во все стороны торчали
взмокшие от пота волосы, и взгляд его был обреченно - дикий.
Опыт долгих лет жизни подсказывал Ы-Кунг'олу, что нельзя нарушать
экстаз камлания у шамана, будь то русский человек или из племени
луораветлан - настоящих людей. Он вынес из яранги заветную чекушку, зная,
что после камлания у человека бывает упадок жизненных сил, подкинул в
костер охапку дров и сел, покуривая, на нарты, ожидая, когда Борис
Васильевич закончит.
Потом они пообедали и выпили водки.
Ы-Кунг'ола звали Иван Ефремович, что значительно облегчило диалог; это
фамилия его была Ы-Кунг'ол. Борис выяснил, что фотографировал Ивана
Ефремовича корреспондент, улетевший на вертолете.
Вертолет привез продукты, газеты, батарейки для транзистора, забрал
заболевшую жену Ивана Ефремовича в больницу поселка Ванкарем и должен был
привезти какого-то русского бича из поселка, который согласился поработать
три месяца младшим пастухом - в помощниках у Ы-Кунг'ола. Так что Иван
Ефремович не удивился появлению у себя на стойбище нового человека.
Борис Васильевич понял, что невозможно объяснить Ивану Ефремовичу,
каким образом он очутился из ленинградского ноября-78 в магаданском
июле-78. Себе он тоже не мог это перемещение объяснить, - что-то там
связано с общей теорией относительности Альберта Эйнштейна, которую он
торопливо сдавал зачетом на втором курсе.
- Это все Собакин виноват, Кронид Собакин, - жаловался Боря Ивану
Ефремовичу: - Я с ним в Политехе вместе учился... Его с третьего курса
турнули. Собакин он и есть Собакин. Научил меня в преферанс играть,
портвейн пить и другое...
- Плохой человек - зачем, однако, дружишь с ним? - удивился Иван
Ефремович.
- Я не дружу, я ненавижу его... Как себя. И не могу без него. Он как
тень моя. Карикатура. Понимаешь? Смотрю на него и себя вижу. Как в кривом
зеркале. Ты был в комнате смеха?..
- Однако, был. Смешно - хе-хе - сам голодный, а пузо толстое-толстое!
Развеселился Иван Ефремович и вдруг посерьезнел:
- В том зеркале человек может своего Бэр'чавчу видеть! Опасно, однако.
Бэр'чавчу обидится, злое будет советовать. Бэр'чавчу всегда за спиной,
паря. Если его обидеть, однако, плохо будет: потонешь, волк кушает, заснешь
пьяный в тайге. И к верхним людям, однако... Может, Собакин, однако, - твой
Бэр'чавчу?..
- Двойник, что ли? Похоже... Мы с ним на пару однажды джинсовые юбки
делали. Знаешь, модно сейчас? Девушки носят: кусок полотна, пуговицы от
пояса и на заднице кожаная нашлепка; "Levi's" и бизон.
- Знаю, однако. Дочка себе купила. Триста рублей. Однако, она умная, в
пединституте учится. Учителем будет. Американская юбка. Янки делали.
Хорошая вещь. Дорогая, однако.
- Не все джинсовки из Штатов, много самопала. А цена та же: у вас
триста, а у нас, в Питере, двести рубчиков. Знаю! У Кронида был один
знакомый фабрикант, владелец подпольной фабрики по производству
"американских" юбок. Вежливый, аккуратный, с палочкой ходит. Он джинсовую
ткань покупал в рулонах, контрабандой. Мы с Кронидом ему швейные машинки
переделали на двойной джинсовый шов, и фирменные нашлепки "Levi's" клепали,
по трешке за штуку. Дело плевое, я сам придумал. Перевел рисунок на
цинковую пластинку, протравил кислотой и припаял к утюгу. Фабрикант
привозил нам кипы кожаных "язычков" с обувной фабрики; утюг нагреешь,
пшшик! - три рубля. Пшшик - еще трешка... А девицы у фабриканта юбки шили.
"Фирмовые"!
- Однако, жулик ты, Боря! Не стыдно?.. И друг твой - жулик. И
фабрикант - жулик. Я, однако, триста рублей дочке дал на модную юбку.
Триста рублей - жулику? Тьфу!
Обиделся Иван Ефремович Ы-Кунг'ол.
- Я тебе водки не дам! Радио слушай, паря. Водки тебе не будет.
Иван Ефремович включил транзистор, и они целый час слушали мягкий и
мужественный голос Штирлица, который нес откровеннейшую чушь, - что было не
к лицу прославленному разведчику.
Штирлиц занудливо перечислял населенные пункты, состояния погоды -
паводки весной и засухи летом; головы крупного рогатого скота; фамилии
трудолюбивых энтузиастов; количество тракторов и МТС; администраторов,
полных беззаветного служения идее; подвиги героев по спасению сто литровой
бочки солярки; дороги, непроходимые в любое время года... и многое, многое
другое, что позволяло ему, Штирлицу, время от времени выражать чувство
глубокого внутреннего удовлетворения-
Иван Ефремович несколько раз пытался переключить программу, но Боря
ему запрещал.
- Нет, ты слушай, слушай. Водки не даешь, и сам теперь слушай!
Полезно...
Когда Штирлиц, наконец, умолк, пообещав продолжить вещание завтра,
Борис Васильевич, ерничая и кривляясь, заорал на всю тундру комсомольскую
бодрую: -
"Едут новоселы с рожей невеселой!
"Кто-то у кого-то свистнул чемодан!
"В чемодане было: два кусочка мыла,
"Сраные кальсоны и кривой кинжал!
"Эх, мама, мама-родная-то,
"Сдохла свинья колхозная-то,
"Скоро ли я увижу генсека партии
"В гнилом гробу!-"
И дальше уже понес совершенно непотребные и непечатные вещи. На что
Ы-Кунг'ол опасливо забурчал:
- Однако, нехорошо. Услышать могут, паря. Оргвыводы сделать могут. И
вышлют, однако...
- Куда высылать? Ведь там уже Аляска!
Злые друг на друга, они залезли в ярангу, которую Иван Ефремович
провонял дымом, разгоняя гнус, закрыли полог и больше уже не разговаривали.
Только Борис Васильевич вместо "Спокойной ночи" указал Ивану
Ефремовичу на транзистор: - "Не стыдно?" - но Иван Ефремович не ответил.
Борис Васильевич долго не мог заснуть, ворочаясь в непривычном меховом
мешке.
Вспоминал наглое и открытое лицо Кронида Собакина. В анфас Кронид
смотрелся как мужественный полярник или непримиримый майор угрозыска, а
профиль его был словно другого человека, и все из-за нижней челюсти, - она
крутым валиком выдвигалась вперед, почти вровень с горбатым кронидовским
носом, зубы росли с наклоном внутрь, отчего появлялось впечатление
запавшего, старческого, беззубого рта. Крайне неприятное впечатление...
И взгляд Кронида какой-то двойной: честный, прямой и в то же время
подлый. То есть, со способностью на подлость! У Кронида были любимые
застольные присловья: "Чтоб иметь успех у дам, надо пить портвейн "Агдам" и
"Чтоб семейство было дружное, кури "Север" и пей "Южное", но главное его
словечко, которое наиболее полно выражало самого Собакина, было: "Нас
рать!"
Причем, он приписывал это выражение самому Александру Сергеевичу
Пушкину, который некогда процитировал незадачливые строки поэта, своего
современника, о Наполеоне: -
"Не хвались, идя на рать,
А хвались, идучи с рати".
Однако Кронид Собакин вкладывал в это слово некий глобальный смысл,
весьма сообразный с текущей политической ситуацией: - "Нас - рать!";
"Мозгодолбов сгустилась серая рать, и нам остается кричать: "И нас рать! И
нас рать! И нас-рать-"
4.
За неделю Борис Васильевич почти совсем прижился на стойбище Ивана
Ефремовича Ы-Кунг'ола. Бегал за олешками в легких оленьих унтах, подрубал
низкий кедровый стланик и кустарниковую ольху на дрова, притерпелся к
трупновато пахнущей меховой одежде и яранге, ел вместе с Иваном Ефремовичем
недоваренную оленину - или оленятину? - черт его знает, Иван Ефремович
просто говорил: "Олешку кушать"; привыкли к Борису недоверчивые собаки
Ы-Кунг'ола - особенно Черныш, - но с собаками он и раньше быстро находил
общий язык, это кошки Бориса Васильевича чурались...
В рюкзаке у костра обнаружилось имущество безымянного бича, место
которого занял Борис Васильевич, сам того не желая. Пара новых фланелевых
кальсон, две застиранные рубашки, накомарник - накомарник пришелся очень
кстати, без него бы Борис Васильевич точно спятил: тучи гнуса непрерывно
звенели в воздухе, запястья на руках Бориса Васильевича опухли от укусов
(он ходил в ленинградских перчатках), - ржавый складной нож со штопором
(как в чемодане у новосела) и замызганный, со следами закусок на страницах,
сборник стихов Сергея Есенина, - вероятно, бич имел пиитические
наклонности.
Ивана Ефремовича мошкара и комары вроде бы избегали, как
заговоренного. Утром он определял направление ветра и с помощью Бориса
Васильевича перегонял стадо на наветренный берег топкого круглого озера, -
чтоб меньше беспокоила олешек мошкара.
Потом они зажигали пять-семь вонючих костров с гнилушками, - окуривали
стадо от оводов, которые откладывали личинки под шкуру оленей и портили их
многочисленными дырочками. Стадо олешек у Ивана Ефремовича было небольшое:
двести шестьдесят совхозных и сорок семь голов личного стада Ы-Кунг'ола;
правда, потом выяснилось, что из двухсот шестидесяти совхозных олешек сорок
принадлежали главному зоотехнику и восемнадцать председателю профкома
совхоза. Но это так, к слову...
У Ивана Ефремовича обнаружился странный, - по мнению ленинградского
инженера, - нравственный критерий: он всегда знал, что плохо и что хорошо.
Воровать, обманывать, жульничать - плохо; работать, воспитывать детей,
исполнять задания - хорошо.
Эдакий кроха-сын, усвоивший в четыре года "что такое хорошо и что
такое плохо" и подросший в безвоздушном пространстве до облика пятидесяти
семилетнего чукчи.
И что бы ни рассказывал Борис Васильевич Ы-Кунг'олу из своей жизни или
из жизни своих приятелей, на все Иван Ефремович вешал короткую и жесткую
табличку:
"Однако, плохо. Воровать нехорошо",
"Обманывать стыдно",
"Жулик, однако, твой Кронид!" - даже если речь шла о том, как Собакин
продает "куклы" из купюр у "Березки" или у ночного торговца портвейном
"реквизирует" алкоголь и выручку, запугав его красными корочками годового
абонемента в бассейн, которые весьма похожи на милицейское удостоверение...
(Из глубины, каким-то детским восприятием, Боря соглашался с
Ы-Кунг'олом, но взрослый Борис Васильевич знал, что в действительной жизни
все не так! Есть физика Ньютона и физика Эйнштейна, и в жизни, как в физике
Эйнштейна - все относительно!)
Нравственная чистота Ы-Кунг'ола чрезвычайно его раздражала, и потому
он в отместку каждый вечер устраивал обязательное слушание по радио
штирлицевых рассказов о целине. Если Иван Ефремович пытался ускользнуть от
целинной эпопеи в мелких хозяйственных делах, отговаривался усталостью или
скукой, то Борис Васильевич упорно возбуждал в нем гражданские чувства.
- Но ты же советский человек, Ы-Кунг'ол!
- Эту книгу даже дети учат в школах! На экзаменах сдают! А ты один раз
выслушать не можешь? Или ты забыл, кем она написана?!
Но потом призывы к гражданской совести стали малодейственными:
Ы-Кунг'ол присаживался у "Спидолы" бочком к Борису Васильевичу, прикрывал
от него глаза рукой, сложенной "козырьком" у виска, посасывал погасшую
трубочку и мгновенно засыпал при первых звуках бархатного баритона
Штирлица.
Уличив Ивана Ефремовича в гражданском дезертирстве, Борис Васильевич
возмущенно кричал:
- Но ты же советский человек, Ы-Кунг'ол!..
- Однако, советский... - виновато соглашался Иван Ефремович и снова
засыпал.
Пришлось применить другой стимулятор: Борис Васильевич под большим
секретом признался Ы-Кунг'олу, что не зря же он, инженер, послан на
стойбище под маской бича, что во всех оленеводческих бригадах сейчас идет
слушание рассказов Штирлица, и, если Иван Ефремович не одумается, то ему,
Борису Васильевичу, придется довести до сведения соответствующих
организаций о недостойном поведении бригадира седьмой комплексной
оленеводческой бригады Ивана Ефремовича Ы-Кунг'ола... Подействовало!
5.
На восьмой день пребывания на стойбище Ы-Кунг'ола Борис Васильевич
загрустил и замолчал, - хотелось горячего двойного кофе, в теплый не
кусачий сортир, в ванную залезть по самые ноздри и взбить пеной финский
шампунь. Он прекратил мучить Ивана Ефремовича целинными мемуарами Штирлица
и в ответ на вопрос Ы-Кунг'ола: "Почему не включаешь? Однако, скоро
начало?!" - просто отмахнулся рукой.
За целые сутки он не выговорил ни слова, словно принял обет
молчальника.
Утром стали собираться в дорогу: свернули шкуры, разобрали ярангу,
упаковали нехитрое имущество на две нарты.
Иван Ефремович выловил из стада по два оленя на упряжку, и они
неспешно тронулись к северу, к устью реки Ванкарем.
После двух часов пути, когда Иван Ефремович и Борис Васильевич пили
чай из термоса, неожиданно налетел сверху черно-зеленый вертолет, - олени
забеспокоились, пришли в неистовство, стадо рассыпалось, как скачущие
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг