Волконогова, толпы-с верноподданных обложат Стену, испрашивая вольностей и
призывая Рюрика на царство; и что от государя-де Мефодия Васильича всего-то
и надо - отложить на малое время свою забаву и повторить отречение, пусть
даже теми самыми словами-с; а господин-де Волконогов нимало против них не
возражает, униженно прося лишь об одном: о соблюдении формалитету-с, дабы
светлый князь Андрей Павлович воцарился во всезаконии...
Мы с Дашкой, слушая нытье, сидели в своих креслах, чуть отодвинув их от
стола, а Мефодий стоя колдовал над устрицей, которую он водрузил на середину
пустой столешницы.
Точным круговым движением он взрезал упаковку по диаметру, отложил нож
и, подцепив ногтями, снял верхнюю половинку вместе с пеной. Словно обнажил
ядро гигантского ореха. Потом он занялся своими руками. Дважды облил их из
фляжки, вымыл и тщательно обтер о комбинезон. Еще раз облив, сполоснул и
потряс кистями в воздухе. Подняв руки, растопырил пальцы перед лицом и
замер - как хирург перед операцией.
Савка продолжал ныть. Мы его не слушали.
Устрица была хороша. Не тем хороша, что красива (металлокварц, в
отличие от кварца, не прозрачен, сероват и блекл, трудноуловимые узоры
завитков скорее отталкивают, чем притягивают взгляд), а тем, что уникальна.
Только на обращенной ко мне стороне верхней, обнаженной, половинки раковины
я насчитал три завитка - и, кажется, из-под пены выглядывал краешек
четвертого. То есть, мы услышим никак не меньше четырех песен. А то и все
двенадцать, если завитки распределены равномерно...
Когда спирт на руках высох, Мефодий, не поворачиваясь к Савке, громко
сказал:
- А теперь заткнись!
Савка вздохнул и заткнулся.
Мефодий осторожно охватил раковину левой ладонью, пальцем правой
осторожно прикоснулся к одному из завитков, нажал и сделал несколько
втирающих круговых движений.
Устрица запела и продолжала петь, когда он отвел палец. Песня была
скорее необычной, чем приятной: аритмичный, скребущий визг - как ногтем по
басовой струне гитары.
Не дожидаясь окончания песни, Мефодий разбудил еще один завиток скрежет
дополнился тоненькой жалобной нотой с едва ощутимыми частотными модуляциями.
Черти пилят кости грешника длинной тупой ножовкой, зубья которой
неравномерно выломаны, а в это время ангельский хор оплакивает потерянную
душу...
Третий завиток разразился бесконечной серией частых булькающих синкопов
с коротким шипением после каждого. Ну, ясно: слезы Господа падают на
раскаленную сковороду! Я с некоторым усилием подавил подступивший смешок.
Судя по тому, как на меня посмотрела Дашка, правильно сделал.
И тут до меня дошла некая странность: Мефодий пробуждал уже четвертый
завиток - а первый все еще звучал! То ли черти неутомимы, как черти, то ли
они сменяют друг друга в процессе работы, а их ножовка дьявольски прочна.
Если же серьезно, то мне никогда не приходилось слышать об устрице,
способной петь так долго. Быть может, секрет в одновременности песен? Или в
сухих пальцах?..
Четвертой песне я не сразу нашел соответствие в картине, нарисованной
моим убогим воображением. В конце концов я решил, что это - посвист крыльев
Серафима, время от времени грозно пикирующего на утомленных работников
Преисподней. Но те, видимо, ощущали себя в своем полном праве и не обращали
внимания на бессильные жесты небесных властей. Черти пилили, ангелы пели,
Господь ронял слезы, а Его Серафим втуне вспарывал воздух крыльями. Или
мечом.
Пятый разбуженный завиток захихикал премерзким голосом, и я изо всех
сил окаменел лицом. Черт меня дернул вообразить эту ножовку...
Всего на верхней половине раковины оказалось восемь завитков. Мефодий
разбудил все - и все они продолжали звучать, пока он снова мыл руки спиртом
и сушил их, растопыря пальцы. Потом он перевернул раковину, опустив ее
звучащими завитками в пену (песня стала немного глуше), и принялся за
остальные. Спустя еще пять минут звучали все четырнадцать - а раковина,
между тем, и не думала рассыпаться.
Зато она вдруг стала прозрачной.
Точнее - полупрозрачной. Как будто она содержала в себе какое-то...
нет, не вещество. Некую черноту, весьма неохотно пропускавшую фотоны.
Глубокую, изначальную черноту. Не тень, а тьму, которая уже была задолго до
первой фразы Создателя и ухитрилась воспротивиться волюнтаристскому "Да
будет свет!"
Короче говоря, это было немножко страшно...
Мефодий закатал рукава, опять вымыл руки (теперь уже до локтей) и опять
высушил. Произвел точно такую же процедуру с ножом. И с лезвием, и с
рукояткой. Раковина продолжала петь. Мефодий коротко глянул на каждого из
нас по очереди и приказал:
- Внимание. Тишина. Неподвижность.
Раковина пела. В инфернальной какофонии я с трудом различал голоса
отдельных завитков. Ни ритма, ни смысла в ней и подавно не было. Словно
Господь сказал: "Да будет звук!" - но забыл уточнить, какой.
Мефодий взял нож в правую руку и плавно опустил обе кисти на раковину.
Нет. В раковину. Погрузил. Или втиснул... В общем, сунул руки в то место,
где была раковина: так, словно ее там не было. По самые локти.
Я ахнул - мысленно. Савка перекрестился. Дашка показала ему кулак. И
сама заработала яростный взгляд Мефодия, стоявшего к Савке спиной.
По локти сунув руки в эту черноту (размерами чуть больше баскетбольного
мяча, но не такую идеально круглую), Мефодий двигал ими непонятным образом.
Мне были видны лишь смутные тени рук, да однажды слабый отблеск на лезвии
ножа. Но я голову бы дал на отсечение, что он режет раковину изнутри. По
диаметру. Ножом режет, свободной рукой придерживает - изнутри. Вот только
лезвие ножа ни разу не показалось снаружи.
Потом он сделал резкое движение правой рукой на себя и вверх, бросил
нож на столешницу и спокойно вынул из черноты левую руку. Сел в кресло и
уставился на то, что получилось.
Кажется, получилось не то, что надо: Мефодий явно недоумевал. Руки он
держал на весу - наверное, чтобы не мыть их снова, - и сосредоточенно
смотрел в черноту.
- Я же просил его не выключать свет... - пробормотал он.
Его было плохо слышно: чернота все еще пела на все свои четырнадцать
голосов. Нет - на тринадцать, потому что, кажется, не стало премерзкого
хихиканья. Я хотел сказать об этой недостаче, но затруднился сформулировать
и промолчал. Мефодий одарил Дашку еще одним яростным взглядом и громко
спросил:
- Ты письмо вложила?
Дашка кивнула.
- И адрес не перепутала?
Дашка поджала губы и отвернулась.
- Р-разгильдяй, - сказал Мефодий. - Жди его теперь.
- Мефодий Васильич, ваше вели... - начал было Савка.
- Цыц! - оборвал Мефодий, не оборачиваясь. - Не беспокойся, долго ждать
не будем. Спички есть?
Савка пошарил в кармане, достал спички, потряс коробком над плечом
Мефодия и уронил в подставленную ладонь.
Я подумал: а как же он будет мыть коробок? Но он просто упрятал его в
ладонях, сложенных замком, поднялся, опять навис над раковиной и погрузил
руки туда. Некоторое время двигал руками там - видимо, открывал коробок и
доставал спички. Две или три выронил, одну, наверное, сломал. Следующая
зажглась, осветив изнутри черноту и сложенные лодочкой ладони в черноте. Я
привстал и вытянул шею. Савка тоже. Дашка сидела, откинувшись в кресле, руки
на коленях. Раковина пела.
Мефодий дождался, пока пламя установилось, и осторожно двинул горящую
спичку вперед, к краю черноты. Не донеся, оглянулся через плечо на Савку и
бросил:
- Назад!
Савка отступил обратно к своему креслу.
Мефодий глянул на нас и добавил:
- Вы тоже. Мало ли что...
Дашка поднялась и зашла за спинку кресла. Я последовал ее примеру.
- Дальше! - сказал Мефодий.
Мы отошли еще на два шага, а Савка переступил с ноги на ногу. Я опять
вспомнил о том, что ему "написано", и вознамерился крикнуть, чтобы не валял
дурака и отошел дальше. Я уже открыл рот, чтобы крикнуть.
И забыл закрыть, потому что увидел нож.
Нож лежал на столешнице - там, куда его бросил Мефодий, и у него не
хватало доброй половины лезвия. Раковина пела... Но не настолько же громко,
чтобы я не услышал, как сломалось лезвие! И где обломок?
Я на секунду зажмурил глаза и опять посмотрел на нож.
Он был сломан.
А в следующий миг стало ослепительно светло. По стенам светлицы (на
фоне стен? за стенами?) заплясало яркое оранжевое пламя, в котором
извивались длинные белые силуэты каких-то невероятных существ с желтоглазыми
мордами и треугольными раззявленными пастями - их словно корчило в
беззвучной агонии, и адское пламя пожирало их червеобразные тела...
Дашка коротко взвизгнула и стала мягко оседать на пол. Я скорее
почувствовал, чем увидел это и почти на ощупь подхватил ее под мышки. На
многие версты вокруг бушевало беззвучное пламя, взвивались, корчились и
опадали нездешние существа, а из невидимого окна светлицы дуло. Этот
сквозняк успокаивал, шепча: "не верь глазам своим"... Сквозняк, и Дашкина
тяжесть на руках, и запах ее волос, и неразборчивые причитания невидимого
Савки - о том, что доигрались и что всему конец, Иерихон с Нагасакой.
Звонко, часто, непрерывно булькали и шипели на адской сковороде слезы
Господа, а все прочие завитки невидимой раковины молчали. Пылала чужая
Вселенная.
24
Не знаю, сколько продолжалось это кино. Секунды? Столетия? Темнота
наступила вдруг - словно кто-то выключил проектор. То есть, не темнота,
конечно. Обычный марсианский день, который на Земле сочли бы сумерками.
Устрица молчала - Господь выплакал все свои слезы. Да и не было уже
устрицы. Были две большие полусферы, две половинки комбинированной упаковки.
И мягкое дно той, что в центре стола, было выстлано тонкой металлокварцевой
пылью. Про пыль я скорее знал, чем видел ее, потому что видел я плохо: перед
глазами все еще стояла Преисподняя, и все еще корчились в ее огне аборигены
чужой Вселенной... Кино.
Я проморгался.
Мефодий, присев на корточки по ту сторону стола, ворочал что-то тяжелое
на полу. Обмякшая Дашка все еще висела у меня на руках. Я перехватил ее
левой рукой под колени и положил в кресло, предварительно ногой развернув
его к себе и отодвинув от стола. Потому что стол был густо заляпан кровью, и
с него капало...
Осознав это, я заметался глазами, ища Савку.
- Очнулся? - спросил Мефодий. - Помоги.
Он говорил сквозь зубы. Зубы у него оказались заняты - зубами и левой
рукой Мефодий затягивал жгут на Савкином предплечье. Ни черта у него не
получалось: обрывок портьеры был слишком толстый, и Мефодий тщился затянуть
его поверх рукава. У Савки не было кисти правой руки, из культи хлестало,
сам он пребывал в обмороке.
Так жгут не делают...
Я поискал глазами, нашел свою ночную сорочку, разодрал, обломком ножа
распорол на Савке рукав и сделал все как надо.
- Ищи обрубок, - сказал я, закончив. - Еще не поздно срастить, я
попытаюсь. Где он?
- С-сгорел, - ответил Мефодий.
- Не морочь мне голову!.. - заорал я. - Пока не поздно, я могу
попробовать срастить - но я не могу вырастить ему новую кисть, это не зубы!
Где обрубок?
- Ты нож видел? - спросил Мефодий.
- Ну? - сказал я, заставляя себя успокоиться.
- А он туда руку сунул.
- Куда? В раковину?
- Если бы. Дальше. Нож сейчас у Люськи в запаснике, на "Луаре". А вот
где рука...
Я посмотрел ему в лицо и сразу отвел взгляд. Мефодий не врал - он
действительно не знал, где рука. И ему было крайне интересно узнать, где
она.
"Кино... - подумал я. - Значит, не кино".
Я поверил. Что мне еще оставалось?
И еще я подумал, что Мефодий Щагин страшный человек. Он только что
вырвал у мироздания какую-то тайну. С кровью вырвал - Савкиной кровью и
кровью тех, не знаю, как их назвать. Если у них была кровь. И не успокоится,
пока не вырвет новую тайну, в которую уперся... И так далее, ломая
асимптоты.
- Дядя Бен был Колумб? - сказал я, глядя в его заляпанные Савкиной
кровью колени. - Только не тешь себя мыслью, что ты - Америго Веспуччи. Ты -
Кортес.
- Браво, потомок!.. - произнес он чуть напряженным голосом. Продолжай в
том же духе. Говори то, что думаешь.
Свежая капля крови упала ему на колено. Подняв глаза, я увидел, что он
зажимает пальцы правой руки в кулаке левой.
- Что с рукой? - спросил я.
- Ерунда... подушечки пальцев... - Он расслабил кулак и, скрипнув
зубами, снова сжал. - Остались там.
- Только подушечки?
- Займись лучше Дарьей, - попросил он.
Я оглянулся на Дашку. Она была бледна, но дышала ровно.
- Дашь ей понюхать спирту, - сказал я, - и пусть она займется тобой. Но
мне нужна помощь, так что сначала зови своих лекарей... государь-самодержец.
25
Савку увезли. Нам сказали, что в госпиталь. Я предпочел поверить. Крови
он потерял не так уж много: если и умрет, то не сей минут и не от этого.
А когда-нибудь - все помрем...
Нам было не до Савки, потому что стали досаждать бояре, лишенные его
чуткого руководства. Сначала они досаждали просто так - одним лишь
назойливым фактом своего наличия. Потом нам пришлось выдержать публичное
принятие пищи в присутствии тех же бояр. Ладно хоть Дашка стояла рядом и
шепотом подсказывала: кому послать чарку со своего стола, из чьих рук
благосклонно принять тарелку, к чьим устам преклонить ухо и покивать
(слушать не обязательно), на кого зубом цыкнуть, а на кого как на пустое
место посмотреть... В общем, это было даже забавно. Если действительно не
слушать. Одного я послушал: он просил у меня дружину в десять тыщ ратников с
парализаторами, обещая за три дня усмирить Марс Посполитый и бросить к моим
стопам сие малое царствишко. Я припомнил статистический раздел путеводителя,
где было написано, что в СМГ всего лишь сорок тысяч полноправных (или
"православных"?) граждан, плюс три-четыре тысячи беспаспортных эмигрантов, и
цыкнул на него зубом. А надо было покивать...
Кстати, о зубах: вот где мне было бы море увлекательной работы! И, если
судить по одежде бояр, не бесплатной... Увы, на это, разумеется, не
приходилось рассчитывать.
До одури нацыкавшись, накивавшись, насмотревшись как на пустые места и
между делом насытившись, мы с Мефодием Первым дали понять, что пора и честь
знать. И в окружении полудюжины добрых молодцев с алебардами двинули сквозь
расступившихся бояр к выходу из терема (обедали не в гостевом, а в
государевом). Мефодий баюкал на весу свою правую руку с забинтованными
большим и указательным пальцами - похоже, он оставил "там" не только
подушечки.
Бояре были вполне удовлетворены и больше не приставали, однако на
крыльце нам досадил сам господин Волконогов. Правда, не лично, а через
третьих лиц. Их было четверо. Они передали Мефодию Васильичу униженное по
форме и настоятельное по сути напоминание господина Волконогова о формальной
необходимости повторить отречение-с. Мефодий ответил господину Волконогову
через тех же лиц, употребив самые понятные слова из рабочего жаргона
такелажников. После чего потребовал (через них же), дабы господин Волконогов
вернул ему его "ханьян". Желательно с Марьяном. Поскольку из-за травмы он,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг