за то, что выдало вам амуницию на размер больше, чем следует. А я не в
первый и не последний раз на Марсе и давно перестал коллекционировать
сувениры из Диаспоры... Надеюсь, однако, что теперь я могу пройти?
Колюнчик оторопел от столь миролюбивой речи (выходит, специально
рассчитывал на затяжной скандал?) и автоматическим жестом разблокировал
турникет. Пассажир, предварительно подав ему фуражку, прошел на нейтралку.
Харитон сразу же подобрался, выпустил дубинку и утвердил руку на кобуре: на
тот случай, если я опять попытаюсь рвануть следом, как месяц тому назад. И
стоял так, в напряженно-свободной позе, пока турникет не был опять
заблокирован.
А я не стал пытаться. Я законопослушно дождался щелчка блокировки,
шагнул к барьеру, снова ставшему сплошным, и выложил на него свою папку с
документами: декларациями, справками, поручительствами, рекомендациями и
прочим, и прочим... Включая, разумеется, мой бессрочный билет на любой из
рейсовых, а равно и нерейсовых кораблей, который влетел мне в копеечку.
- Следующий, - буркнул наконец Колюнчик, надевая фуражку и старательно
не глядя на меня.
Я протянул ему паспорт и раскрыл папку.
- Багаж на барьер, пожалуйста, - буркнул Колюнчик.
- Багажа нет, Николай Иванович, - сказал я и приветливо улыбнулся ему в
козырек. - Здравствуйте.
Он вздохнул и поднял на меня свои зеленые, с марсианской желтинкой,
глаза. В глазах были тоска, и страх, и чувство долга, не записанного ни в
каких регламентах.
2
- Вам не улететь отсюда, господин Щагин, - заявил он мне вечером
осьмого дня, когда я разлил по стопкам какую-то там по счету фляжку
"Марсианской Анисовой".
- Зови меня Андрей, - предложил я и поднял свою стопку.
- Вы никогда не улетите отсюда, Андрей... - повторил он, глядя на меня
с тоской и страхом своими честными по молодости глазами.
- И давай, наконец, на "ты", - сказал я. - Сколько можно?
Мы выпили и троекратно, накрест, поцеловались. Добрую половину своей
стопки я незаметно вылил в грибной салат.
- Понимаешь, Андрюша... - проговорил он, давясь непросоленным груздем,
глотнул наконец и помотал головой. - Ты навсегда останешься на Марсе,
понимаешь? Навсегда!
- Плевать, - небрежно заявил я, потому что еще не настала пора
откровений. - Давай-ка поищем тему повеселее, Колюнчик. Как насчет
повторить?
- Нет, ты не понимаешь! - горестно констатировал он, утверждая оплывшие
щеки в ладонях, а локти на скатерти. Я поспешно убрал из-под его локтя
братину с остывшим сбитнем.
- Жизнь хороша, Колюнчик, - сказал я. (Он с тоскливым интересом смотрел
на меня затуманенными глазами. Но еще не вполне затуманенными.)Жизнь везде
хороша, где есть приятные собеседники, - продолжил я. По-моему ты из таких.
Но ты зациклился на скучной теме, и нам необходимо повторить.
Я постучал ногтем по опустевшей фляжке.
Официант (мой однофамилец и почти что ровесник Мефодий Щагин, бывший со
мною в сговоре) принес нам еще одну фляжку, а пустую забрал. Колпачок с нее
он снял и оставил, присоединив к остальным, лежавшим на краю столика..
Разливая анисовку, я скосил глаза и пересчитал колпачки. Десять. Нет,
девять: десятую мы сейчас начнем. Два литра на двоих, двадцать пять
градусов... Не переборщить бы - скисает Колюнчик.
Николай Стахов был четвертым из таможенников, которых я пытался споить.
Втереться. Подкупить. Дабы вырваться за пределы Дальней Руси, официально
именуемой Суверенной Марсовой Губернией. Или хотя бы выпытать причины, по
которым меня держат здесь.
Трижды я ничего не добился. Трижды я был бит плетьми и отсидел в общей
сложности осьмнадцать суток за попытку подкупа должностных лиц. Все трое
были старыми, тертыми, хитрыми и продажными - вот только продавали они, в
конце концов, меня. Я ставил на продажность и проигрывал. А потом решил
поставить на молодую честность и, кажется, не ошибся.
Позарез необходимая мне информация уже распирала его и была готова
хлынуть наружу. Но чувство долга и незаглушенный страх могли остановить
поток. В самый неподходящий момент.
Водка - лучшее средство от страха. И от чувства долга.
Я огляделся, ища подходящий предмет для тоста и для последующей беседы,
но ничего, кроме дальнерусской экзотики, не обнаружил. Впрочем, какая
разница?.. Мы выпили за Дальнюю Русь: Колюнчик - с воодушевлением, до дна,
я - значительно меньше. Я спросил, почему это лучший ресторан Дальнего
Новгорода именуется по-иноземному: "Вояжер"? Колюнчик возразил, что это
раньше кабак назывался по-инородному "Космотуристом", а "Вояжер" - очень
даже по-русски. Петр Великий не туристировал, а предпринимал вояжи! Я
усомнился в том, что "вояж" является исконно русским словом, но согласился,
что на слух оно русее "туризма". Хотя это еще вопрос: чем же более гордится
Дальняя Русь - своей русскостью, или своей удаленностью от земной
метрополии? Колюнчик возразил, что у Руси нет и не может быть никакой
метрополии. Родина русских не Сибирь, Восточная там или Западная, не
Поволжье со Приднепровьем и даже не Старая Атлантида, откуда все мы, как
известно, вышли. Родина русских - весь Божий мир, вся Земля и Диаспора, то
бишь Солнечная Система. Где есть русские, там и Русь. А где Русь, там
независимость и традиции.
Я усмотрел в этом повод для нового тоста.
Выпили за традиционно независимую Русь, где бы она ни была. Потом за
независимые русские традиции, обретшие исконно русскую независимость в
Дальней Руси. Потом за былинных витязей, потому что на глаза нам попался
один из них - в настоящей, хотя и облегченного образца, кольчуге и в
накладной бороде до середины могучего брюха. Это был метрдотель, который
здесь назывался как-то иначе... Слегка поспорили о том, как правильнее будет
говорить: "витязь", или "богатырь"? Витязь - это вроде бы что-то кавказское.
В тигровой шкуре. Да и с витингом (он же викинг) подозрительно схоже. А
богатырь не по созвучию ли с басурманским батыром образовался?.. Сошлись на
том, что не так уж и важно, была бы суть не утеряна.
- Крип-толин-гвистика, - выговорил Колюнчик с неожиданно вернувшейся
тоской в голосе.
- Тайноязычие, - попытался я перевести на посконный.
- Ах, да я не о том! - отмахнулся он.
Фляжка (двенадцатая) оказалась пустой, и я незаметно пододвинул ему
свою стопку. Колюнчик ее меланхолично выцедил, а я принялся развивать
нестареющий тезис о языковой экспансии инородцев и о том, как успешно
обарывает оную экспансию Великий и Могучий.
Колюнчик ожил, ненадолго отлучился в березовый колок, росший посреди
зала (березки были силикопластовые), и вернулся с гуслями. Он хотел спеть
мне былину о покорении Русского Марса, но позабыл слова и порвал две струны.
Гусли у нас отобрали. За ними пришел, в сопровождении витязя-метрдотеля,
один из гусляров: тощой, рыжекудрый (под сбившимся седым париком),
белобородый, с горбатым носом и ореховыми, чуть навыкате, глазами. Мне
пришлось раскошелиться на сорок целковых, чтобы замять скандал, и я решил,
что, пожалуй, хватит. Пока я заминал и раскошеливался, Колюнчика не стало.
Я обнаружил его сидящим под березкой. Рядом отплясывали "камаринского"
три карлика-скомороха и порхали в хороводе нарумяненные красны девицы в
шитых блестками прозрачных сарафанах и без ничего под этой прозрачностью.
Вот в ней, на мой непросвещенный взгляд, и содержится главный шарм тутошней
русскости...
Колюнчик обвисал и упирался - но как-то неубедительно, без энтузиазма.
Я тихо-мирно уволок его в свой двухкомнатный "люкс" в бельэтаже одноименной
с кабаком гостиницы, прихватив на всякий случай еще пару фляжек и какую-то
несолидную закусь.
Информация поперла из него еще в лифте, уже ничем не сдерживаемая. Но
когда я наконец выгрузил его в кресло, запер дверь и включил на запись
упрятанный в тумбочку "Кристаллоник", это оказалась не информация, а пьяный
бред. В лифте он успел обмолвиться о некоей угрозе, нависшей над
человечеством земли и Диаспоры, каковая угроза проистекала бы из моего
возвращения на Землю, - но был, увы, не в состоянии внятно изложить суть.
Вместо этого он понес ахинею о водорослях и разумных червях, то и дело
пытаясь выговорить инородческое слово "криптолингвистика".
Я запаниковал: а не вернутся ли к нему и страх, и чувство долга, если
употребить нашатырь? Не пропадут ли втуне мои труды и траты? Но выхода не
было, и пришлось попробовать.
Ахинея стала более связной, оставаясь по-прежнему ахинеей. Водоросли
оказались не водорослями, а фамилией инородца, которую Колюнчик наконец
вспомнил: Саргасса. Лео Кристоф Саргасса. Криптолингвистика имела более
прямое отношение к делу: криптолингвистом был некий скандинав с
труднопроизносимой фамилией, которую Колюнчик так и не произнес. Этот
скандинав раскрыл людям глаза на истинный и страшный смысл, упрятанный в
романе убиенного Саргассы, - за что вскорости и сам поплатился жизнью.
Скальные черви-оборотни не знают пощады, но до времени вынуждены таиться. А
скандинав вычислил одного из них...
- Ну и где же он, этот разумный червяк? - спросил я. - В каком из
фиордов?
Не следовало мне задавать этот вопрос - и таким тоном. Колюнчик смотрел
на меня круглыми от страха глазами и не произносил больше ни слова. А когда
я, хмыкнув, потянулся за фляжкой, чтобы расплескать по стаканам, он
шарахнулся от меня вместе с креслом. Да так, что чуть не вышиб затылком
роскошное, во всю наружную стену, окно. И вышиб бы, если бы это было
обычное, а не гермостекло, предназначенное выдерживать прямые попадания
метеоритов... Марсианская атмосфера не то чтобы смертельна для человека, но
все-таки неприятна - особенно в районе Карбидной Пустоши. А двухкомнатный
"люкс" и кислородная маска наготове - это как-то несовместно.
Беседовать мне стало не о чем и не с кем. Я сунул руку в тумбочку и
остановил запись. "Информация". Даже на компромат не тянет... Стереть?
Завтра... Неужели все-таки переборщил, допоил человека до розовых чертиков?
Я произвел в уме перерасчет двух с половиной кило "марсиановки" на земную
сорокаградусную и разделил на два. Слаб, слаб оказался Николай Иванович
Стахов! Но кто же мог знать?
Контузия пошла ему на пользу: она вышибла из него всех розовых чертиков
заодно с червями, и теперь он мирно сопел, разметав на поверженном кресле
моднючие силикопластовые лапти и пуская пузыри в ковер. Частью в ковер, а
частью на рукав своей малиновой косоворотки с набивной вышивкой. На затылке
под светленькими кудряшками лиловела солидная гуля.
Вдвоем с коридорным, явившимся на мой звонок, мы уложили гостя на
диван. Сочинять ничего не пришлось - коридорный удовлетворился одной из
фляжек. Ему, надо полагать, не впервой...
Когда я проснулся, младшего исправника Стахова не было в моем номере, а
на тумбочке лежали мятая двадцатка, серебряный трояк и горка никеля целковых
на два. Выгреб все, что было, демонстрируя неподкупность. "Честь продается,
коли ее нет".
Я хлопнул себя по лбу и сунулся в тумбочку.
Нет, дискета была на месте, и запись он тоже не стер.
Трезвое восприятие пьяного бреда нисколько не прояснило моей ситуации.
Тем не менее, вечером, после обычного турне по собраниям, приказам и
присутствиям Дальней Руси, я не поленился расшифровать запись и прочел
глазами.
Бред остался бредом и на бумаге. Либо Николай свет-Иванович его заранее
сочинил и в продолжение всей пьянки затверживал, либо... Подумав, я решил
взять на заметку латиноамериканского сочинителя
Хотя, на кой мне черт их имена, если оба они мертвы?
3
Николай Иванович смотрел на меня из-под козырька по-молодому честными
глазами, и в глазах его были тоска, и страх, и неистребимое чувство долга.
- Здравствуй, Андрей, - ответил он. - Может быть, не надо?
- Я принес тебе запись, - сказал я. И положил на барьер черную
пуговичку дискеты. - Я записывал нашу беседу. Помнишь?
Он помнил.
- Это... копия? - спросил он.
- Зачем? - удивился я.
- Ну как зачем... Чтобы.. ну...
- Чтобы тебя шантажировать? - догадался я.
Он не то кивнул, не то просто опустил голову (козырек фуражки упал ему
на глаза), осторожно, как ядовитого карбидного клопа, взял дискету и
повертел ее в пальцах.
- Тебя же бесполезно шантажировать, Колюнчик, - сказал я. - Поэтому я
просто расшифровал запись.
- То есть, ты во всем разобрался? - он задрал голову и вопросительно
посмотрел на меня из-под козырька. - И решил остаться? Сам?
- Ни в чем я не разобрался и оставаться я здесь не намерен. Я
расшифровал запись. Ну, записал, понимаешь? Буковками. На бумаге. - Он
наконец-то понял и сник. - Мне не нужен твой голос, - добавил я.
- Спасибо, - выдавил из себя Колюнчик, засовывая пуговичку-дискету в
карман.
- А теперь, Николай Иванович, - сказал я официальным голосом, перейдем
к делу... Мой паспорт у вас в левой руке, а вот мой билет бессрочный,
гарантирующий мне место на любом из рейсовых и нерейсовых кораблей,
вылетающих из космопорта Анисово. Я намерен вылететь ближайшим рейсом.
- Ваш пункт назначения? - спросил Николай Иванович официальным голосом.
- Купол Тихо Браге, Луна.
- Боюсь, вы не успеете на этот рейс, Андрей Павлович.
- Неважно. Меня устроит любое другое направление. Любой населенный
пункт в любом из миров Диаспоры, кроме Дальнего Новгорода. Лишь бы поскорее
и навсегда.
- Какова же цель вашего столь поспешного отлета из СМГ?
- Туризм. Эта цель отмечена в моей декларации, вот она. А вот моя
туристическая путевка, согласно которой недельный срок моего пребывания в
Дальнем Новгороде истек два с половиной месяца тому назад. Но путевка
подтверждает, что я действительно турист.
Николай Иванович тщательно и уже не впервые изучил предъявленные
бумаги.
- Располагаете ли вы, сударь, достаточными средствами для космического
вояжа? - наконец задал он следующий вопрос (и опять-таки не впервые).
- Располагаю, хотя вас это и не касается, сударь.
- Касается, сударь, - возразил Николай Иванович. - Мы не можем
позволить человеку - пусть даже иноземцу - умереть от голода лишь потому,
что ему вздумалось лететь неизвестно куда... Какими средствами вы
располагаете?
- Вот справка о моей доле в Казне Дальнего Новгорода, - вздохнул я.
Заверена сегодняшним числом. Вот наличные: сто сорок восемь целковых. А вот
моя кредитная карточка - в ней зашифрованы сведения о моем финансовом
положении на Земле... Положение, смею вас заверить, прочное.
- Извините, сударь. - Николай Иванович ногтем отодвинул от себя
карточку. - Эти штуки на территории Суверенной Марсовой Губернии
недействительны.
- Они действительны на Земле. И почти во всех мирах Диаспоры.
- Может быть, не знаю. Я знаю, что у нас это не деньги.
Я покорно забрал карточку.
- Итак, сударь, ваше состояние исчисляется тысячею целковых?
- Тысяча сто сорок восемь, - поправил я.
- Все равно. Этого, может быть, и хватит, чтобы долететь до Тихо Браге,
но в Тихо Браге у вас не останется ни гроша.
- У меня оплаченный билет. Без срока и без направления. В любой пункт
Солнечной Системы.
- И без пересадки... В пассажирском лайнере класса"А", на место в
котором вы претендуете, неизбежны дополнительные и очень крупные траты. В
Тихо Браге вы окажетесь уже без билета и нищим.
- В Тихо Браге, да и на корабле, я по моей кредитной...
- Не знаю, не знаю.
- Я врач - нетрадиционный стоматолог. Я всегда могу заработать себе на
хлеб, - терпеливо сказал я. - С маслом. С натуральным и даже земным
сливочным маслом. Датским.
- Сначала заработайте, а потом отправляйтесь в вояж.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг