Айсфилд, а самим обходясь респираторами) и ждать, пока их найдут, либо
двигаться на север или на юг, стараясь, опять-таки, держаться повыше, где не
так чувствуется ацетилен.
В конце концов дядя Бен и Люська пошли разведать дорогу на север, а
Мефодий, как старший, остался с двойняшками. Люське Молодцову было всего
лишь девять, а ему аж одиннадцать лет (биологических).
На третий день, не дождавшись Люськи и дяди Бена, Мефодий сам
отправился в недолгую разведку. На восток: скорее из любопытства, чем из
практических соображений. Дошел до первой проплешины и сразу же повернул
обратно: дышать было невозможно. Однако, прежде чем повернуть, откопал свою
первую устрицу и почти доволок до шлюпки. Устрица рассыпалась в прах с
изумительно чистым музыкальным аккордом, когда он, послюнив палец, потер
какой-то завиток.
Потом он еще два раза ненадолго покидал двойняшек и откопал еще две
устрицы. Эти он сумел принести. Одна оказалась безголосой. Вторая спела им
что-то похожее на волшебную сказку, но очень короткое.
В одну из ночей Мефодий наблюдал восход блистательного Деймоса в новом
облачении. Это был один из первых таких восходов, если не самый первый.
Мефодий ни разу не видел парус "Луары" на таком расстоянии и в таком
состоянии - и не знал, что означает странный вид светила. Ему он не казался
странным: просто не соответствовал тому, что было написано в учебнике
астрономии. Но вокруг было много такого, что не соответствовало учебникам, и
ко всему надо было привыкать.
Ни Люська, ни дядя Бен так и не вернулись.
Спустя еще неделю, когда иссякли не только кислород, но и вода
(Ребекка-таки частенько писалась, и трусики надо было стирать), Мефодий
собрал тележку, погрузил на нее двойняшек, напялил на них респираторы и
покатил на юг. "Покатил" - это, пожалуй, сильно сказано: гораздо чаще
приходилось перетаскивать на руках поочередно Ребекку, Сару и тележку. За
несколько дней они таким манером преодолели несколько километров. Это был
скучный, долгий, почти непосильный путь. Хорошо хоть Мефодий догадался
соорудить что-то вроде тента над тележкой: малышки прятались там от пугающих
необозримых пространств...
В очередной раз перетащив три своих ноши (две - живых, изнемогших от
крика, и одну неподъемную), Мефодий обнаружил, что стоит на дороге. Ему было
одиннадцать лет, и он знал, что такое дорога. Теоретически. Он еще ничего не
знал ни о гоночных трассах Восточной Сьерры, ни об их предназначении.
Зато когда Сара опять сорвала респиратор, но не закашлялась, а
засмеялась, он понял, что здесь можно дышать... Он снял респиратор сначала с
Ребекки, потом свой, сел на тележку и стал дышать. И думать о том, какое
направление выбрать.
Придумать он так и не успел. Низкий гудящий звук, который он слышал уже
в течение нескольких секунд, но не обращал на него внимания, превратился в
оглушительный рев, что-то горячее и плотное пронеслось мимо, буквально в
сантиметре от тележки, и пропало, обдав их градом щебенки, клубами пыли и
дурно пахнущих брызг. Потом еще и еще раз. Мефодий вскочил и стал дергать
тележку к краю. Она не подавалась. Тогда он зашел с другой стороны и стал
толкать.
Опять послышался нарастающий рев, и Мефодий заторопился. Одно колесо
тележки сломалось, Ребекка упала на дорогу. Мефодий успел ее подхватить на
руки и отпрыгнуть... Горячее, плотное, ревущее опять пронеслось мимо, чудом
не размазав их по дороге, потом пронзительно взвыло и вернулось, пятясь. Из
него выпрыгнул злой растрепанный человек, схватил за шиворот Сару и пинком
отправил тележку вниз, а потом зашвырнул всех троих в свой экипаж, упал на
сиденье сам - и они помчались куда-то с бешеной скоростью. Другие экипажи то
и дело обгоняли их, и тогда пилот цедил сквозь зубы странные слова, похожие
на те, что были в рабочем жаргоне такелажников. Правда, такелажники
произносили эти слова только в эфире и никогда - в присутствии детей, но
Мефодий их все равно знал...
Потом экипаж, пронзительно взвизгнув, замер посреди обширного зеленого
пространства, где было очень много людей, и пилот, распахнув дверцы,
вытолкал всех троих наружу. Прежде чем умчаться, он разразился длинной
речью:
- Парень, - сказал он Мефодию, - счастлив твой бог - но я из-за тебя
потерял три с половиной минуты. Сейчас я либо наверстаю их, либо сверну себе
шею - а потом я найду тебя. Марьяна-Вихря ты запомнишь на всю жизнь!
- Вотс хэпен, пан? - громко спросил кто-то (в синем комбинезоне с
рядами блестящих кружков и полосок).
- Спишь на службе! - гаркнул ему Марьян. - Я подобрал эту шпану на
вираже бэ-8, в самом пекле!.. - Он захлопнул дверцу, взревел, и его не
стало.
(Марьян-Вихрь выполнил свое обещание: нашел Мефодия, но только через
двадцать лет. А в тот день он сумел не свернуть себе шею, пришел первым и
вскоре улетел на Ганимед - изучать трассу и готовиться к первому в своей
жизни Ледовому ралли.)
Человек в синем (он велел называть себя "пан полицай") взял на руки
Сару, кто-то еще взял на руки Ребекку, Мефодия куда-то повели сквозь
невообразимое количество людей. В громадной прямоугольной каюте, где
оказалось очень много панов полицаев, их усадили за стол и накормили.
Двойняшки, не доев, уснули, их унесли в другую каюту, а к Мефодию приступили
с расспросами.
Мефодий очень плохо знал польский, но паны полицаи вполне прилично
владели английским и русским. И все равно никто их них не понимал Мефодия.
По-французски паны полицаи не говорили, на иврите тоже. Впрочем, дело,
видимо, было не в языке. Всякий раз, когда Мефодий отвечал на вопросы о
профессии отца, или о месте и времени своего рождения, или, например, о том,
как пройти из гимнастической каюты на обзорную палубу, - паны полицаи
переглядывались и покачивали головами. "Делириум астрис?.." - тихонько
сказал один из них. Остальные дружно закивали, с жалостью поглядывая на
Мефодия.
- Это латинское название "звездной лихорадки", - объяснил мне Мефодий.
- Мне ли не знать, - огрызнулся я, вспомнив свои три года в санатории
на Ваче.
На Марсе эпидемия началась несколько раньше, чем на Земле, и паны
полицаи уже располагали подробными инструкциями о том, как надлежит
действовать при обнаружении больных. Но это был первый случай, с которым они
столкнулись лично. Они не могли отказать себе в удовольствии порасспрашивать
бедного хлопчика о том, что ему видится и бластится. Даже рискуя заразиться
от него...
Ребекке и Саре повезло - на их лепет просто не обратили внимания.
Сироты Айсфилд были помещены в Нова-Краковский детский приют.
А Мефодий Щагин оказался одним из первых пациентов Специализированной
психиатрической клиники при Медицинской Академии Марса Посполитого. Оттуда
он при первой же возможности бежал. На восток - чтобы найти дядю Бена и
Люську и доказать свою правоту. Был пойман, снова бежал - теперь уже на
запад, и больше года бродяжил. Сначала по Воеводству, потом перешел границу
Небесной Провинции и там нашел приют в иммигрантских трущобах Ханьяна.
Оттуда с группой авантюристов отправился в неосвоенные территории Запада. В
поисках мифических обнажений урановых руд они дошли почти до самого конца
долины Маринер. Там их, подыхающих от голода, подобрала ареологическая
экспедиция из Марсо-Фриско и на своей "блохе" доставила в Анисово ближайший
к Ханьяну (и единственный к западу от Колдун-Горы) космопорт.
В Дальнем же Новгороде его уже, можно сказать, поджидал господин
Волконогов. С недавно изданным (пока лишь на испанском и английском языках)
романом Л.Саргассы и со своим глобальным планом возрождения России. И
еле-еле Мефодий от этих его замыслов открестился, сумев доказать, что он,
во-первых, не старший, а во-вторых, не вполне законный отпрыск светлого
князя Василия Юрьевича. Кто же мог знать, что через девятнадцать лет в те же
тенета попадет его двоюродный праправнук? Вероятность-то, если прикинуть, -
ноль целых, запятая, тридцать три нуля... Или сколько там ныне людей на
Земле и в Диаспоре, дважды помноженных на самих себя, а потом на квадрат
количества поколений за двести лет, и поделенных на пять или семь
сохранившихся чистых династий, не исключая негроидных и желтокожих?
20
Ребекке и Саре недавно исполнилось тринадцать (Воеводство Марс
Посполитый живет по местному календарю), и Сара уже не мисс Айсфилд, а пани
Ковак. В отличие от Бекки, она изредка пишет Мефодию. В письмах откровенно и
многословно хвастается благосостоянием мужа (черная кредитная карточка,
сливовый сад на западном склоне Сьерры, два доходных дома в Нова-Кракове и
т.п.) и облично осуждает образ жизни своей беспутной сестренки, которая
ударилась в политику и чуть не стала депутатом Сейма от Фракции национальных
меньшинств. Но Карло Ксанфомалино, симпатичный и состоятельный лидер
Фракции, кажется, положил на Ребеккиту свой черный с поволокой глаз и это
обнадеживает Сару. Потому что вот уже сколько Сара живет в Нова-Кракове, но
ни разу не видела, чтобы во время погрома пострадал итальянский дом. Даже
бедный. Даже на окраине. Их никогда не трогают: все помнят, как двадцать
четыре года тому назад случайно сгорела будка обойщика Чиколо Чиколлини, а
через три дня запылал весь Нова-Краков, и до сих пор туристы спрашивают,
зачем это над зданием Сейма купол из гермостекла и почему он треснул. У
Ребекки совсем не еврейское, а просто христианское имя, и она будет полная
дура, если погонится за мандатом и упустит такую партию...
Короче говоря, Мефодий склонен полагать, что сестры Айсфилд счастливы -
каждая по-своему. О своих экспериментах на Пустоши он им не сообщал и не
намерен.
- Так это, значит, был эксперимент? - спросил я и указал на правый глаз
Мефодия. - Я-то, дурак, грешил на опричников.
- Опричники были потом. - Мефодий потрогал кусочки пластыря на правой
скуле. - Но это неважно. Они просто слегка перепутали: решили, что я - это
ты.
- Ага... - сказал я.
- Угу, - сказал Мефодий. - Еще вопросы есть? Или, все-таки, по-порядку?
- Ладно, давай по-порядку.
Люська Молодцов устроился лучше всех. Никакой он теперь не Люсьен, а
Елисей Захарович. Вторую часть фамилии он тоже отбросил, сочтя ее ненужной
роскошью. Все равно никто не поверит, что его мамой была Анна Пуатье, второй
навигатор "Луары", а папой не просто какой-то Захар Молодцов, а тот самый -
автор уникального математического аппарата для ориентации в
нецелочисленномерных пространствах. Даже дядя Бен "слегка плавал" в
парастереометрии Молодцова... Ладно. При всей своей скользкости и умении
жить, Люська был и остался романтиком. Там бредил Землей - тут замечтал о
звездах. Окончил Историческое отделение Дальне-Новгородского Университета и
сам себя сослал в музей Последней Звездной архивариусом - на родину, так
сказать. Об экспериментах Мефодия Люська узнал лет восемь тому назад от дяди
Бена. Обозвал их "красивым прожектом", в расчетах ни черта не понял (дитя
гения!) - но загорелся. Именно потому, что не понял и не поверил: цель
должна быть недостижимой, иначе ему просто неинтересно. Мефодия было
насторожил его энтузиазм, но оказалось, что романтик - не такое уж плохое
качество для конспиратора. Слово свое Люська сдержал, ничего не разгласил и
без малейшей задержки снабжал "прожектеров" информацией из корабельной
Памяти и из личного архива Молодцова-старшего. Будет немножко жаль его
разочаровывать...
Мефодий, загадочно усмехнувшись, опять погладил упаковку с поющей
устрицей... Я сделал терпеливое лицо и покосился на Дашку. Она тоже
внимательно слушала, хотя видно было, что не впервые.
Дядю Бена первые три года держали в палате для буйных, а до этого два
месяца в остроге. Ему инкриминировали нарушение границ опричного владения
(тогда по Пустоши даже ходить нельзя было) и киднэпинг: пятнадцать плетей и
от трех до восьми лет. Но до судебного разбирательства дело не дошло.
Началась эпидемия "делириум астрис", и дядю Бена на пару со следователем
упекли в благотворительную психолечебницу, содержавшуюся попечением
господина Волконогова. Люська в этом отношении оказался умнее. Еще там, на
западном краю Карбидной Пустоши, где их настиг пограничный рейд, опричники
спросили: "Что еще за Люська - Елисей, что ли?" Ну, он подумал и кивнул. А
дядю Бена даже слушать не стали. Шлюпка? Дети? Кораблекрушение? Сочиняет
старый хрен, застигнутый с поличным! Ого, какую кучу казенного карбида
наворотил - и даже устрицы аккуратно поотделял, чтобы не засорять
энергоноситель металлокварцевой пылью...
Когда дядя Бен успокоился настолько, что к нему в лечебницу стали
пускать посетителей (иногда Мефодия и Люську, а чаще - Бутикова-Стукача,
который все еще дослуживал в Тайном Приказе), им удалось выработать и
осуществить план его освобождения. Вняв настоятельной Савкиной рекомендации,
дядя Бен объявил себя потерявшим память иноземцем и потребовал интернировать
его за пределы Дальней Руси: он-де не слишком высокого мнения о достижениях
психиатрии в этой стране. Как выяснилось, в СМГ было не так уж много
чернокожих граждан - десятка полтора. Все они были налицо и в здравой
памяти. Дядя Бен оказался лишним.
Его интернировали в Марсо-Фриско...
А пару лет спустя Бенджамин Смоллет, верноподданный его сиятельства
графа Марсо-Фриско, появился в Дальнем Новгороде уже в качестве научного
консультанта при постоянной торговой миссии графства. Как и за какие заслуги
получил он эту синекуру, Бог весть. Но именно его дипломатические усилия
привели к тому, что по Карбидной Пустоши стало можно ходить (но не ездить!),
а поющие устрицы оказались весьма ходовым товаром. Настолько ходовым, что
поначалу Казна попыталась наложить лапу на этот промысел. Впрочем, вскоре
было обнаружено, что гораздо большую прибыль принесут энтузиасты и
обыкновенный рэкет среди них со стороны опричнины.
Дяде Бену нужно было легализовать свой интерес к поющим устрицам и в то
же время не привлекать к нему излишнего внимания. Ни со стороны властей, ни,
упаси Бог, со стороны официальной науки - он очень хорошо помнил порядки в
палате для буйных. Даже Мефодию в этом своем интересе дядя Бен признался не
сразу, а лишь когда Мефодий сам пришел к нему со своей фонотекой и со своими
статистическими выкладками.
Мефодию было тогда двадцать два года. Земных, разумеется. Дальняя Русь
живет по двойному календарю - это сбивает, но неужели он выглядит так старо?
Зато для женщин удобно: не "за тридцать" - а "семнадцать", не "под
пятьдесят" - а "двадцать пять". А Дарья и вовсе пацанка: десять лет...
Мефодию было двадцать два и он нигде не учился, потому что ему везде было
скучно. Не только школьная математика, но и теория графов скучна и
бессмысленна для тех, кто владеет приемами парастереометрии Молодцова. И в
этом смысле у Мефодия был лишь один собеседник (он же учитель): дядя Бен.
Люська в это время был на первом курсе и корпел над Карамзиным.
Карамзин был обязателен даже для тех, кто специализировался на Героическом
веке, когда политическое бессилие в сочетании с животным ужасом перед
начавшейся бойней подвигло все правительства на спешное упразднение наций,
границ и самих себя. Россия, как известно, самоупразднилась одной из первых,
потому что именно в России национализм восторжествовал с особенной силой и
страстью: в начале двадцать первого века, точно так же, как и в начале
двадцатого, русские стали резать друг друга из-за разночтений в истории
Отечества...
Короче, Люська тоже не был собеседником, хотя и смыслил кое-что в
папиных построениях. Он пребывал в миноре и в состоянии перманентного
отвращения к изучаемому предмету: обязательность отвращает. И в
особенности - романтиков.
И Мефодий пришел к дяде Бену со своими статистическими выкладками и
смутными прозрениями, подозрительно похожими на бред. На "делириум астрис".
У дяди Бена тоже были статистические выкладки - правда, он исследовал
не звук, а форму, - и они оказались полнее, чем выкладки Мефодия. Но
основные выводы совпадали. Мефодий шел окольными путями, а пришел к тому же.
Обнаружив это, они уже вместе состряпали феноменологическую теорию, которая
впоследствии подвергалась лишь незначительным уточнениям.
Вчера вечером она была подтверждена полностью. Дядя Бен был бы рад
этому, хотя и не особенно удивлен.
21
- Ты, все-таки, покопайся в памяти, - попросил Мефодий. - Бен Смоллет.
Бенджамин Томас Смоллет... Неужели не слышал?
- Ей-Богу, нет... Ведь это было давно? Если он не родился на "Луаре",
значит, он родился больше двухсот лет назад. Разве что в списках участников
экспедиции... На "Лене" такого не было, это точно. Может быть, на "Юконе"?
- Да, на "Юконе"... - Мефодий разочарованно покивал. - Ну хорошо. А
такое имя, как Осип Тяжко, тебе знакомо?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг