- Погоди, скоро у меня все будет.
- Все или ничего? Узнаю старые песенки.
- Дело беспроигрышное...
В фойе выбежала Вера, как всегда, сияющая при виде братика. Гошка
отвел ее в сторону, сказал, что очень любит, но будет любить еще больше,
если она сегодня уйдет ночевать к Нинке или еще к кому-нибудь и придет
домой не раньше, чем завтра после работы... Но, всегда такая сговорчивая,
Вера вдруг заупрямилась.
- Пограничник твой придет, да?
Она кивнула и расплакалась. В другой раз Гошка все бы для нее сделал,
потому что с детства не мог видеть, как сестра плачет. Но теперь у него не
было выхода. И он повысил голос, заговорил раздраженно, что не ожидал
такого предательства от родной сестры, от разлюбезного Верунчика, которую
так хвалил всем своим друзьям. И вот благодарность!..
Ему самому верилось в искренность своего гнева. А она смотрела на
него круглыми глазами, словно впервые видела.
- Почему ты на меня кричишь?
- Как не кричать, когда ты такая.
- Какая?
- Такая... - На язык навертывались только грубые слова из уличного
обихода. Как ни зол был Гошка, но произнести их не мог. Вера для него была
все-таки лучиком, пусть не путеводным, но единственным. Он еще не понимал,
что только этот "лучик" сохраняет в нем надежду на будущее. Он не понимал
этого, но чувствовал, что не может, не должен сам погасить его одним из
тех знакомых и обыденных, но слишком жестоких для нее слов.
- Зачем тебе это? - спросила она обессиленно.
- Может, у меня вся жизнь пойдет иначе.
- Ты... полюбил?
Ослепленной, ей верилось, что это счастье приходит к каждому.
- Да, - обрадовался он своевременной подсказке. - Есть одна... идея.
- Разве я помешаю?
- Думаешь, все такие, как ты?
- Не обижай ее...
Многие говорили Вере, что она непохожа на других девушек, что
большинство - не таких строгих правил. Она не позволяла себе быть иной, но
уже соглашалась, что нельзя судить всех одинаково.
- Ладно, - вздохнула Вера. - Если он придет, скажи, что это ты
упросил меня. Не обманывай. Обещаешь?
- Конечно.
Гошка похлопал ее по плечу и выскочил за дверь, ни на кого не глядя,
опасаясь встретиться глазами с Ниной...
Вбежав домой, он выдвинул стол на середину Вериной комнаты, накинул
белую скатерть, чтобы все чин чином, вынул бутылки, поставил на керосинку
кастрюлю с картошкой, нарезал колбасы. Когда кончил, было уже пора идти на
морвокзал.
Греки стояли возле пивного ларька и походили на обычную компанию
"соображающих" портовых работяг. Но если те в своей целеустремленности
никого и ничего вокруг не видят, то Кастикос был зорок, как вахтенный
матрос, еще издали завидел Гошку и пошел к нему, широко разводя руки в
приветствии.
- Это Франгистас, - сказал, показывая на худосочного грека, чем-то
напоминавшего Дрына. - Это Доктопулос, знакомый...
Гошка вел Доктопулоса как лучшего друга, обняв за плечо, и все
говорил о своей любимой улице, расхваливал город и порт, забыв, что грек
почти не понимает по-русски, Кастикос и Франгистас шли позади, согнувшись,
засунув руки в карманы, и Гошка, оглядываясь, с удовольствием отмечал, что
они совсем не подозрительны, похожи на обычных подгулявших моряков,
возвращавшихся на свое судно.
Дома Кастикос проворно обежал квартиру, оглядел все - от Вериного
столика под зеркалом до кухонных кастрюль, как-то походя вынул и поставил
на стол пузатую бутылку с длинным горлышком.
- Коньяк, презент...
И снова пошел от окна к окну, оглядывая стены, двери с таким видом,
словно собирался здесь жить.
Гошке надоело ждать, когда он остановится, постучал вилкой по
звонкому горлышку бутылки.
- Прошу дорогих гостей. Чем бог послал.
- О бог, бог, - обрадованно закивал Франгистас, и сразу пододвинул
стул, и ловко подцепил длинным пальцем несколько ломтей колбасы...
Света не зажигали. Гошка стоял у окна, вытянув шею, смотрел поверх
белых занавесок. За заливом над цементными заводами стлался розовый дым.
Бухта была черной и шершавой от волн. С гор клочьями ваты сваливались
ошметки туч. Там, у заводов, багрово сверкали стекла отраженным закатным
солнцем. Гошка зажмурился, медленно повернулся от окна.
- Когда вы... уходите? - спросил с таким ощущением, словно нырял в
холодную воду.
- Утром, - быстро ответил Кастикос.
- Точно узнал?
- Точно, точно...
Он открыл глаза и удивился странной освещенности комнаты. Дым
сигарет, стлавшийся над столом, был коричневым. Кастикос с темным
фиолетовым лицом стоял в рост, раздвигал тарелки.
- Бизнес, - сказал он и начал выкладывать на стол какие-то тряпки. -
В Греции - это бизнес, здесь - нет.
- Да ладно тебе! - Только что собиравшийся говорить о том же, Гошка
почему-то вдруг сердито отмахнулся. - Греция, Греция. Что в твоей Греции?
- Море, яхта, девочка. А песня!.. - Кастикос вытянул толстые губы,
чмокнул и расплылся в улыбке.
- Подумаешь! Вот у нас песня! Зыкина приезжала. Как выйдет вся в
серебре, а другой раз вся в золоте, да ка-ак крикнет - все лежат.
- В Греция тоже.
- Что тоже?
- Все будет. Надо хотеть.
- С тобой захочешь. Небось обдерешь за услугу.
- Ноу, ноу! - Кастикос энергично замотал головой. - Нет деньги.
Дружба. Понимай? Мы будем други. Ты - бизнес, я - бизнес, вместе богатость
Греция...
- Для меня дружба - первое дело, - обрадовался Гошка. - Понимаешь?
Он поморщился, вспомнив, что валюта, которую собирается прихватить с
собой, не вся его. Чтобы проглотить застрявшую в горле тоску, хлебнул из
стакана. И подумал, что только по дружбе, без платы, дело ненадежное.
- Вот ты, - сказал, ткнув пальцем в Доктопулоса, - получишь двести, а
вы оба - по сотняке. Дайте-ка ваши пропуска.
- Зачем? - насторожился Кастикос.
- Туго ты, брат, соображаешь. В нашем деле это снижает проценты,
заруби на своем длинном носу.
- Соображать - твой дело. Ты рисковать.
- А ты не рискуешь?
- Я ухожу, ты остаюсь.
Как ни пьян был Гошка, а все же заметил, что Кастикос вдруг
переменился, то был подобострастен, а то стал настороженно-хитроватым,
что-то прикидывающим. По привычке, выработанной общением с иностранцами,
решил, что тот просто набивает цену.
- Не поскуплюсь. А вот насчет риска... Я должен быть уверен, что ты
тоже готов. Один за всех, все за одного. Равенство. Понятно?..
- Понятно, - засмеялся Кастикос и похлопал Гошку по плечу.
- А если непонятно, то надо - зад об зад и кто дальше прыгнет. У нас
равенство. - Он показал на окно и недобро усмехнулся. - Во всем равенство.
Так-то, дорогой греческий товарищ. Давай пропуск и своим барбосам скажи,
чтоб выкладывали.
Он взял протянутые греками картонки в пластмассовой обертке,
развернул веером, как карты, подул на них и выдернул одну.
- Скажи, пожалуйста, за такую фитюльку - четыреста тугриков.
С пропуском в руке Гошка обошел стол, поднял под мышки совсем
обмякшего Доктопулоса, поправил на нем галстук.
- Скажи, там, на фотографии, в твоем паспорте, который сейчас у
пограничников, ты на себя похож?
- Похож, похож, - ответил за него Кастикос.
- Красавец! - Он прислонил грека к стене и встал рядом.
- А мы похожи?
- Похожи, похожи! - Кастикос вскочил с места, забегал по комнате,
что-то возбужденно начал объяснять своим приятелям.
- Значит, так, уточняю задачу, - сказал Гошка. - Мы меняемся одеждой,
и вы двое поведете меня на судно, на своего "Тритона", как пьяного. Вместо
него. Пограничники, конечно, ни черта не заметят, поскольку я как он и
поскольку ночь и такой ветрище. Вы доставите меня в каюту и будете
сторожить, чтобы кто из команды не застукал раньше времени. Потом в каюту
придут пограничники проверять паспорта. Мы будем сидеть и пить, чтобы рожи
наши были ни на что не похожи. Я будто совсем пьян, а вы - еще ничего,
будете разговаривать. И улыбайтесь. Ты, Кастикос, поднесешь пограничнику.
Он откажется, а ты обижайся, про дружбу говори. Тогда быстро из каюты
выкатятся. Я их знаю: пограничники угощений боятся как черт ладана...
Доктопулос отвалился от стенки и заговорил что-то, размахивая руками.
- Он мало понимает русски, - сказал Кастикос. - Он боится.
- Чего бояться, чего? - забеспокоился Гошка. - Выспишься тут, завтра
скажешь - пьяный был. Пригласил я тебя к себе, напоил, а что дальше - не
помнишь. Свалишь все на меня, и отправят тебя домой первым же пароходом.
Риску никакого.
- Деньга, - сказал Доктопулос.
- Фирма на расходы не поскупится. - Гошка вытряс карманы, отсчитал
двести рублей.
- Еще.
Гошка посмотрел на Кастикоса. Тот, будто ничего не слышал, царапал
вилкой скатерть.
- На, грабь. - Он кинул через стол несколько червонцев.
Доктопулос разгладил их, накрыл широкой ладонью.
- Еще...
- Черт черномазый!
Гошка пометался глазами, затравленно оглядываясь, кинулся к Вериному
столику, достал коробочку, выложил на стол золотое кольцо - давний подарок
матери. Когда грек черными пальцами сцапал кольцо, в Гошке шевельнулось
что-то похожее на жалость. Но он отогнал это чувство. "Простит Верунчик,
все простит..."
- Ясас, - сказал Кастикос, поднимая рюмку и улыбаясь во весь рот. -
Ваше здоровье. Эндакси...
У дверей нерешительно тренькнул звонок. Гошка вздрогнул, на цыпочках
пошел в прихожую.
- Кто? - спросил он, когда звонок затрещал второй раз.
- Вера дома?
- Счас, минуту. - Вбежал в комнату, схватил со стола черную бутылку с
недопитым коньяком, пару рюмок и плотно закрыл за собой дверь в комнату.
На лестничной клетке стоял знакомый прапорщик в зеленой фуражке,
виновато улыбался, теребил маленький букетик алых гвоздик.
- Верунчик ушла ночевать к подруге, - сказал Гошка, многозначительно
стукая рюмками о бутылку. - Велела нам выпить за ее здоровье.
- У вас гости? - спросил прапорщик.
- Свои... собрались.
- Почему же Вера ушла?
- Я ее сам попросил.
- Чтобы она не увидела ваших друзей?
- Не дай бог, вы с Веркой поженитесь, - сказал Гошка, все еще
позванивая рюмками. - Вдвоем вы меня до смерти завоспитываете.
- Вера знает, кто у вас?
- Давайте лучше выпьем. Коньяк - во всем городе не найдешь.
- Мне на службу, - сухо сказал прапорщик.
До Гошки вдруг дошло, что служба его в том и состоит, чтобы следить,
как бы кто незаконно не переступил границу у пирса.
- Кто же уходит в норд-ост?
Гошка трезвел, и лицо его, и пальцы рук холодели от испуга.
- Уходят.
- "Тритон"?
- "Тритон", - сказал прапорщик, внимательно посмотрев на Гошку. И
повернулся, и неторопливо пошел по лестнице, помахивая гвоздиками на
длинных гибких стеблях.
Гошка почувствовал себя, как в тот раз, когда его выгоняли с судна.
Только в тыщу раз хуже. Тогда он еще не верил в безвозвратность. Теперь
знал: выхода нет. Он был в мышеловке. Как ни притворяйся пьяным, этот
контролер узнает. Гошка представил, как его выволакивают с судна. Вспомнил
сразу все свои грехи - таксиста, брошенного на берегу, журналы с
"веселыми" картинками, Верино кольцо, отданное греку, и ему стало до слез
жаль себя. Но жалость тут же странно перекувырнулась, превратилась во
что-то раздражающе злое, застлавшее глаза багровой мутью.
- А-а! - закричал он и, прыгнув, изо всей силы ударил темной бутылкой
по зеленой фуражке.
Прапорщик обмяк, словно из него разом вынули все кости, и рухнул на
ступени. Торопясь и задыхаясь, Гошка стащил его по лестнице, засунул за
старый запыленный сундук.
- А ну раздевайся! - крикнул Доктопулосу, вбегая в комнату. И
выругался грубо и длинно.
Он торопливо натянул чуть тесноватую в плечах куртку грека, выставил
на стол еще бутылку водки.
- Пей, спи, делай что хочешь, но сиди тут...
Кастикос и Франгистас стояли у стены, с интересом смотрели, как Гошка
мечется по комнате, сует в карманы все подряд из шкафа, из туалетного
столика под зеркалом.
- Пошли. Задача ясна? - Он нервно засмеялся, подхватил греков под
руки, как лучших приятелей, и потащил их к двери.
- Эндакси, - удовлетворенно сказал Кастикос. - Все, порядок... это...
На лестнице Гошка подпрыгнул, ударил кулаком по лампочке, потом в
полной темноте нащупал замочную скважину, стараясь унять нервную дрожь в
руках, вставил ключ и запер дверь на два оборота...
X
- ...Разрешите обратиться по личному вопросу?
Начальник пограничного КПП полковник Демин поднял голову, увидел в
дверях старшину второй роты.
- Посоветуйте, в какой цвет красить стены в казарме?
- Разве это личный вопрос?
- Так спор вышел, товарищ полковник. Некоторые наши офицеры говорят:
казарма есть казарма, - ничего лишнего. Но ведь это дом солдатский. Я
книжку одну читал, там говорится, что от цвета зависит настроение.
- Вот и красьте, раз читали.
- Да-а, - растерянно сказал старшина. - А потом вы скажете: не КПП, а
балаган, каждое подразделение - в свой цвет.
- Может, и скажу, - согласился Демин. И улыбнулся: - Ладно, посмотрю.
Он снова пододвинул бумаги, над которыми работал до прихода старшины,
но через минуту отложил ручку: вопрос о казарме - солдатском доме - все
висел перед ним, поворачивался разными гранями.
Что это такое - казарма? Как-то Демин заглянул в толковый словарь и
ужаснулся: "казарменный" - это "неуклюжий, грубый...". Прошлое жило в
семантике слов. Хотя казарма давно уже стала просто общежитием, где живут
здоровые, добродушные, остроумные парни, отличающиеся от всех остальных
особой дисциплинированностью и еще готовностью в любой момент выступить с
оружием в руках на защиту Родины.
Вот тогда-то он впервые и задумался о круге своих обязанностей. Есть
ли рамки у этого круга? Решил, что нет, потому что подчиненных интересует
все. А вслед за этим встал другой вопрос: что главнее в его работе -
организация непосредственной службы или, может, воспитание людей, тех, кто
несет эту службу?..
Прежде такие вопросы не вставали перед ним. Но потом - возраст
сказался или опыт - Демин все больше осознавал исключительную роль
армейской службы для воспитания молодежи.
Как это вышло, что армейская служба - труднейший и издавна не слишком
почитаемый период в жизни людей - приобрела благородные свойства школы,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг