Владимир РЫБИН
ТРОЕ СУТОК НОРД-ОСТА
Повесть
I
По календарю была еще зима, а люди ходили, распахнув полы плащей.
Солнце заливало морскую даль ослепительным светом, и даже горы,
окаймлявшие бухту, дымились от этого, совсем не зимнего, зноя. Между
горами, где был вход в бухту, стояло сплошное прожекторное сияние, словно
там было не море, а огромное, до небес, зеркало.
Подполковник Сорокин снял фуражку, вытер ладонью вспотевший лоб и так
пошел с непокрытой головой вдоль длинного парапета набережной.
Это была его странность - ходить пешком. Каждый раз к приезду
Сорокина на вокзал подавалась машина, но он отправлял свой чемоданчик с
шофером и налегке шел через весь город.
- Для моциона, - говорил он, когда начальник горотдела милиции при
встрече укоризненно качал головой. - Ты молодой, тебе не понять. Чем
больше лет, тем больше надо ходить - закон.
Но главное, что водило его по улицам, заставляло останавливаться на
каждом углу, была ПАМЯТЬ.
Нет ничего больнее боли памяти. Человек, улыбавшийся на операционном
столе, содрогается, вспоминая операцию. Люди, встававшие с гранатами на
пути вражеских танков, не переносят лязга даже мирных тракторов. Это будит
память, возвращает самые страшные мгновения жизни.
Кто-то сказал: "Не возвращайся на пепелище. Жизнь часто приходится
начинать сначала, но легче начинать на новом месте". Сорокин не мог не
вернуться. В свое время ему стоило большого труда добиться перевода
поближе к этому городу, он пошел даже на "неперспективную" должность, вот
уже сколько лет державшую его в звании подполковника. Но забыть то, что
было, казалось ему изменой товарищам, оставшимся здесь навсегда.
"Дойти бы до Германии!" - мечтал Серега Шаповалов, самый молчаливый
матрос из их батальона морской пехоты. Серега дошел только вон до того
угла, где стоит теперь газетный киоск. Тогда, тридцать лет назад, не было
угла - лишь куча камней и пляшущий огонек пулеметных очередей из-под них.
Что он сделал, Серега, никто из матросов и не разглядел, был взрыв, будто
ахнула связка противотанковых, и неожиданная тишина на углу. Атакующие
рванули через улицу, сразу забыв об уничтоженном дзоте. Потому что впереди
были другие амбразуры, как ненасытные пасти чудовищ, требующие жертв и
жертв.
"Эх, братцы, как будем жить после войны!" - любил повторять Сеня
Федосюк. Раненного в обе ноги, его оставили дожидаться санитаров вон в том
проулке. А потом прорвались фашистские танки. Костя выполз навстречу и не
бросил - не было сил, - сунул гранату под гусеницу.
Маршрут прогулок у Сорокина всегда был один и тот же - путь, по
которому пробивались когда-то его друзья-моряки. И он проходил его
неторопливо, останавливаясь у каждого угла, где пали товарищи. Нет на тех
углах ни могил, ни мемориальных досок: павшие лежат в братской могиле на
площади. Только память оставшихся в живых все еще видит монументы у
каждого камня, где пролилась кровь. Сколько таких незримых памятников на
городских улицах?!
Улица, в которую свернул Сорокин, была широкой и зеленой. Посередине
ее тянулся бульвар. Тополя посвистывали на ветру голыми ветками,
монотонно, как море в свежую погоду, шумела плоская зеленая хвоя
низкорослой туи. Мимо катилась жизнь, не обремененная воспоминаниями.
Ребятишки, прячась за деревьями, играли в уличный бой. Люди торопились по
своим делам. И никто не останавливался на углу, где погиб Серега
Шаповалов. Никто об этом не знал...
Близкий скрип тормозов заставил его быстро отступить в сторону от
кромки тротуара. На обочине стояло такси с распахнутой дверцей.
- Садитесь, товарищ подполковник!
Сорокин наклонился и первое, что увидел в глубине машины, - белый
жгут старого шрама на лице шофера. Этот шрам он узнал бы из тысячи других:
сам видел, как осколок распорол лицо от лба до подбородка, превратив
симпатичную мордашку батальонного юнги Кости Карпенко в кровавую маску.
- Ты?
- Я, товарищ подполковник.
- Чего это выкать начал?
- Давно не виделись.
- Где давно, каждый месяц приезжаю.
- Приезжаете, да не к нам.
Не отвечая, Сорокин сел в машину, захлопнул дверцу.
- Здорово.
- Ну, здорово.
Они обнялись, изогнувшись, насколько позволяло узкое пространство,
помолчали.
- Куда теперь? По нашим местам?
- Загулялся я. Давай в горотдел.
- Ну-ну, - сказал шофер обиженно. И Сорокин понял его: мало осталось
ветеранов батальона, и если раньше рассчитывали на встречу через годы, то
теперь и месяц был слишком долгим сроком.
- Вот уйду на пенсию, тогда и поговорим и поездим.
- Ну-ну...
Горотдел милиции находился на горе в большом старом доме с высоким
крыльцом. Сорокин остановился на верхней ступеньке, чтобы отдышаться,
оглянулся, оглядел панораму городских крыш, расстилавшихся внизу пестрым
ковром. За крышами на темной глади бухты стояли серые танкеры и сухогрузы.
Дальше высились пепельные горы. На вершине одной из них была стройка:
топорщились металлические конструкции, зеркально поблескивали на солнце
какие-то купола.
"Что они там строят?" Сорокин отметил для себя вопрос, как задание
разузнать. Дело у него на этот раз, как он считал, было небольшое: помочь
товарищам разобраться с местными валютчиками да заодно разузнать, зачем
пожаловала в город одна иностранная персона, не бог весть какая, но
достаточно одиозная, чтобы не привлечь внимания.
Сорокин еще раз оглядел вершины гор и толкнул тяжелую, на пружинах
дверь. За огромным стеклом сидел дежурный перед кнопочным пультом, словно
инженер на энергоцентре, сердито говорил с кем-то по телефону. Впереди был
коридор, по которому Сорокин мог бы ходить с закрытыми глазами: налево -
комнаты ОБХСС, направо - уголовного розыска. Сорокин пошел налево, открыл
ближайшую дверь. Следователь, сидевший у окна, скосил на него глаза и
холодно кивнул. Он знал этого следователя, не раз встречался с ним в
горотделе. И следователь тоже знал, что Сорокин - начальник, даже очень
большой по здешним масштабам. В другой ситуации он бы даже сесть не посмел
не спросившись. А тут и ухом не повел, будто свой товарищ пришел.
И все же сухая, как дистрофичка, тетка, сидевшая у стола, что-то
почувствовала, споткнулась на полуслове.
- Продолжайте, - спокойно сказал следователь.
Тетка покосилась на вошедшего, похожего (в этом у нее был глаз
наметан) на командированного, уставшего от буфетных харчей, и,
успокоившись, начала рассказывать о том, как перепродавала иностранную
валюту.
- Бес попутал, - жалостливо говорила она. - Никогда я за это дело не
бралась, да уж больно хороши были комиссионные, не устояла.
- Кому и как продавали - мы знаем, а вот где вы брали валюту?
- Дак где, там же, в палатке своей. Пришел один с "зелененькими".
Двадцать процентов дал, дьявол. И риска, сказал, никакого: придет, мол, да
спросит, кому надо.
- Кто вам приносил деньги?
- Дак откуда я знаю? Черный такой. Ну и... обыкновенный...
Она нервно пошевелила в воздухе пальцами.
- А прежде вы его видели?
- Видела где-то, не припомню.
- А вы вспомните.
Тетка тупо посмотрела на плафон, белевший над дверью.
- Худощавый, обыкновенный такой. Одет прилично, ничего не скажу. И
трезвый - это точно. Пьяных я издаля чую...
- За такие деньги можно бы и запомнить.
- Дак разве в этом дело? Братик и Братик - мне-то что? Придет, узнаю
же. Его "зелененькие" - ему и рубли, без процентов, конечно. Тут без
обмана.
- Кто такой Братик?
- Какой Братик?.. А-а. Дак кличка, должно быть. Только это ведь
сегодня Братик, а завтра, глядишь, Сестрицей обзовется. У них этих кличек,
что "македонок" в базарный день...
"Дура ты, дура! - мысленно обругал ее Сорокин. - С кем тягаешься?
Говорила бы уж сразу, начистоту".
- Значит, Братика вы не знаете?
- Совсем не знаю. - Тетка с вызовом поглядела на следователя.
- И перепродажей контрабанды вы прежде не занимались?
- Не занималась.
- Откуда же у вас такие деньги?
Следователь вынул из стола большую фотографию и показал ее так, чтобы
Сорокин тоже увидел веер из восьми сберегательных книжек, выложенных
сверху тремя десятками золотых колец. Женщина вздохнула, достала платочек,
высморкалась и снова уставилась на фото, словно там была невесть какая
любимая родня.
- А тайна вкладов оберегается государством, - сердито сказала она.
- Трудовых вкладов.
- А тут! Сколько было труда!..
Сорокин едва удержался от улыбки. Хотя это было не так смешно, как
грустно. Есть ли что-нибудь, к чему человек не мог бы привыкнуть? Труден
первый шаг, а потом люди забывают, что дорога, на которую они шагнули,
запретная, и совершенно искренне удивляются и даже возмущаются, когда их
останавливают...
- Ну зачем вам столько денег? - сказал следователь. - Ведь вы этого
не истратили бы за всю свою жизнь. Квартира в коврах, дача есть. А вот
детей нет. Разбежались дети от ваших богатств, не это им нужно.
- Машину хотела купить...
- У вас на три машины хватит. Нет, матушка, это жадность. Поглядите,
до чего она вас довела!..
- Лечиться-то недешево, - сказала тетка, не сводя со следователя
испуганных глаз.
- Лечение у нас бесплатное.
- Это только грипп бесплатно лечат. А путевка на курорт сколько
стоит?
- Теперь не будет ни путевки, ничего. Все у вас конфискуют.
- Почему все-то, почему? - истерично закричала она. - Тут и мои
деньги, кровные, заработанные!..
- Сколько вы зарабатывали? Сто десять?
- Семь лет работала. Сколько будет за семь-то лет?..
- А разве вы ничего не покупали за это время? Как же вы жили? Вот и
посчитайте, какой ущерб нанесли государству.
"Ат-та-та! - подумал Сорокин. - Моралист, неисправимый моралист.
Таких, как эта тетя, перевоспитывают страхом, а не убеждениями. Пилюли
помогают только вначале. Если болезнь запущена, без хирургической операции
не обойтись... Да и в самой ли тетке дело? Она носитель инфекции.
Социальной инфекции. Ее надо изолировать, не тратя время на нотации. Чтобы
не заражала других жадностью, обманчивой верой в возможность легкой жизни
за чужой счет. Есть, наверное, такой вирус, вызывающий ненасытную
жадность. Должен быть. Иначе откуда эта болезнь души человеческой?.."
- А чего я сделала государству? - с вызовом сказала тетка, подавшись
вперед. Теперь она смотрела на следователя не растерянно, не испуганно -
зло. - Что я, воровала, как другие? Может, торговле мешала? Дак я
продавала платки, каких и не бывало в ваших магазинах, еще мохер,
жевательную резинку. Люди благодарили, потому что купить-то больше негде.
Я помогала торговле, которая сама-то не умеет. Мне спасибо сказать надо...
За стеной громко захохотали. Тетка быстро повернулась на смех,
готовая ругаться, но увидела закрытую наглухо дверь: за стенкой смеялись
по какому-то другому поводу. И оттого, что некого было ругать, она вдруг
опала, оплыла вся, словно кусок пластилина у печки.
- Но при всех этих "благодениях" вы себя не очень-то забывали.
- А кто себя забывает, кто? Вы, что ли?
- На сегодня хватит, - устало сказал следователь.
Когда женщина ушла, он еще минуту сидел неподвижно, не глядя на
Сорокина.
- Извините, Виктор Иванович, - сказал наконец, не поднимая глаз от
бумаг.
- Да, брат. Вам бы воспитателем быть.
- Не понимаю я их! - воскликнул следователь, растерянно пожимая
плечами. - Сколько работаю, а не понимаю. Ведь жалко же ее. Вы бы видели,
какая в девках была! А теперь - кожа да кости. Извела себя и всех извела
жадностью. Это же медленное самоубийство!..
- И хорошо, что не понимаете, - сказал Сорокин. Он встал и пошел к
двери. - А Братика надо бы поискать. Все-таки ниточка...
В коридоре он столкнулся с начальником уголовного розыска майором
милиции Коноваловым.
- Мне сказали, что вы пришли. Я вас ищу, ищу, - обрадованно говорил
Коновалов, пожимая Сорокину руку и нагибаясь. Его называли дядей Степой, и
сколько Сорокин помнил, Коновалов при встречах со старшими начальниками
всегда стеснялся своего роста.
- Ладно, ладно, - говорил Сорокин, входя в его кабинет. - Ты мне
лучше столик поставь. Вот тут, скажем.
- Мой, пожалуйста.
- Твой не годится. Скажешь потом: во всем виноват тот, кто сидел за
столом начальника.
- Виктор Иванович!
- Ладно, ладно. С этой минуты мы с тобой - сослуживцы, а стало быть,
уж извини, придется на "ты". Так что поставь-ка столик. Твой помощник
может вот тут сидеть?
- Конечно, товарищ подполковник! Сейчас и организуем.
Он вышел, и уже через минуту дверь отворилась, и в нее втиснулась
широкая спина молодого парня, втаскивающего стол.
- Лейтенант Сидоркин, - представил его Коновалов. - Инспектор нашего
уголовного розыска.
- Будем знакомы, товарищ Сидоркин.
- Он у нас самый везучий.
Сорокин с любопытством взглянул на лейтенанта. Хотел пошутить, что
это, мол, по традиции - везение, потому что лейтенанты Сидоркины, как и
майоры Пронины, - любимые у всех сочинителей детективов. Но только
усмехнулся про себя, сел и удовлетворенно поерзал на стуле.
- Что ж, товарищи, поскольку я теперь член вашего коллектива, давайте
проводить совещание...
II
Писать заметки в стенгазету для инспектора таможенной службы
Головкина было сущим бедствием. А тут приходилось писать для городской
газеты, и он ходил по истоптанной ковровой дорожке кабинета и никак не мог
придумать начало.
- Что знают люди о таможне? - спрашивал начальник, наставляя его на
"писательский подвиг". И сам отвечал: - Ничего не знают. Борьба с
проникновением через границу контрабандных товаров? Это ж толика. Главное,
из-за чего у нас голова болит, - внешнеторговые грузы. Поцарапают при
погрузке какой-нибудь агрегат, кого ругают? А маркировка, упаковка грузов?
Ящики сбиты не по правилам, буквы не того размера, как полагается... Не мы
делаем, но мы виноваты, что отправили.
Говорить Головкин и сам был мастер. Но не писать. К тому же такую
статью, в которой на двух страницах надо было сказать все.
Он подошел к столу, нерешительно написал заголовок "Что такое
таможня?". И сразу засомневался в необходимости предавать огласке все
таможенные секреты и, зачеркнув написанное, решительно вывел другое -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг