Игорь Саенко.
УГАС КЕКЛОУС
Черкашин стоял подле окна и глядел вниз, где на двухэтажной глубине стая
оголтелых журналистов гоняла козла. Козел был матерый, видавший, что
называется, виды и так просто в руки не давался. Ловко уворачиваясь от
неловких атак, он то носился, как угорелый по всему двору, то вдруг замирал
на секунду-другую, кося хитрым желтым глазом, а то и переходил в контратаку
сам, и, как всегда, успешно - каждый раз кому-то из зазевавшихся сотрудников
доставалось рогами. Гвалт при этом стоял невообразимый.
Черкашина, впрочем, это потешное действо не забавляло ничуть. Даже
наоборот. Он глядел на него с раздражением и досадой и все не переставал
думать, какого-такого черта он опять сюда притащился? Ведь который день уже
эта белиберда, и все никакого просвета. Да еще эта жара! Будь она неладна!
Вот сидел бы сейчас дома, под кондиционером, тянул бы себе пивко да и
почитывал что-нибудь на предмет высокого светлого будущего. "Звезду КЭЦ",
например, или "Гианэю". На худой конец, и "Стажеры" сошли бы.
Эх, жизнь!
Он еще минуты полторы постоял, брезгливо косясь на бессмысленную
чехарду внизу, потом задернул штору и сел за стол. Создать видимость работы,
что ли? - подумалось ему. Подумалось вяло, без особого энтузиазма. Делать
вид, будто ничего не происходит - зачем? к чему? На окружающих впечатления
это все равно не произведет. Ну, а обманывать себя... Он уже и так столько
раз себя обманывал... Ч-черт! Как же это все надоело! Кинуться бы сейчас с
десятого этажа вниз головой, да и дело с концом. Будь оно все... проклято!
Какое-то время он сидел в неподвижности, потом все же потянулся к
вороху лежавших на столе писем, извлек наугад мятый-перемятый конверт и
принялся неторопливо его распечатывать. Внутри оказался сложенный вчетверо
листок, и было на нем всего несколько неровных корявых строчек.
"Дорогая Редакция!!!
Умоляю! Помогите! Вопрос жизни и смерти! Ответьте, пожалуйста, на один
немаловажный для меня вопрос! Мне, как писателю, очень важно знать, какая
связь между словами "шифер" и "кирзовые сапоги"? Это очень, очень для меня
важно!!
С уважением Юстас Медведев!
Ваш собрат по перу!
Жду ответа, как соловей лета!!!"
От обилия восклицательных знаков зарябило в глазах. Пожав плечами,
Черкашин бросил конверт на пол и вытащил наугад другой.
"Дарагия таварища, - стал он читать очередное послание, - пишить вам
Евдакея Аленикова ис сила Цыбуны шо в симикаракорьском району. На той нидели
у нас на калхознам сабрании выстапал приежий калдун эстрисенс. И он сказал
шо на землю упал астрал. Дарагия таварища, обисните шо такое астрал.
Наводнение чи засуха какая и нада ли запасать прадухты? А если нада то шо
делать? У нас в сильпо токмо соль и ливирная калбаса с прошлава году.
Памагити если можна".
Под текстом стояло около трех десятков подписей, а на обратной стороне
обнаружились еще несколько строчек, сделанные, судя по почерку, другим
человеком.
"А у меня, - прочитал Черкашин, - мнение особое. Я считаю, что мир -
грязное и глупое ругательство. И потому, будь моя воля, я брал бы вас, гнид
писательских, и вешал, вешал, вешал...
Борец за возрождение русской культуры Парксан Бей-Жидоватов".
Кроме нескольких желтых пятен неопределенного происхождения, больше на
листке ничего не было.
И откуда вы только беретесь? - подумал Черкашин со вздохом.
Он бросил и этот конверт под стол, потянулся было за третьим, но тут
входная дверь отворилась и в кабинет, осторожно пятясь, вошел человек. Судя
по лоснящимся от жира пиджаку и штанам, а также потной шафрановой лысине,
это был главный редактор.
- Киску хочу! - объявил он вдруг прямо с порога, поворачиваясь.
Голос у него был неестественно плаксивый, будто принадлежал не
взрослому человеку, а маленькому трехлетнему ребенку.
В сердце у Черкашина неприятно кольнуло. И он, пронеслось у него в
голове. Главный же редактор, пыхтя и отдуваясь, прошествовал к креслу и
грузно в него опустился.
- Киску хочу! - потребовал он опять. - Хочу киску!
При этом глаза у него таращились куда-то поверх головы Черкашина.
Бессмысленно так таращились.
- Владлен Осипович, - проговорил Черкашин с невольной дрожью в
голосе. - А не пойти ли нам на улицу? Куда-нибудь в парк, например, или к
реке? Погуляем, воздухом свежим подышим, а?
На мгновение в мутных дебильных глазах мелькнуло что-то осмысленное, но
тут же исчезло.
- Хочу киску! - повторил главный редактор упрямо.
Черкашин вздохнул. Секунду-другую он молча на него смотрел и вдруг
гаркнул что было силы:
- Смир-р-рна-а!! По порядку номеров - р-рассчитайсь! - И уже тоном ниже
добавил: - Владлен Осипович, ради всего святого, не покидайте вы меня.
Держитесь!
Но в мутных глазах главного редактора по-прежнему не было и проблеска
разума. Мало того, нижняя челюсть у него вдруг отвалилась и по подбородку
побежала тоненькая струйка слюны.
Черкашин откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Из глубин его
естества стала выдвигаться тоска. Необоримая, всеохватная, жаждущая
вырваться на свободу, обрести в этом мире жизнь, облечься в какие-то только
ей ведомые формы... Один, думал Черкашин устало. Теперь я совершенно один. И
теперь уж точно нет никакого смысла здесь оставаться. Можно спокойненько
отправляться домой, запираться на все замки и засовы, наливаться до
умопомрачения пивом, а мир... Пусть он катится ко всем чертям.
Не обращая больше внимания на сидевшее в кресле существо, Черкашин
встал и, сгорбившись, направился к выходу. В коридоре было пусто, однако это
не означало, что в здании нет людей. Где-то на верхних этажах раздавались
истошные вопли, кто-то бегал там, гулко топая ногами, опрокидывал с грохотом
мебель, что-то там звенело, лопалось, гремело. Словом, как и во дворе, жизнь
там била ключом.
Домой, домой, стучало у Черкашина в голове.
По загаженной блевотиной и фекалиями лестнице он осторожно спустился
вниз. В громадном вестибюле тоже было пусто. Только какой-то пес, лохматый и
грязный, как половая тряпка, лежал там, спасаясь от жары, на холодном полу.
При появлении Черкашина он открыл было один глаз, но тут же закрыл его
опять.
Тоска. Тоска несусветная.
Он толкнул дверь и вышел на улицу. На улице, как и прежде, было без
изменений. Как и день, как и неделю, как и месяц назад. Заваленные битыми
стеклами, кирпичом и прочим мусором тротуары, автомобили, брошенные то тут,
то там, расколоченные витрины магазинов, следы копоти на стене здания
напротив от недавнего пожара.
Какие-то люди в казачьих одеждах лихо прогарцевали мимо Черкашина. Все
у них было в порядке, если не считать того, что одни из них бежали заместо
лошадей на четвереньках, а другие заместо кавалеристов на них сидели.
Довольны, впрочем, все были одинаково.
Потом из подворотни выскочил давешний козел, а несколько мгновений
спустя - и толпа его преследователей. Оглушительно улюлюкая, топоча и визжа,
они нестройной кучей припустили вдоль улицы и исчезли за ближайшим
поворотом. Сейчас же из-за поворота вылетел трамвай. Красно-белый угловатый
вагон, несущийся с умопомрачительной скоростью. Его так и кидало из стороны
в сторону, и казалось совершенно невероятным, как он умудрялся удерживаться
на рельсах. Издавая невообразимый грохот, он промчался мимо Черкашина - тот
успел заметить на месте водителя дебильно-восторженное лицо - и скрылся
вдали.
Домой, домой, продолжало стучать у него в голове.
Он пересек, настороженно озираясь, улицу, миновал одичавший сквер -
там, к счастью, никого не было, потом прошел мимо длинной вереницы ларьков с
расколоченными и разграбленными прилавками и, наконец, с облегчением
вздыхая, проскользнул в свой двор. Домой, домой...
И вдруг остановился, словно бы натолкнувшись на невидимую стену,
неприятно пораженный до глубины души.
Все пространство его двора усеивали трупы военных. Судя по знакам
различия, здесь были представители чуть ли не всех рангов и званий. Офицеры,
прапорщики, рядовые... Самое же удивительное было не в этом. Самое
удивительное здесь было в том, что у всех у них с каким-то жутким
однообразием повторялись одни и те же раны - огнестрельные, в голову. Весь
двор был забрызган мозгами и кровью.
Битва здесь, что ли, какая была, подумал Черкашин ошарашено, озираясь
по сторонам.
И тут кто-то в глубине двора загоготал. Заливисто так загоготал,
простодушно, словно бы радующийся чему-то ребенок. Только вот голос был
совсем не детский, а явно взрослого человека. И от этого голоса Черкашину
стало не по себе. По телу его пробежал неприятный озноб. Приглядевшись, он
увидел, что не все военные, оказывается, были мертвы. По крайней мере, один
из них был все еще жив. Какой-то солдат, сидевший на бортике песочницы и
развлекавшийся тем, что с беспечно-веселым видом засовывал себе в рот ствол
акээма и нажимал на спусковой крючок. Всякий раз, когда автомат издавал
сухой отрывистый щелчок, солдат счастливо гоготал, запрокидывая назад
голову. Судя по всему, оружие у него было уже давным-давно разряжено. Рядом
с ним из-за бортика песочницы торчала пара неподвижных сапог.
Опасливо на него косясь, Черкашин вдоль стены зашагал к своему
подъезду. Вот же принесла их нелегкая! Не могли какой-нибудь другой двор
выбрать. Солдат, впрочем, целиком поглощенный собой, не обращал на него ни
малейшего внимания.
Когда до подъезда осталось уже совсем ничего, раздался выстрел. Видимо,
чего-то подобного Черкашин в глубине души все-таки ожидал. Он мгновенно
плюхнулся на четвереньки, прошмыгнул в подъезд и уже оттуда, почувствовав
себя в относительной безопасности, выглянул во двор. Ничего особенного,
впрочем, там не происходило. Давешнего солдата больше не было видно, а к
торчавшей из-за бортика песочницы паре неподвижных сапог добавилась еще
одна - конвульсивно подергивающихся. Потом откуда-то из-за кустов выскочили
еще два солдата. Вцепившись с двух сторон в автомат, они принялись натужно
топтаться друг против друга.
- Мое! Мое! - кричал один.
- Отдай! Моя очередь! - кричал другой.
Не дожидаясь, чем разрешится их спор, Черкашин взлетел по лестнице
наверх, вбежал в свою квартиру и, захлопнув дверь, привалился к ней мокрой
спиной. Сердце у него бешено колотилось, в висках стучало, перед глазами
плыли какие-то мутные неопределенные пятна, да еще руки - эта мелкая
неуправляемая дрожь, их сотрясавшая, все никак не хотела униматься.
Казалось, за три месяца он давно уже должен был привыкнуть ко всему, уж
такого он успел за это время навидаться, но вот поди ж ты!
Ничего, ничего, попытался он себя успокоить. Главное, он теперь дома.
Что же касается этих трупов...
Нет! - скрипнул он тут зубами. Нельзя, нельзя об этом сейчас думать. Ни
в коем случае нельзя. Вообще об этом нельзя когда-либо думать. Лучше о
чем-нибудь другом. О холодном пиве, например, или о том, чтобы приготовить
обед. Для начала же нужно сделать несколько глубоких вдохов и выдохов... Вот
так... Раз - два... Раз - два...
Подбадривая себя этими соображениями, он двинулся вдоль штабелей
консервных банок в комнату. Банки эти - результат многочисленных налетов на
продуктовые магазины - где у него только не стояли. Вдоль стен в коридоре -
до самого потолка, вдоль стен на кухне и в зале - тоже до самого потолка,
под кроватью и под диваном, на столе, в серванте, в холодильнике, словом, во
всех возможных и невозможных для этого местах. И вот теперь, наверное,
придется отсюда переезжать, искать новую квартиру, подальше, желательно за
несколько кварталов отсюда, и перетаскивать туда все это с таким трудом
приобретенное добро. Сколько же у него на это времени? Максимум, два дня, не
больше. Ведь по такой жаре тела начнут разлагаться уже сегодня. Через сутки
здесь будет просто не продохнуть...
Ну вот - опять! - одернул он себя. Кажется, не думать о том, чему он
только что стал во дворе свидетелем, было много сложнее, чем не думать о
пресловутой белой обезьяне.
Проклятье!
Он присел было на диван, но тут же с него сорвался и устремился в
ванную комнату. Там он до отказа открыл кран с холодной водой и сунул голову
под тугую струю. Просто чудо, что вода все еще шла. Без воды было бы совсем
плохо. Наверное, все-таки где-то еще остались нормальные люди. Или, может,
это автоматика так хорошо работает?
В любом случае, надо переселяться, подумал он снова. И не за несколько
кварталов, а вообще - из города. Куда-нибудь в деревню, например. А что?
Поближе, так сказать, к сельскому хозяйству. Моих ведь запасов, как ни
крути, все равно надолго не хватит. Ну, на год, максимум - на два, да и то
если снова пошарить по магазинам. А там уже и так почти дочиста все
разграбили... Какое счастье, что я не успел жениться. То-то было бы сейчас
волокиты. Ч-черт! Лезет в голову всякая белиберда... Как там у нас с биномом
Ньютона? А плюс Б в квадрате равно А в квадрате плюс два АБ плюс Б в
квадрате... Вот так...
Постепенно нервное возбуждение улеглось. Он насухо вытерся полотенцем и
направился в зал. Может, спуститься вниз с лопатой да попробовать их
закопать? Прямо во дворе и закопать. Похоронить то есть... Да нет, вряд ли
это получится. Их же там десятка четыре, наверное, если не больше. И земля
там, как бетон. Даже с одной братской могилой для всех ему не управиться.
Ч-черт! Вот же угораздило их притащиться прямо сюда! Будто места им другого
не нашлось...
Он вошел в зал и замер, вздрогнув от неожиданности. У окна,
вырисовываясь темным угловатым силуэтом, стоял незнакомец. Был он достаточно
высок - не меньше метр восемьдесят, прямой, как стена, и в черном блестящем
плаще, застегнутом до самого подбородка. Но не это у него было самое
замечательное. Самое замечательное у него было лицо - маленькое и
сморщенное, как печеное яблоко, с узким безгубым ртом и крохотным, словно бы
игрушечным, носом, остренькими неопределенного цвета глазками под низкими
надбровными дугами. Нечеловеческое такое лицо, бесенячье. Это Черкашин
почувствовал сразу. Но еще более замечательным у незнакомца было даже не
столько это лицо, сколько та неестественная диспропорция между ним - лицом
то есть - и огромным шишковатым черепом, словно бы бесконтрольно раздувшимся
во все стороны, нависавшим со всех сторон, землисто серым и абсолютно
безволосым. Незнакомец этот стоял совершенно неподвижно, глядел, не мигая,
на Черкашина, и вокруг него словно бы клубилась мощная аура ментальной силы.
Черкашина, впрочем, это явление не особенно испугало. Он действительно
за последнее время насмотрелся всякого и потому ко многим вещам относился
теперь совсем не так, как, скажем, всего лишь полгода назад. К тому же
чего-то подобного он в глубине души давно ожидал. Правда, понял он это лишь
в то самое мгновение, когда увидел незнакомца. Мерзкий Старикашка, окрестил
он его тут же, с первой же секунды почувствовав к нему глубокую антипатию.
На всякий случай он все же посмотрел по сторонам, но других посетителей в
квартире вроде бы не было.
Незнакомец между тем слегка колыхнулся, и пространство вокруг него
словно бы пришло в движение. Черкашин же заметил, что так поразивший его
череп прикрыт круглым прозрачным шлемом.
- Приветс-ствую тебя, з-землянин, - произнес этот незваный гость. - Я
З-зугр З-золтан - представитель планеты Ш-шмыкс-с-Заха.
Голос его, мертвенно-монотонный, напоминал скорее шипение змеи, чем
нормальную человеческую речь.
- Здравствуйте, - пробормотал Черкашин и снова поглядел по сторонам.
Пожалуй, из самого подходящего в пределах досягаемости была одна только
стоявшая в серванте увесистая мясорубка производства челябинского
тракторного завода. Он только вчера притащил ее из промтоварного магазина,
что на соседней улице... До чего же у него все-таки премерзкий взгляд,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг