бросить их в утилизатор. Костер догорел... Я разбросал пепел, вернулся в
пустой дом и заказал водку. Было за полночь. Дворники успели вымыть все окна
и уже шебуршали манипуляторами по крыше, циклон ушел, над куполом сиял
полярный день.
Я пил и не мог опьянеть. Было слишком пусто - и внутри, и снаружи.
Некого стало любить - и все обессмыслилось. Дом и душа опустели.
Утром я понял, что это был рецидив "звездной лихорадки": я пережил его
в такой вот редкой, но достаточно известной форме, которую психологи
называют "инверсией сверхценной идеи". К сожалению, я слишком поздно
поставил себе диагноз.
На столе, меж трех пустых бутылок лежала моя девственно белая кредитная
карточка, а в почтовой нише я обнаружил путевку от межпланетной
туристической фирмы "Диаспора".
Путевка обещала увлекательный вояж по самым экзотическим мирам
Вселенной: стратосферные поселения на Венере, подводные парки Европы,
ледовые пещеры Ганимеда, террасы Мимаса и города-колодцы Оберона. Ну и,
конечно же, непостижимый Русский Марс, с возможным посещением музея
Последней Звездной.
Отказ от вояжа означал возвращение лишь трети его стоимости: уже не
принадлежавший мне опустевший дом в Норильске я все равно не мог бы выкупить
обратно. А съехать надлежало не позднее, чем через месяц после продажи. Зато
отправляться в вояж можно было в любую из пятниц текущего года.
Что ж, зубы у людей болят не только на Земле!..
Дальняя Русь была последней в списке, но первой в маршруте. И уже на
пути к Марсу мне пришлось возобновить практику: "Диаспора" оплачивала лишь
необходимые расходы, не включая в число таковых секс. Пользуя гнилозубых
туристов первого класса и офицерский состав экипажа, я получил возможность
завести подружку.
У нее было редкое имя Аглая и не менее редкое отчество Феоктистовна,
она оказалась коренной марсианкой и возвращалась домой из Сорбонны, где
изучала историю православия. Ее папенька был священником в Дальнем
Новгороде, имел приход в Купеческой Слободе и отличался истинно русской
широтой взглядов: плотские грехи о. Елизар (в миру Феоктист) отпускал легко,
а самые строгие епитимьи налагал на скаредов и любомудрствующих... Скаредом
я, слава Богу, не был и работал как проклятый, чтобы доказать это Аглае. А
любомудрием мы грешили вместе: наши легкомысленные дискуссии на обзорной
палубе (о природе сил Вселенского Предела с точки зрения теософии) о. Елизар
счел бы куда как более серьезным прегрешением, чем наши бурные ночи в ее
каюте. По крайней мере, так утверждала Аглая.
По прибытии в Анисово мы с нею расстались так же легко, как и сошлись,
и встретились опять через месяц. Она уже преподавала Священную Историю в
церковно-приходской школе, а я ходил в таможню, как на службу, и качал
права, которых у меня с каждым днем становилось все меньше. Работать мне при
такой жизни было некогда, и я поневоле стал грешить скаредством...
А ведь мог бы оказаться богачом - сумей я только вырваться из Дальнего
Новгорода! "Диаспора" честно вернула моей кредитной карточке первоначальный
цвет - но здесь это был не более, чем красивый синий квадратик. Наличность
(что-то около двухсот двадцатицелковых бумажек: гид-распорядитель группы
сунул мне их через барьер за час до отлета...) безудержно таяла, а долю в
Казне Дальнего Новгорода, перечисленную мне представительством "Диаспоры" из
Марсо-Фриско, я почти всю употребил на покупку бессрочного билета.
Штампик! Одного-единственного штампика (о прививке против укуса
карбидного клопа) не хватило в моей путевке! Никаких прививок никому из
туристов не делали, потому что Карбидную Пустошь мы не посещали. Нечего там
было осматривать, на Карбидной Пустоши, а поющие устрицы можно было купить
на рынке. Гид-распорядитель просто собрал наши путевки и в тот же вечер
вернул - со всеми необходимыми отметками. И штампики о прививке были у всех.
Кроме меня. Пролистнули. Или не оттиснулся. Или просто стукнули мимо.
Так я решил (и то же самое сказал гид), когда всего за три часа до
отлета обнаружился этот пустяк.
- А на кой черт он нужен? - спросил я таможенника. - Ведь я уже улетаю,
и клоп меня не кусал.
Таможенник смотрел мимо меня, а гид (лицо у него вдруг сделалось
озабоченным) крепко взял меня за локоть и отвел в сторонку от турникета.
- Послушайте, Эндрю, - сказал он мне вполголоса, - с ними лучше не
ссориться. Поверьте моему опыту: будет только хуже. До отлета еще три часа,
вы вполне успеете... - Говоря это, он что-то быстро начеркал с блокноте,
вырвал страничку и протянул мне. - Найдите коридорного Митяя на восьмом
этаже "Вояжера", отдайте ему эту записку и сорок целковых. Он все устроит...
Турбокар водите?
Я ошеломленно кивнул.
- Возьмите наш. Бело-зеленый "фиат", вы знаете, на третьей стоянке, вот
ключ... Бегом, Эндрю, бегом! У вас три часа - и ни минутой больше!
Я уложился в два.
Счастливый и запыхавшийся, я протянул таможеннику свою путевку. Едва
глянув, он сунул ее обратно и буркнул: "Следующий". Турникет остался
закрытым.
Я ничего не понял, а гид-распорядитель (он уже стоял по ту сторону
барьера) успел заглянуть в мою путевку, понял все и схватился за голову.
- Сколько вы ему дали? - спросил он у меня свистящим шепотом.
- Митяю? Сорок...
- Подлец!
- Кто? - растерялся я.
Гид-распорядитель не ответил. Он торопливо выгребал из всех карманов
деньги и сортировал их, отделяя дальнерусские купюры. Я осмотрел путевку.
Штампика о прививке в ней не было, а были какие-то цифры.
Оказалось, Митяй устроил не все - он всего лишь устроил меня в очередь
на прививку. Пятым на завтрашнее утро.
Вот так я и застрял на Марсе - на первый взгляд, совершенно случайно.
12
Спал я долго, крепко, без сновидений, проснулся с ясной головой и сразу
все вспомнил. Надо мною был сводчатый потолок с разноцветной лепниной,
передо мною - стрельчатые окна с витражами, а подо мною - мягкая перина, и я
в ней утопал, укрытый до подбородка.
Было довольно светло - для Марса. На Земле я бы назвал это сумерками.
Пахло застарелой пылью и сухими травами. Где-то в других помещениях хлопали
двери, там торопливо шаркали и на бегу шептались. Рядом со мной, справа,
кто-то не то зевнул, не то вздохнул и шелестнул бумагой.
Скосив глаза, я обнаружил красну девицу в длинной белой сорочке. Поджав
колени, она умостилась на стуле (том самом или точно таком же), зевала,
отчаянно терла глаза и читала толстенную книгу. Пыталась читать: света для
этого было-таки маловато. Я деликатно кашлянул.
Красна девица глянула на меня непроспанными глазами, ойкнула и
спрыгнула на пол (мелькнули ноги под взметнувшимся подолом). Постояла,
хлопая ресницами и прижимая к груди раскрытую книгу, и кинулась вон. Не
добежав до высокой двустворчатой двери, вернулась, захлопнула книгу,
положила на стул и снова уставилась на меня.
А я на нее.
Она была длиннолица, курноса, высока и стройна. Вот только ноги,
пожалуй, были тяжеловаты. Она стояла, как бы замерев на полушаге (сорочка
просвечивалась насквозь) и смотрела на меня опасными болотными глазищами
голубыми, но с марсианской желтинкой. Голову она откинула назад и вбок,
чтобы тяжелые русые волосы не падали на глаза. Это делало ее похожей на
удивленную гусыню.
Я усмехнулся. Не то, чтобы она показалась мне глупой, а просто еще,
наверное, не проснулась.
- Доброе утро, - сказал я. - Меня зовут Андрей Павлович. А тебя?
- Дашка... - ответила она шепотом, подошла ко мне и, ухватив обеими
руками одеяло, потянула его на себя и вверх.
- Э! -сказал я и вцепился в одеяло с другой стороны.
- Ой, да тише вы, - прошептала Дашка, одной рукой подобрала подол и
полезла ко мне в постель.
- Э! - снова сказал я, потому что на мне, кажется, даже сорочки не
было. - Это еще куда? А ну-ка брысь!
Но было уже поздно.
- Вам-то че, а меня-то выпорют... - зашептала она, щекоча ухо и
прижимаясь ко мне всем своим длинным прохладным телом (сорочка на мне,
оказывается, была, но слишком тонкая). - А Семка Бутиков знаете, как порют?
Вы бы его, старого черта, велели в холодную на ночь, а? В одном исподнем,
чтобы радикулитом скрутило. Хоть недельку вздохнем...
- Слушай, Дашка, - сказал я, поспешно отодвигаясь. - Скажи мне честно:
ты действительно глупа, или притворяешься?
- Глупа, - хихикнула Дашка, скатилась в нагретую ямку и опять оказалась
рядом. - А вам не все едино - в постеле-то?
- В постеле-то ладно, - согласился я. - Но у меня, знаешь ли, возникает
такое впечатление, что вы все тут либо непроходимо глупы, либо... Слушай,
перестань!
Отпихнув назойливую Дашкину руку, я попытался отдернуть свою, но не
успел: рука попалась в горячий влажный капкан и не захотела отдергиваться. А
потом капкан стал медленно раскрываться...
Нет, перина - это, все-таки, нечто сугубо земное и даже на Земле вряд
ли удобное. А на Марсе, если учесть его слабую гравитацию, надо стелить
пожестче. К тому же, после всех моих приключений - сначала на Пустоши, потом
здесь...
Короче говоря, я оказался не на высоте, хотя Дашка так, по-видимому, не
считала. А может, теперь она просто перестала бояться, что ее выпорют.
Дрыхла с непритворно счастливым выражением на лице, навалясь теплой грудью
на мою правую ладонь и для верности зажав в кулачке большой палец.
В холодную его, старого черта! - подумал я. На ночь, без порток... А
почему бы и нет? Велю. Как его там - Санька? Сенька? Нет - Семка. Семка
Бутиков... Знакомая фамилия, где-то я ее недавно слышал.
Спать мне уже не хотелось, но и тревожить Дашку не хотелось тоже, а
господин Волконогов почему-то медлил возобновлять спектакль. Дождавшись,
пока Дашкин кулачок разжался во сне, я осторожно высвободил ладонь, выполз
из-под одеяла и на заду съехал с перины, как с мягкой горки. Оправил
задравшуюся сорочку и пошел на цыпочках исследовать спальню.
Ничего полезного я в ней не обнаружил, кроме вороха царских одежд, как
попало сваленных у изножья. Пошевелив груду ногой, я подцепил тяжелый кафтан
с меховой оторочкой и длиннющими рукавами, поморщился и уронил обратно. В
этом шутовском наряде далеко не убежишь.
Спальня была односветной, квадратной, обширной и очень пустой. От стены
до стены было никак не меньше четырех саженей, а от пола до потолка еще
больше. Перина (тоже квадратная - сажень на сажень) стояла под глухой
стеной, напротив самого высокого из трех витражных окон.
Слева и справа имелись большие двустворчатые двери. Та, что справа,
оказалась запертой (Дашка зачем-то бежала именно к ней - но это, наверное,
спросонья). За левой дверью шептались, шаркали и, кажется, таскали что-то
тяжелое. Я не стал выглядывать.
В простенках между окнами стояли два громадных неподъемных ларя. Они
были ярко размалеваны райскими птицами, цветами и плодами, окованы железом и
заперты на висячие замки. На том, что справа, был аккуратно разложен длинный
желтый сарафан (Дашкин, конечно). На том, что слева, были: расшитый бисером
кокошник, серьги со стекляшками, два браслета (гнутые полоски черненого
серебра) и бусы из деревянных на вид полированных шариков, которые при
ближайшем рассмотрении оказались силикопластовыми. Обуви не было, нижнего
белья тоже.
Зато под кокошником обнаружился могучий кованый ключ. Я немедленно
примерил его к замкам на обоих ларях и к запертой двери. Ключ не подошел.
Стекла в витражах были цветными и рифлеными - свет они пропускали, но и
только. Я осмотрел оконные рамы и не понял, как они открываются. Скорее
всего, никак.
Ниши, кладовки, тайники под картинами, потайные ходы за шкафами
отсутствовали. Просто картины и просто шкафы тоже. Глухая стена была до
середины высоты завешана коврами. Я попытался заглянуть за ковры, но они
были прибиты. Дошечки мозаичного паркета везде были плотно пригнаны, а
простукивать я не решился.
Выше ковров, над периной красовалась уже знакомая двухголовая птица,
выполненная из белой, почему-то не раскрашенной, лепнины. Головы были
хищными. Орленок табака, но в перьях. Из-под Семипалатинска, надо полагать,
или с Русского Фобоса. Дашка дрыхла под ним и нисколько его не боялась...
За незапертой дверью стало наконец тихо. Осторожно приотворив и
выглянув, я обнаружил там давешнюю трапезную - но не сразу ее узнал. Туда
понанесли столов и лавок и расставили буквой "П" вокруг моего, с
единственным стулом. Под окнами были кушетки и кресла, в простенках резные
шкафы и буфеты. Свечи в люстре были погашены. Камин тоже не горел, но в нем
уже были сложены свежие поленья и растопка. На столах было пусто.
Я притворил дверь, подбежал к вороху одежд и напялил-таки на себя
кафтан. Рукава пришлось закатать. И все равно в нем было неудобно. Штанов я
почему-то не нашел, а сапоги были: мягкие, красные, расшитые бисером и
золотой канителью, с замысловатыми застежками на голенищах. Пока я с ними
воевал, в трапезной опять зашаркали и зашептались.
Я присел на перину и стал ждать. Дашка дрыхла. Ей было хорошо.
К шарканью и шепоту добавились стеклянный звон и металлическое звяканье
посуды. Я понял, что это надолго, и опять подошел к окну. Нет, все-таки оно
не открывалось. Никогда.
Можно, конечно, чем-нибудь разбить...ключом, например. Но сейчас это
вроде бы ни к чему. (Ключ я все-таки положил в карман кафтана - так, на
всякий случай.)
Можно просто выйти в трапезную, потребовать объяснений. Но что мне
объяснят шестерки, накрывающие на стол?
Можно, не обращая внимания на шестерок, поискать тузов. Но я не люблю
проявлять инициативу, если не знаю, к чему это приведет.
Меня нужно загнать в угол и потыкать чем-нибудь острым, чтобы я стал
действовать безоглядно. А в этом углу было просторно, мягко и ничем не
тыкали. Постель, женщина, книжка (я взял со стула Дашкину книгу и бездумно
полистал)... без картинок. Скоро подадут вино и фрукты. Если попрошу
чего-нибудь еще - организуют..
Я забрался на стул, умостился на нем в Дашкиной позе и, положив на
колени книгу, открыл наугад.
Бумага была очень хорошая - плотная, белая. Шрифт крупный и четкий... И
света вполне хватало, если чуть развернуть страницы к окну. Вот только
написано было что-то непонятное, хотя и по-русски:
"...не смотреть, куда Он показал. Но что-то во мне было сильнее, чем я,
и оно заставило меня оглянуться. Стена пещеры разжижалась и зернисто текла.
Как лягушачья икра, подумал я. Меня затошнило: это Он смотрел моими глазами.
- Грызи, - сказал Он и засмеялся.
Он говорил и смеялся моим голосом.
- Грызи, это вкусно.
Меня подвело к стене, наклонило, и Он стал хватать зернистый текучий
гранит моими зубами..."(
Очень художественная литература, подумал я. Закрыл книгу и попытался
прочесть название на обложке. Оно было выполнено глубоким, но бесцветным
тиснением. Я долго наклонял обложку так и сяк, пока не прочел.
Книга называлась "Я червь, я Богъ". Слово "Богъ" было написано с
твердым знаком. Различить имя автора оказалось и вовсе невозможно - в конце
концов, я нашел его на титульном листе книги.
Автором был Лео Кристоф Саргасса...
Здесь же, на титульном листе, я обнаружил и криптолингвиста из
Скандинавии. Внизу, под заглавием, значилось: "Первое полное издание на
русском языке с приложением криптолингвистического исследования профессора
Маасме Грюндальфссона, доктора филологии (диплом Скандинавской Академии,
Осло), магистра эзотерики и чернокнижия".
13
Первая возникшая у меня мысль была панической: не успею прочесть!
(Хотя - зачем, собственно?)
Потом я вспомнил белое лицо Колюньчика Стахова и как он шарахнулся от
меня вместе с креслом. Странная книга... То ли мне ее подсунули, то ли,
напротив, оставили, не углядев... А Дашка почему не шарахалась? Она что
умнее прочих? Или безграмотна? Это была вторая мысль.
Третья показалась мне самой здравой: спрятать, пока не отобрали! Но для
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг