Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
Айсфилд, а самим обходясь респираторами)  и  ждать,  пока  их  найдут,  либо
двигаться на север или на юг, стараясь, опять-таки, держаться повыше, где не
так чувствуется ацетилен.
     В конце концов дядя Бен и Люська пошли разведать  дорогу  на  север,  а
Мефодий, как старший, остался с двойняшками.  Люське  Молодцову  было  всего
лишь девять, а ему аж одиннадцать лет (биологических).
     На  третий  день,  не  дождавшись  Люськи  и  дяди  Бена,  Мефодий  сам
отправился в недолгую разведку. На восток: скорее  из  любопытства,  чем  из
практических соображений. Дошел до первой проплешины  и  сразу  же  повернул
обратно: дышать было невозможно. Однако, прежде чем повернуть, откопал  свою
первую устрицу и почти доволок до  шлюпки.  Устрица  рассыпалась  в  прах  с
изумительно чистым музыкальным аккордом, когда  он,  послюнив  палец,  потер
какой-то завиток.
     Потом он еще два раза ненадолго покидал двойняшек  и  откопал  еще  две
устрицы. Эти он сумел принести. Одна оказалась безголосой. Вторая  спела  им
что-то похожее на волшебную сказку, но очень короткое.
     В одну из ночей Мефодий наблюдал восход блистательного Деймоса в  новом
облачении. Это был один из первых таких  восходов,  если  не  самый  первый.
Мефодий ни разу не видел  парус  "Луары"  на  таком  расстоянии  и  в  таком
состоянии - и не знал, что означает странный вид светила. Ему он не  казался
странным: просто не  соответствовал  тому,  что  было  написано  в  учебнике
астрономии. Но вокруг было много такого, что не соответствовало учебникам, и
ко всему надо было привыкать.
     Ни Люська, ни дядя Бен так и не вернулись.
     Спустя еще  неделю,  когда  иссякли  не  только  кислород,  но  и  вода
(Ребекка-таки частенько писалась, и  трусики  надо  было  стирать),  Мефодий
собрал тележку, погрузил на нее двойняшек,  напялил  на  них  респираторы  и
покатил на юг. "Покатил"  -  это,  пожалуй,  сильно  сказано:  гораздо  чаще
приходилось перетаскивать на руках поочередно Ребекку, Сару  и  тележку.  За
несколько дней они таким манером преодолели несколько  километров.  Это  был
скучный, долгий, почти  непосильный  путь.  Хорошо  хоть  Мефодий  догадался
соорудить что-то вроде тента над тележкой: малышки прятались там от пугающих
необозримых пространств...
     В очередной раз перетащив три своих ноши (две -  живых,  изнемогших  от
крика, и одну неподъемную), Мефодий обнаружил, что стоит на дороге. Ему было
одиннадцать лет, и он знал, что такое дорога. Теоретически. Он еще ничего не
знал ни о гоночных трассах Восточной Сьерры, ни об их предназначении.
     Зато  когда  Сара  опять  сорвала  респиратор,  но  не  закашлялась,  а
засмеялась, он понял, что здесь можно дышать... Он снял респиратор сначала с
Ребекки, потом свой, сел на тележку и стал дышать. И  думать  о  том,  какое
направление выбрать.
     Придумать он так и не успел. Низкий гудящий звук, который он слышал уже
в течение нескольких секунд, но не обращал на него внимания,  превратился  в
оглушительный рев, что-то горячее и плотное  пронеслось  мимо,  буквально  в
сантиметре от тележки, и пропало, обдав их градом щебенки,  клубами  пыли  и
дурно пахнущих брызг. Потом еще и еще раз. Мефодий вскочил  и  стал  дергать
тележку к краю. Она не подавалась. Тогда он зашел с другой  стороны  и  стал
толкать.
     Опять послышался нарастающий рев, и Мефодий  заторопился.  Одно  колесо
тележки сломалось, Ребекка упала на дорогу. Мефодий успел ее  подхватить  на
руки и отпрыгнуть... Горячее, плотное, ревущее опять пронеслось мимо,  чудом
не размазав их по дороге, потом пронзительно взвыло и вернулось, пятясь.  Из
него выпрыгнул злой растрепанный человек, схватил за шиворот Сару  и  пинком
отправил тележку вниз, а потом зашвырнул всех троих в свой экипаж,  упал  на
сиденье сам - и они помчались куда-то с бешеной скоростью. Другие экипажи то
и дело обгоняли их, и тогда пилот цедил сквозь зубы странные слова,  похожие
на  те,  что  были  в  рабочем  жаргоне  такелажников.  Правда,  такелажники
произносили эти слова только в эфире и никогда -  в  присутствии  детей,  но
Мефодий их все равно знал...
     Потом экипаж, пронзительно взвизгнув, замер посреди обширного  зеленого
пространства, где  было  очень  много  людей,  и  пилот,  распахнув  дверцы,
вытолкал всех троих наружу.  Прежде  чем  умчаться,  он  разразился  длинной
речью:
     - Парень, - сказал он Мефодию, - счастлив твой бог - но  я  из-за  тебя
потерял три с половиной минуты. Сейчас я либо наверстаю их, либо сверну себе
шею - а потом я найду тебя. Марьяна-Вихря ты запомнишь на всю жизнь!
     - Вотс хэпен, пан? - громко  спросил  кто-то  (в  синем  комбинезоне  с
рядами блестящих кружков и полосок).
     - Спишь на службе! - гаркнул ему Марьян. -  Я  подобрал  эту  шпану  на
вираже бэ-8, в самом пекле!.. - Он  захлопнул  дверцу,  взревел,  и  его  не
стало.
     (Марьян-Вихрь выполнил свое обещание: нашел Мефодия,  но  только  через
двадцать лет. А в тот день он сумел не свернуть себе шею,  пришел  первым  и
вскоре улетел на Ганимед - изучать трассу и готовиться  к  первому  в  своей
жизни Ледовому ралли.)
     Человек в синем (он велел называть себя "пан  полицай")  взял  на  руки
Сару, кто-то еще  взял  на  руки  Ребекку,  Мефодия  куда-то  повели  сквозь
невообразимое  количество  людей.  В  громадной  прямоугольной  каюте,   где
оказалось очень много панов  полицаев,  их  усадили  за  стол  и  накормили.
Двойняшки, не доев, уснули, их унесли в другую каюту, а к Мефодию приступили
с расспросами.
     Мефодий очень плохо знал польский,  но  паны  полицаи  вполне  прилично
владели английским и русским. И все равно никто их них не  понимал  Мефодия.
По-французски паны полицаи не  говорили,  на  иврите  тоже.  Впрочем,  дело,
видимо, было не в языке. Всякий раз, когда  Мефодий  отвечал  на  вопросы  о
профессии отца, или о месте и времени своего рождения, или, например, о том,
как пройти из гимнастической  каюты  на  обзорную  палубу,  -  паны  полицаи
переглядывались и  покачивали  головами.  "Делириум  астрис?.."  -  тихонько
сказал один из них. Остальные дружно  закивали,  с  жалостью  поглядывая  на
Мефодия.
     - Это латинское название "звездной лихорадки", - объяснил мне Мефодий.
     - Мне ли не знать, - огрызнулся я, вспомнив свои три года  в  санатории
на Ваче.
     На Марсе эпидемия началась несколько  раньше,  чем  на  Земле,  и  паны
полицаи  уже  располагали  подробными  инструкциями  о  том,  как   надлежит
действовать при обнаружении больных. Но это был первый случай, с которым они
столкнулись лично. Они не могли отказать себе в удовольствии порасспрашивать
бедного хлопчика о том, что ему видится и бластится. Даже рискуя  заразиться
от него...
     Ребекке и Саре повезло - на  их  лепет  просто  не  обратили  внимания.
Сироты Айсфилд были помещены в Нова-Краковский детский приют.
     А Мефодий Щагин оказался одним из первых  пациентов  Специализированной
психиатрической клиники при Медицинской Академии Марса  Посполитого.  Оттуда
он при первой же возможности бежал. На восток -  чтобы  найти  дядю  Бена  и
Люську и доказать свою правоту. Был пойман, снова  бежал  -  теперь  уже  на
запад, и больше года бродяжил. Сначала по Воеводству, потом перешел  границу
Небесной Провинции и там  нашел  приют  в  иммигрантских  трущобах  Ханьяна.
Оттуда с группой авантюристов отправился в неосвоенные территории Запада.  В
поисках мифических обнажений урановых руд они дошли почти  до  самого  конца
долины Маринер. Там  их,  подыхающих  от  голода,  подобрала  ареологическая
экспедиция из Марсо-Фриско и на своей "блохе" доставила в Анисово  ближайший
к Ханьяну (и единственный к западу от Колдун-Горы) космопорт.
     В Дальнем же  Новгороде  его  уже,  можно  сказать,  поджидал  господин
Волконогов. С недавно изданным (пока лишь на испанском и английском  языках)
романом Л.Саргассы и  со  своим  глобальным  планом  возрождения  России.  И
еле-еле Мефодий от этих его замыслов открестился, сумев  доказать,  что  он,
во-первых, не старший, а во-вторых,  не  вполне  законный  отпрыск  светлого
князя Василия Юрьевича. Кто же мог знать, что через девятнадцать лет в те же
тенета попадет его двоюродный праправнук? Вероятность-то, если прикинуть,  -
ноль целых, запятая, тридцать три нуля... Или  сколько  там  ныне  людей  на
Земле и в Диаспоре, дважды помноженных на самих себя,  а  потом  на  квадрат
количества  поколений  за  двести  лет,  и  поделенных  на  пять  или   семь
сохранившихся чистых династий, не исключая негроидных и желтокожих?


     20

     Ребекке  и  Саре  недавно  исполнилось  тринадцать   (Воеводство   Марс
Посполитый живет по местному календарю), и Сара уже не мисс Айсфилд, а  пани
Ковак. В отличие от Бекки, она изредка пишет Мефодию. В письмах откровенно и
многословно хвастается  благосостоянием  мужа  (черная  кредитная  карточка,
сливовый сад на западном склоне Сьерры, два доходных дома в  Нова-Кракове  и
т.п.) и облично осуждает образ  жизни  своей  беспутной  сестренки,  которая
ударилась в политику и чуть не стала депутатом Сейма от Фракции национальных
меньшинств.  Но  Карло  Ксанфомалино,  симпатичный  и  состоятельный   лидер
Фракции, кажется, положил на Ребеккиту свой черный с поволокой  глаз  и  это
обнадеживает Сару. Потому что вот уже сколько Сара живет в Нова-Кракове,  но
ни разу не видела, чтобы во время погрома пострадал  итальянский  дом.  Даже
бедный. Даже на окраине. Их никогда не трогают:  все  помнят,  как  двадцать
четыре года тому назад случайно сгорела будка обойщика Чиколо  Чиколлини,  а
через три дня запылал весь Нова-Краков, и до  сих  пор  туристы  спрашивают,
зачем это над зданием Сейма купол из гермостекла  и  почему  он  треснул.  У
Ребекки совсем не еврейское, а просто христианское имя, и она  будет  полная
дура, если погонится за мандатом и упустит такую партию...
     Короче говоря, Мефодий склонен полагать, что сестры Айсфилд счастливы -
каждая по-своему. О своих экспериментах на Пустоши он им  не  сообщал  и  не
намерен.
     - Так это, значит, был эксперимент? - спросил я и указал на правый глаз
Мефодия. - Я-то, дурак, грешил на опричников.
     - Опричники были потом. - Мефодий потрогал кусочки пластыря  на  правой
скуле. - Но это неважно. Они просто слегка перепутали: решили, что я  -  это
ты.
     - Ага... - сказал я.
     - Угу, - сказал Мефодий. - Еще вопросы есть? Или, все-таки, по-порядку?
     - Ладно, давай по-порядку.
     Люська Молодцов устроился лучше всех. Никакой он теперь  не  Люсьен,  а
Елисей Захарович. Вторую часть фамилии он тоже отбросил, сочтя  ее  ненужной
роскошью. Все равно никто не поверит, что его мамой была Анна Пуатье, второй
навигатор "Луары", а папой не просто какой-то Захар Молодцов, а тот самый  -
автор   уникального    математического    аппарата    для    ориентации    в
нецелочисленномерных  пространствах.  Даже  дядя  Бен  "слегка   плавал"   в
парастереометрии Молодцова... Ладно. При всей  своей  скользкости  и  умении
жить, Люська был и остался романтиком. Там бредил Землей -  тут  замечтал  о
звездах. Окончил Историческое отделение Дальне-Новгородского Университета  и
сам себя сослал в музей Последней Звездной архивариусом  -  на  родину,  так
сказать. Об экспериментах Мефодия Люська узнал лет восемь тому назад от дяди
Бена. Обозвал их "красивым прожектом", в расчетах ни черта  не  понял  (дитя
гения!) - но загорелся. Именно потому, что  не  понял  и  не  поверил:  цель
должна  быть  недостижимой,  иначе  ему  просто  неинтересно.  Мефодия  было
насторожил его энтузиазм, но оказалось, что романтик - не  такое  уж  плохое
качество для конспиратора. Слово свое Люська сдержал, ничего не разгласил  и
без малейшей  задержки  снабжал  "прожектеров"  информацией  из  корабельной
Памяти и из личного  архива  Молодцова-старшего.  Будет  немножко  жаль  его
разочаровывать...
     Мефодий, загадочно  усмехнувшись,  опять  погладил  упаковку  с  поющей
устрицей... Я  сделал  терпеливое  лицо  и  покосился  на  Дашку.  Она  тоже
внимательно слушала, хотя видно было, что не впервые.
     Дядю Бена первые три года держали в палате для буйных, а до  этого  два
месяца в остроге. Ему инкриминировали нарушение  границ  опричного  владения
(тогда по Пустоши даже ходить нельзя было) и киднэпинг: пятнадцать плетей  и
от трех до восьми лет.  Но  до  судебного  разбирательства  дело  не  дошло.
Началась эпидемия "делириум астрис", и дядю Бена  на  пару  со  следователем
упекли  в   благотворительную   психолечебницу,   содержавшуюся   попечением
господина Волконогова. Люська в этом отношении оказался умнее. Еще  там,  на
западном краю Карбидной Пустоши, где их настиг пограничный  рейд,  опричники
спросили: "Что еще за Люська - Елисей, что ли?" Ну, он подумал и  кивнул.  А
дядю Бена даже слушать не стали.  Шлюпка?  Дети?  Кораблекрушение?  Сочиняет
старый хрен, застигнутый с  поличным!  Ого,  какую  кучу  казенного  карбида
наворотил  -  и  даже  устрицы  аккуратно  поотделял,  чтобы   не   засорять
энергоноситель металлокварцевой пылью...
     Когда дядя Бен успокоился настолько,  что  к  нему  в  лечебницу  стали
пускать посетителей (иногда Мефодия и Люську,  а  чаще  -  Бутикова-Стукача,
который все еще дослуживал  в  Тайном  Приказе),  им  удалось  выработать  и
осуществить план его освобождения. Вняв настоятельной Савкиной рекомендации,
дядя Бен объявил себя потерявшим память иноземцем и потребовал интернировать
его за пределы Дальней Руси: он-де не слишком высокого мнения о  достижениях
психиатрии в этой стране. Как  выяснилось,  в  СМГ  было  не  так  уж  много
чернокожих граждан - десятка полтора.  Все  они  были  налицо  и  в  здравой
памяти. Дядя Бен оказался лишним.
     Его интернировали в Марсо-Фриско...
     А пару лет спустя Бенджамин  Смоллет,  верноподданный  его  сиятельства
графа Марсо-Фриско, появился в Дальнем Новгороде  уже  в  качестве  научного
консультанта при постоянной торговой миссии графства. Как и за какие заслуги
получил он эту синекуру, Бог весть. Но  именно  его  дипломатические  усилия
привели к тому, что по Карбидной Пустоши стало можно ходить (но не ездить!),
а поющие устрицы оказались весьма ходовым товаром.  Настолько  ходовым,  что
поначалу Казна попыталась наложить лапу на этот  промысел.  Впрочем,  вскоре
было  обнаружено,  что  гораздо  большую  прибыль  принесут   энтузиасты   и
обыкновенный рэкет среди них со стороны опричнины.
     Дяде Бену нужно было легализовать свой интерес к поющим устрицам и в то
же время не привлекать к нему излишнего внимания. Ни со стороны властей, ни,
упаси Бог, со стороны официальной науки - он очень хорошо помнил  порядки  в
палате для буйных. Даже Мефодию в этом своем интересе дядя Бен признался  не
сразу, а лишь когда Мефодий сам пришел к нему со своей фонотекой и со своими
статистическими выкладками.
     Мефодию было тогда двадцать два года. Земных, разумеется. Дальняя  Русь
живет по двойному календарю - это сбивает, но неужели он выглядит так старо?
Зато для  женщин  удобно:  не  "за  тридцать"  -  а  "семнадцать",  не  "под
пятьдесят" - а "двадцать пять". А  Дарья  и  вовсе  пацанка:  десять  лет...
Мефодию было двадцать два и он нигде не учился, потому что  ему  везде  было
скучно.  Не  только  школьная  математика,  но  и  теория  графов  скучна  и
бессмысленна для тех, кто владеет приемами парастереометрии Молодцова.  И  в
этом смысле у Мефодия был лишь один собеседник (он же учитель): дядя Бен.
     Люська в это время  был  на  первом  курсе  и  корпел  над  Карамзиным.
Карамзин был обязателен даже для тех, кто специализировался  на  Героическом
веке, когда политическое  бессилие  в  сочетании  с  животным  ужасом  перед
начавшейся бойней подвигло все правительства на спешное  упразднение  наций,
границ и самих себя. Россия, как известно, самоупразднилась одной из первых,
потому что именно в России национализм восторжествовал с особенной  силой  и
страстью: в начале двадцать первого века, точно  так  же,  как  и  в  начале
двадцатого, русские стали резать друг  друга  из-за  разночтений  в  истории
Отечества...
     Короче, Люська тоже не был  собеседником,  хотя  и  смыслил  кое-что  в
папиных построениях. Он  пребывал  в  миноре  и  в  состоянии  перманентного
отвращения  к   изучаемому   предмету:   обязательность   отвращает.   И   в
особенности - романтиков.
     И Мефодий пришел к дяде Бену со  своими  статистическими  выкладками  и
смутными прозрениями, подозрительно похожими на бред. На "делириум астрис".
     У дяди Бена тоже были статистические выкладки - правда,  он  исследовал
не звук, а форму, -  и  они  оказались  полнее,  чем  выкладки  Мефодия.  Но
основные выводы совпадали. Мефодий шел окольными путями, а пришел к тому же.
Обнаружив это, они уже вместе состряпали феноменологическую теорию,  которая
впоследствии подвергалась лишь незначительным уточнениям.
     Вчера вечером она была подтверждена полностью.  Дядя  Бен  был  бы  рад
этому, хотя и не особенно удивлен.


     21

     - Ты, все-таки, покопайся в памяти, - попросил Мефодий. - Бен  Смоллет.
Бенджамин Томас Смоллет... Неужели не слышал?
     - Ей-Богу, нет... Ведь это было давно? Если он не родился  на  "Луаре",
значит, он родился больше двухсот лет назад. Разве что в списках  участников
экспедиции... На "Лене" такого не было, это точно. Может быть, на "Юконе"?
     - Да, на "Юконе"... - Мефодий разочарованно покивал.  -  Ну  хорошо.  А
такое имя, как Осип Тяжко, тебе знакомо?

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг