М.Е.Салтыков-Щедрин
ВЯЛЕНАЯ ВОБЛА
Воблу поймали, вычистили внутренности (только молоки для приплоду
оставили) и вывесили на веревочке на солнце: пускай провялится. Повисела
вобла денек-другой, а на третий у ней и кожа на брюхе сморщилась, и голова
подсохла, и мозг, какой в голове был, выветрился, дряблый сделался.
И стала вобла жить да поживать [Я знаю, что в натуре этого не бывает,
но так как из сказки слово не выкинешь, то, видно, быть этому делу так.
(Прим. автора.)].
- Как это хорошо, - говорила вяленая вобла, - что со мной эту
процедуру проделали! Теперь у меня ни лишних мыслей, ни лишних чувств, ни
лишней совести - ничего такого не будет! Все у меня лишнее выветрили,
вычистили и вывялили, и буду я свою линию полегоньку да потихоньку вести!
Что бывают на свете лишние мысли, лишняя совесть, лишние чувства - об
этом, еще живучи на воле, вобла слышала и никогда, признаться, не
завидовала тем, которые такими излишками обладали. От рождения она была
вобла степенная, не в свое дело носа не совала, за "лишним" не гналась, в
эмпиреях не витала* и неблагонадежных компаний удалялась. Еще где, бывало,
заслышит, что пискари об конституциях болтают, - сейчас налево кругом и под
лопух схоронится. Однако же и за всем тем не без страху жила, потому что не
ровен час, вдруг... "Мудреное нынче время! - думала она. - Такое мудреное,
что и невинный за виноватого как раз сойдет! Начнут это шарить, а ты около
где-нибудь спряталась, - ан и около пошарят! Где была? по какому случаю?
каким манером? - господи, спаси и помилуй!" Стало быть, можете себе
представить, как она была рада, когда ее изловили и все мысли и чувства у
ней выхолостили! "Теперь милости просим! - торжествовала она. - Когда
угодно и кто угодно приходи! теперь у меня все доказательства налицо!"
Что именно разумела вяленая вобла под названием "лишних мыслей и
чувств" - неизвестно, но что действительно на наших глазах много лишнего
завелось - с этим и я не согласиться не могу. Сущности этого лишнего никто
еще не называл по имени, но всякий смутно чувствует, что, куда ни обернись,
везде какой-то привесок выглядывает. И хоть ты что хочешь, а надобно этот
привесок или в расчет принять, или так его обойти, чтобы он и не подумал,
что его надувают. Все это порождает тьму новых забот, осложнений и
беспокойств вообще. Хочется, по-старинному, прямиком пройти, ан прямик
буреломом завалило, промоинами исковеркало - ну, и ступай за семь верст
киселя есть. Всякий партикулярный человек* нынче эту тягость уж сознает, а
какое для начальства от того отягощение, - этого ни в сказке сказать, ни
пером описать. Штаты-то старинные, а дела-то новые; да и в штатах-то в
самых уж привески завелись. Прежде у чиновника-то чугунная поясница была:
как сел на место в десять часов утра, так и не встает до четырех - все
служит! А нынче придет он в час, уж позавтракавши; час папироску курит, час
куплеты напевает, а остальное время - так около столов колобродит. И тайны
канцелярской совсем не держит. Начнет одно дело перелистывать: "Посмотрите,
какой курьез!" - за другое возьмется: "Глядите, ведь это - отдай все да и
мало!" Наберет курьезов с три короба да к Палкину обедать. А как ты
удержишься, чтобы курьезом стен Палкина трактира не огласить! Да ежели, я
вам доложу, за каждую канцелярскую нескромность будет каторга обещана, так
и тогда от нескром-ностей не уйти!
Спрашивается: с кем же тут начальству подняться! У всех есть
пособники, а у него нет; у всех есть укрыватели, а у него нет! Как тут
остановить наплыв "лишнего" в партикулярном мире, когда в своей собственной
цитадели, куда ни вскинь глазами, - везде лишнее да неподлежащее так и
хлещет через край!
Трудно, ах, как трудно среди этой массы привесков жить! приходится всю
дорогу ощупью идти. Думаешь, что настоящее место нашарил, а оказывается,
что шарил "около". Бесполезно, бесплодно, жестоко, срамно. Положим, что
невелика беда, что невиноватый за виноватого сошел - много их,
невиноватых-то этих! сегодня он невиноват, а завтра кто ж его знает? - да
вот в чем настоящая беда: подлинного-то виноватого все-таки нет! Стало
быть, и опять нащупывать надо, и опять - мимо! В том все время и проходит.
Понятно, что даже самые умудренные партикулярные люди (те, которые сальных
свечей не едят и стеклом не утираются) - и те стали в тупик! И так как на
ежа голым телом никому неохота садиться, то всякий и вопиет: господи!
пронеси!
Нет, как хотите, а надо когда-нибудь эти привески счесть да и
присмотреться к ним. Узнать: откуда они пришли? зачем? куда пролезть хотят?
Не все же нахалом вперед лезут - иное что и полезное сыщется.
Очень, впрочем, возможно, что вобле эти вопросы и на ум совсем не
приходили. Однако повторяю: и она вместе с прочими чувствовала, что или от
привесков, или по поводу привесков - ей всячески мат. И только тогда, когда
ее на солнпе хорошенько провялило и выветрило, когда она убедилась, что
внутри у нее ничего, кроме молок, не осталось, - только тогда она
ободрилась и сказала себе: "Ну, теперь мне на все наплевать!"
И точно: теперь она, даже против прежнего, сделалась солиднее и
благонадежнее. Мысли у ней - резонные, чувства - никого не задевающие,
совести - на медный пятак. Сидит себе с краю и говорит, как пишет. Нищий к
ней подойдет - она оглянется, коли есть посторонние - сунет нищему в руку
грошик; коли нет никого - кивнет головой: бог подаст! Встретится с
кем-нибудь - непременно в разговор вступит; откровенно мнение свое выскажет
и всех основательностью восхитит. Не рвется, не мечется, не протестует, не
клянет, а резонно об резонных делах калякает. О том, что тише едешь, дальше
будешь, что маленькая рыбка лучше, чем большой таракан, что поспешишь -
людей насмешишь, и т. п. А всего больше о том, что уши выше лба не растут.
- Ах, воблушка! как ты скучно на бобах разводишь! точно тебя тошнит! -
воскликнет собеседник, ежели он из свеженьких.
- И всем скучно сначала, - стыдливо ответит воблушка. - Сначала -
скучно, а потом - хорошо. Вот как поживешь на свете да пошарят около тебя
вдоволь - тогда и об воблуш-ке вспомнишь, скажешь: спасибо, что уму-разуму
учила!
Да нельзя и не сказать спасибо, потому что ежели по правде рассудить,
так именно только одна воблушка в настоящую центру попала. Бывают такие
обстановочки, когда подлинного ума-разума и слыхом не слыхать, а есть
только воблушкин ум-разум. Люди ходят, как сонные, ни к чему приступиться
не умеют, ничему не радуются, ничем не печалятся. И вдруг в ушах раздается
успокоительно-соблазнительный шепот: "Потихоньку да полегоньку, двух
смертей не бывает, одной не миновать..." Это она, это воблушка шепчет!
Спасибо тебе, воблушка, правду ты молвила: двух смертей не бывает, а одна
искони за плечами ходит!
Не явись на выручку воблушка, одно бы оставалось - пропасть. Но она не
только на убежище указала, целую цитадель создала. Да не такую цитадель, в
которой сидят озорники да курьезы подыскивают, а заправскую цитадель, при
взгляде на которую и мысли о брешах никому не придет! Вот уж там-то все
шито да крыто, там-то уж ни о каких привесках и слыхом не слыхать! Есть
захотелось - ешь! спать вздумалось - спи! Ходи, сиди, калякай! К этому-то и
привесить-то ничего нельзя. Будь счастлив - только и всего.
И сам будешь счастлив, и те, которые около тебя, - все будете
счастливы! Ты никого не тронешь, и тебя никто не тронет. Спите, други,
почивайте! И нашаривать около вас не для чего, потому что везде путь торный
и все двери настежь. "Вперед без страха и сомненья!"* - или, говоря другими
словами, шествуй в надлежащее место!
- И откуда у тебя, воблушка, такая ума палата? - спрашивают ее
благодарные пискари, которые, по милости ее советов, неискалеченными
остались.
- От рожденья бог меня разумом наградил, - скромно отвечает воблушка,
- а сверх того, и во время вяленья мозг у меня в голове выветрился... С тех
пор и начала я умом раскидывать...
И действительно: покуда наивные люди в эмпиреях витают, а злецы ядом
передовых статей жизнь отравляют, воблушка только умом раскидывает и тем
пользу приносит. Никакие клеветы, никакое человеконенавистничество, никакие
змеиные передовые статьи не действуют так воспитательно, как действует
скромный воблушкин пример. "Уши выше лба не растут!" - ведь это то самое, о
чем древние римляне говорили: respice finem! [Смотри конец! (лат.)] Только
более нам ко двору.
Хороша клевета, а человеконенавистничество еще того лучше, но они так
сильно в нос бьют, что не всякий простец вместить их может. Все кажется,
что одна половина тут на-подлена, а другая - налгана. А главное, конца-краю
не видать. Слушаешь или читаешь и все думаешь: ловко-то ловко, да что же
дальше? - а дальше опять клевета, опять яд... Вот это-то и смущает. То ли
дело скромная воблушкина резонность? "Ты никого не тронь - и тебя никто не
тронет!" - ведь это целая поэма! Тускленька, правда, эта пресловутая
резонность, но посмотрите, как цепко она человека нащупывает, как аккуратно
его обшлифовывает! Сначала клевета по-измучает, потом хлевный яд одурманит,
и когда процесс мучительства завершит свой цикл, когда человек почувствует,
что нет во всем его организме места, которое бы не ныло, а в душе нет иного
ощущения, кроме безграничной тоски, - вот тогда и выступает воблушка с
своими скромными афоризмами. Она бесшумно подкрадывается к искалеченному и
безболезненно додурманивает его. И, приведя его к стене, говорит: "Вон
сколько каракуль там написано; всю жизнь разбирай - всего не разберешь!"
Смотри на эти каракули и, ежели есть охота - доискивайся их смысла.
Тут все в одно место скучено: заветы прошлого и яд настоящего, и загадки
будущего. И над всем лег густой слой всякого рода грязи, погадок, вешних
потоков и следов непогод. А ежели разбираться в каракулях охоты нет, то тем
еще лучше. Верь на слово, что суть этих каракуль может быть выражена в
немногих словах: выше лба уши не растут. И за тем - живи.
Все это отлично поняла вяленая вобла, или, лучше сказать, не сама она
поняла, а принес ей это понимание тот процесс вяления, сквозь который она
прошла. А впоследствии время и обстоятельства усыновили ее и дали широкий
простор для применений.
Все поприща поочередно открывались перед ней, и на всяком она службу
сослужила. Везде она свое слово сказала, слово пустомысленное, бросовое, но
именно как раз такое, что по обстоятельствам лучше не надо.
Затесавшись в ряды бюрократии, она паче всего на канцелярской тайне да
на округлении периодов настаивала. "Главное, - твердила она, - чтоб никто
ничего не знал, никто ничего не подозревал, никто ничего не понимал, чтоб
все ходили, как пьяные!" И всем действительно сделалось ясно, что именно
это и надо. Что же касается до округления периодов, то воблушка резонно
утверждала, что без этого никак следы замести нельзя. На свете существует
множество всяких слов, но самые опасные из них - это слова прямые,
настоящие. Никогда не нужно настоящих слов говорить, потому что из-за них
изъяны выглядывают. А ты пустопорожнее слово возьми и начинай им кружить. И
кружи, и кружи; и с одной стороны загляни и с другой забеги; умей "к
сожалению, сознаться" и в то же время не ослабеваючи уповай; сошлись на дух
времени, но не упускай из вида и разнузданности страстей. Тогда изъяны
стушуются сами собой, а останется одна воблушкина правда. Та вожделенная
правда, которая помогает нынешний день пережить, а об завтрашнем - не
загадывать.
Забралась вяленая вобла в ряды "излюбленных" - и тут службу сослужила.
Поначалу излюбленные довольно-таки гордо себя повели: мы-ста, да вы-ста...
повергнуть наши умные мысли к стопам! Только и слов. А воблушка сидит себе
скромненько в углу и думает про себя: моя речь еще впереди. И
действительно, раз повергли, в другой - повергли, в третий - опять было
повергнуть собрались, да концов с концами свести не могут. Один кричит:
мало! другой перекрикивает: много! а третий прямо бунт объявляет: едем,
братцы, прямо-так вас и пустили! Вот тут-то воблушка и оказала себя.
Выждала минутку, когда у всех в горле пересохло, и говорит: "Повергать,
говорит, мы тогда можем, коли нас спрашивают, а ежели нас не спрашивают, то
должны мы сидеть смирно и получать присвоенное содержание". - "Как так?
почему?" - "А потому, говорит, что так исстари заведено: коли спрашивают -
повергай! а не спрашивают - сиди и памятуй, что выше лба уши не растут!" И
вдруг от этих простых воблушки-ных слов у всех словно пелена с глаз упала.
И стали излюбленные люди хвалить воблушку и дивиться ее уму-разуму.
- Откуда у тебя такая ума палата взялась? - обступили ее со всех
сторон. - Ведь кабы не ты, мы, наверное бы, с Макаром, телят не гоняющим,
познакомились!*
А воблушка скромно радовалась своему подвигу и объясняла:
- Оттого я так умна, что своевременно меня провялили. С тех пор меня
точно свет осиял: ни лишних чувств, ни лишних мыслей, ни лишней совести -
ничего во мне нет. Об одном всечасно и себе и другим твержу: не растут уши
выше лба! не растут!
- Правильно! - согласились излюбленные люди и тут же раз навсегда
постановили: коли спрашивают - повергать! а не спрашивают - сидеть и
получать присвоенное содержание...
Каковое правило соблюдается и доныне.
Пробовала вяленая вобла и заблуждения человеческие судить - и тоже
хорошо у ней вышло. Тут она наглядным образом доказала, что ежели лишние
мысли и лишние чувства без нужды осложняют жизнь, то лишняя совесть и тем
паче не ко двору. Лишняя совесть наполняет сердца робостью, останавливает
руку, которая готова камень бросить, шепчет судье: проверь самого себя! А
ежели у кого совесть вместе с прочей требухой из нутра вычистили, у того
робости и в заводе нет, а зато камней полна пазуха. Смотрит себе вяленая
вобла, не сморгнувши, на заблуждения человеческие и знай себе камешками
пошвыривает. Каждое заблуждение у ней под номером значится и против каждого
камешек припасен - тоже под номером. Остается только нелицеприятную
бухгалтерию вести. Око за око, номер за номер. Ежели следует искалечить
полностью - полностью искалечь: сам виноват! Ежели следует искалечить в
частности - искалечь частицу: вперед наука! И так она этою своею
резонностью всем понравилась, что скоро про совесть никто и вспомнить без
смеха не мог...
Но больше всего была богата последствиями добровольческая воблушкина
деятельность по распространению здравых мыслей в обществе. С утра до вечера
неуставаючн ходила она по градам и весям и все одну песню пела: "Не расти
ушам выше лба! не расти!" И не то чтоб с азартом пела, а солидно,
рассудительно, так что и рассердиться на нее было не за что. Разве что
вгорячах кто крикнет: "Ишь, паскуда, распелась!" - ну, да ведь в деле
распространения здравых мыслей без того нельзя, чтоб кто-нибудь паскудой не
обругал...
Вяленая вобла, впрочем, не смущалась этими напутствиями. Она не без
основания говорила себе: пускай сначала к голосу моему привыкнут, а затем я
своего уж добьюсь...
Надо сказать правду: общество, к которому обращались поучения воблы,
не представляло особенной устойчивости. Были в нем и убежденные люди, но
более преобладал пестрый человек. Это, положим, и везде так бывает, но в
других местах для убежденных людей выдаются изрядные светлые промежутки, а
тут они - коротенькие. Извольте-ка в одночасье всю эту массу пестрых людей
на правую стезю поставить, извольте добиться, чтоб они усвоили себе
представление о своем праве на жизнь, да не машинально только усвоили, а с
тем, чтобы в случае надобности и защитить это право умели. Утвердительно
можно сказать, что эта задача мучительная. А между тем сколько во имя ее
погубляется жизней, сколько проливается поту и крови, сколько
передумывается скорбных и тяжелых дум! И ежели в результате этих усилий
блеснет одна-един-ственная минута радости (вдобавок, мнимой), то это уже
награда, которая считается достаточною, чтобы оправдать целые годы
пбследующих отрав...
А кроме того, и время стояло смутное, неверное и жестокое. Убежденные
люди надрывались, мучались, метались, вопрошали и вместо ответа видели
перед собой запертую дверь. Пестрые люди следили в недоумении за их
потугами и в то же время нюхали в воздухе, чем пахнет. Пахло не хорошо;
ощущалось присутствие железного кольца, которое с каждым днем все больше и
больше стягивалось. Кто-то нас выручит? кто-то подходящее слово скажет?
ежемгновенно тосковали песгрые люди и были рады-радёхоньки, когда в ушах их
раздались отрезвляющие звуки.
Наступает короткий период задумчивости: пестрые люди уже решились, но
еше стыдятся. Затем пестрая масса начинает мало-помалу волноваться. Больше,
больше, и вдруг вопль: "Не растут уши выше лба, не растут!"
Общество отрезвилось. Это зрелище поголовного освобождения от лишних
мыслей, лишних чувств и лишней совести до такой степени умилительно, что
даже клеветники и человеконенавистники на время умолкают. Они вынуждены
сознаться, что простая вобла, с провяленными молоками и выветрившимся
мозгом, совершила такие чудеса консерватизма, о которых они и гадать не
смели. Одно утешает их: что эти подвиги подъяты воблой под прикрытием их
человеконенавистнических воплей. Если б они не взывали к посредничеству
ежовых рукавиц, если б не угрожали согнутием в бараний рог, - могла ли бы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг