хижины, дома на сваях и крепкие белые коттеджи, утопающие в зелени садов.
Дома на сваях, в которых жили бедняки, располагались прямо над водой. От них
на сушу вели мостки. С новой силой я стал грести, приближаясь к поселку.
Теперь я видел, что и коттеджи разные: одни - побогаче, с архитектурными
украшениями; другие - попроще. Имелось несколько двухэтажных домов. Над
большим полукруглым зданием вился флаг.
Приметы совпадали. Очевидно, это и было селение, где меня должен ждать
проводник.
Под бедными домишками, стоящими поодаль от воды, в грубо сколоченных
загородках находились свиньи и козы, а под теми, что стояли почти в реке, -
живность совсем другого рода. Сюда заплывали водяные змеи и даже молодые
крокодильчики, жадно поглощая все, что падало сквозь доски пола. Вряд ли
хозяева хижин были довольны таким соседством, но что они могли поделать?
Выбрав причал у одного из убогих домишек на сваях, я привязал здесь
лодку и пошел к дому по скользкой мостовой, переливающейся всеми цветами
радуги. И немудрено - ведь мостовую образовывали днища тысяч бутылок из-под
пива, виски и джина, вбитые в мягкую почву горлышками вниз.
Я поднялся по узкой лестнице в дом. Несмотря на ранний час, мне никого
не пришлось будить. Навстречу уже спешил, растянув рот в радостной улыбке до
ушей, черноволосый хозяин. С самого детства я питаю неприязнь к таким "южным
типам". Но этого несколько скрашивал выхоленный клинышек бородки. Курчавые
волосы и полные губы выдавали, что в его родословной были не только французы
или англичане, чем он несомненно гордился, но и африканцы. Впрочем, я знал,
что в таких вот поселках в основном живут мулаты и метисы.
- Готовь угощение, жена, - тараторил хозяин-мулат. - Разве ты не
видишь, у нас радость - пожаловал гость! Прошу, прошу, мой дом - ваш дом!
Я уже понял, что этот мулат не мог оказаться моим проводником, и был
изрядно обеспокоен шумом, который поднимался вокруг моей персоны. Конечно, я
и не мечтал о том, чтобы войти в поселок незамеченным, но в мои планы
входило сделать это как можно тише. Поэтому я недвусмысленно оборвал его:
- Простите, не скажете ли, где дом акдайца Этуйаве?
- Скажу, скажу, - заверил меня хозяин, сверкая улыбкой, - но сначала вы
хотя бы позавтракаете у меня.
Он смотрел на меня так, будто к нему пожаловал любимый брат, которого
он не видел лет пятнадцать.
Я был наслышан о гостеприимстве местных поселенцев-мулатов, но то, с
чем я столкнулся здесь, превосходило все ожидания. Жена и дети хозяина
суетились вокруг меня, будто верноподданные около короля. Я обратил внимание
на угол комнаты, задернутый плотной занавеской. Мне чудилось там какое-то
движение, иногда казалось, что оттуда долетают слабые стоны и хрипы, но в
это время, перекрывая все звуки, внизу, под домом, прозвучал истошный визг
поросенка. Может быть, хозяин откармливал его к празднику, но сейчас прибыл
гость - и все планы на будущее или соображения экономии отбрасывались без
малейшего сожаления. А ведь мулат не мог рассчитывать на то, что я отплачу
ему той же монетой, когда он приедет в город. В городе жители таких поселков
почти не бывали.
Впрочем, подумал я, возможно, его гостеприимство объясняется просто
тем, что он почуял во мне настоящего господина. С другой стороны, местные
жители и не умели, и не желали планировать завтрашний день. Они хотели
веселиться - и только. Мой приезд хозяин дома рассматривает как повод для
пьянки и веселья.
Хозяин позвал старшего сына, и они вдвоем принялись свежевать и жарить
на вертеле поросенке. Я спустился к ним. Все уговоры и объяснения, что мне
нужно срочно идти к Этуйаве, не возымели действия.
- Я уже послал за Этуйаве, сейчас он придет, - улыбался хозяин. - А вы,
господин, отдыхайте.
Я отметил, что ни он, ни его родные не позволяли себе никаких
расспросов, предоставляя мне самому решать, что говорить, а о чем умолчать.
- У меня совсем нет времени, - взмолился я.
Хозяин понимающе посмотрел на меня, - в здешних местах привыкли
встречать и тех, кто не поладил с законом, - и успокаивающе сказал:
- В моем доме гостю нечего опасаться.
Я знал, что это не пустые слова: если бы нагрянула погоня, хозяин без
колебаний защищал бы меня.
По лестнице уже спускалась его жена, кланяясь и приглашая меня в дом.
Пришлось идти за ней, устраиваться поудобнее на почетном месте и,
вежливо улыбаясь, вести "светский" разговор. Сквозь неплотно подогнанные
доски пола было видно, как суетится хозяин. Несло запахом навоза и крови. Во
время наводнений или ненастья они забирают скот в дом, и тогда здесь не
продохнуть.
Тревога не оставляла меня ни на миг, я думал об одном: как бы выбраться
отсюда. Мне показалось, что я слышу легкие шаги на лестнице. Рука
автоматически потянулась к оружию.
Дверь открылась - вошел высокий, стройный акдаец. Его глаза смотрели
дружелюбно и с достоинством. Он приветствовал меня, коснувшись правой
ладонью груди. Вокруг шеи у акдайца висело ожерелье из деревянных палочек и
зубов крокодила. Я понял, что это и есть мой будущий проводник, и протянул
ему связку бус, которую хранил в потайном кармане, помня совет Густава. Но
акдаец тотчас передал бусы хозяину дома.
- Этуйаве ждал тебя, его лодка готова, - сказал он мне. Акдаец был
немногословен, как и положено вышколенному проводнику, привыкшему не
задавать лишних вопросов.
Хозяйка уже накрыла на стол. Там появились жареная поросятина и бутылки
виски и джина. Хозяин тащил на стол все, что имелось в доме.
Сколько в здешних обычаях от истинной щедрости, а сколько - от желания
пустить пыль в глаза, потешить свою гордость? - подумал я, поглядывая на
невозмутимое лицо Этуйаве. Казалось, его не удивляло и не радовало такое
обилие еды и выпивки.
- За здоровье дорогого гостя! Пусть будет счастлив его путь! -
восклицал хозяин, подымая стакан с джином.
Мне и Этуйаве он налил виски, а сам пил дешевый джин. Видно, не наскреб
денег на лишнюю бутылку виски.
Из угла, задернутого занавеской, послышался стон. Хозяин метнул взгляд
на жену, и та исчезла за занавеской, а он долил виски в мой стакан,
придвинул ближе ко мне ножку поросенка, явно желая отвлечь от того, что
делается в углу.
Тревога вспыхнула с новой силой. Разговаривая с хозяином, я весь
превратился в слух. По занавеске мелькали тени, до нас доносились
приглушенное бормотание, хрипы.
Этуйаве понял мое состояние. Он сказал:
- Маленький мальчик болен. Его сын. Гостя нельзя беспокоить. Но ты
посмотри. Можно?
Он обернулся к хозяину, и тому не оставалось ничего другого, как
кивнуть, разрешая. Этуйаве отдернул занавеску.
На ящиках из-под сыра, накрытых грязными одеялами, лежал мальчик лет
пяти-шести. Его глаза были широко открыты, но вряд ли они что-нибудь видели.
Между запекшимися потрескавшимися губами мелькал кончик языка, пытавшийся
слизнуть пену. Голова мальчика была завязана цветной тряпкой, на которой
пятнами проступала кровь.
- Ему на голову вчера упал камень, - сказал хозяин. - Мой брат поехал
за доктором в соседний поселок, сегодня к вечеру он должен приехать.
Я внимательно посмотрел на лицо мальчика, на красные пятна,
проступившие на щеках, на синяки под глазами.
- Смотри, - настойчиво сказал Этуйаве, сдвигая тряпку с головы
больного.
С первого взгляда я определил, что рана не глубокая, но опасная.
Осколок кости застрял в мозговой оболочке. Вероятно, уже начинается
заражение. Нужна немедленная операция.
Но у меня не было никаких инструментов для лоботомии, а главное -
времени, необходимого для операции. С минуты на минуту могла нагрянуть
погоня. Вопрос стоял так: жизнь этого ребенка-метиса или моя жизнь и
связанная с ней Тайна, от которой зависят многие.
- Хорошо, что послали за врачом, - сказал я хозяину.
И тут Этуйаве допустил нетактичность. Впрочем, нетактичность - слишком
слабо сказано. Это была неосторожность, которая могла бы стоить мне жизни.
Акдаец со странной настойчивостью сказал:
- Но ведь ты - доктор. Так мне сказал Длинный.
Он имел в виду Густава. Я замер, сдерживая дрожь в коленях. Неужели это
была просто неосторожность со стороны Густава? Проговорился? Но ведь он
хорошо знает, что одна эта примета может навести их на след, подсказать им,
кто скрывается под документами Риваньолло.
Может быть, Густав говорил это разным людям и с определенной целью?
Решил заработать? Но ведь он мог продать меня гораздо проще и быстрее.
Значит, проговорился? Но тогда почему оставил в живых индейца? Проговорился
и не заметил этого? Выходит, Густав уже не тот, каким я знал его? Не человек
дела, за каждым словом которого скрыта цель?
Не удивляйся, старина, ведь может оказаться, что и ты не такой, каким
он знал тебя. Чего только не сделает с человеком время, да еще вкупе с
такими помощниками, как страх и ненависть!
- Помогите ему! - настаивал Этуйаве.
До него ли мне сейчас? Я продолжал размышлять: итак, в лучшем случае
это знает уже не только акдаец, но и хозяин дома и вся его семья...
- Этуйаве знает здесь человека, у которого есть белые горошины, -
нетерпеливо сказал акдаец - Помогите. Ведь у мальчика болит...
Таблетки, он говорит о таблетках, думаю я. У меня тоже есть таблетки. И
порошок. Есть порошок, и нет времени для операции...
Моя рука поползла в карман и нащупала плоскую коробочку. Это было очень
сильное средство.
- Длинный ошибся, - сказал я акдайцу. - Я не врач. Но у мальчика скоро
перестанет болеть голова. Еще до того, как приедет врач. Вот возьмите, пусть
выпьет.
Я отсыпал в стакан с мутной жидкостью, вероятно, соком манго, немного
порошка и сказал хозяину:
- Вскипятите для него крепкий чай, дайте настояться и остыть. Пусть
мальчик выпьет сначала холодный чай, а потом - это...
Акдаец благодарно кивнул мне и спросил:
- Когда надо выезжать?
- Сейчас, - сказал я, думая: он знает, но он уезжает со мной. Они
знают, но у меня теперь есть гарантия, что они никому не скажут. Густав
знает, но он далеко. Кто же еще знает? Кого мне надо бояться?
Я продолжал думать об этом и тогда, когда мы нагружали лодку. Хозяин
дома приставал к нам, предлагая в дорогу то одно, то другое. Он готов был
отдать все, что имел, в том числе и свое оружие. Но я выбрал только пистолет
"вальтер" и охотничье ружье фирмы "Крафт". У хозяина оставалось еще одно
ружье, одноствольное, с испорченным затвором. Я убедился, что этого
попу-дикаря не сдерживают заботы о завтрашнем дне, о будущем благополучии
дома и семьи. Почему он и ему подобные не умеют заботиться о себе? Видимо,
причину надо искать в его смешанном происхождении от завоеванных и
завоевателей, а точнее - в африканской крови, текущей в его жилах. Природа
навечно распределила силы и возможности между людьми, народами, расами так
же, как и между другими своими созданиями: львами и антилопами, тиграми и
ланями, волками и овцами. Тем самым она уготовила им разные судьбы. Но вот
вопрос - не было ли порабощение акдайцев случайностью? В самом ли деле они
принадлежат к низшей расе, как утверждали их угнетатели? А может быть,
кому-то было выгодно так утверждать, природа же предопределяла совсем иначе?
Не знаменательно ли, что наконец-то существует прибор, который может
способствовать восстановлюнию справедливости? Да, мой аппарат мог бы дать
точный ответ всем этим людям, но сейчас со мной была лишь его схема,
хранимая в памяти.
Хозяин долго стоял на досках причала и махал рукой, глядя нам вслед. Он
повторял: "До свидания, господин, сохраним друг о друге самые приятные
воспоминания". "Сохраним, но ненадолго", - мысленно отвечал я Там, в хижине,
все было сделано мною точно и незаметно. Я был уверен, что когда хозяин
вернется в дом, то вместе с остальными членами своей семьи набросится на
остатки поросенка и недопитое виски. А потом они надежно забудут обо мне. И
если гончие нагрянут, то не смогут ничего узнать...
Ах, Густав, Густав, думал я, что же это было с твоей стороны - ошибка
или злой умысел? И то, и другое могло бы дорого обойтись мне...
За поворотом реки исчезали жалкие домишки поселка.
26 августа.
Шестой день мы в пути. И только сегодня я смог заставить себя записать
хотя бы несколько строк, чтобы когда-нибудь они напомнили мне "зеленый ад".
Я многому научился за это время, ко многому привык. Здесь, в джунглях, не
бывает нерадивых учеников. Выбор небольшой: человек либо учится, либо
погибает. "Зеленый ад" не дает времени для исправления нескольких ошибок -
одна-единственная оказывается последней.
Сейчас мне бы не понадобилась пластическая операция, чтобы изменить
облик. Даже близким друзьям пришлось бы долго узнавать меня - выхоленного
интеллигента, сердцееда с тщательно подстриженными усиками и мечтательными
голубыми глазами - в заросшем рыжими волосами лесном человеке. Моя белая,
нежная кожа покрылась язвами и коростой, глаза ввалились, взгляд стал
настороженным, как взгляд зверя. Я и сам часто не узнавал в этом существе
себя - ученого с мировым именем, блестящего экспериментатора, не боявшегося
ставить опыты, за которые мракобесы разных мастей, так называемые
"гуманисты", готовы были сжечь меня на костре. Куда девалась моя отточенная
изящная мысль, мое тщеславие, мои снобизм и брезгливость, весь уклад моих
привычек и наклонностей, составляющий основу личности? Много ли от нее
осталось?
Я мылся и чистил зубы только в первые два дня. Старался не поддаваться
ни палящему солнцу, сводящему с ума, ни страху перед погоней, ни жажде, ни
враждебному миру насекомых. Пожалуй, последнее было страшнее всего. Днем в
лодке меня донимали мухи и осы. И тех и других здесь были мириады - разных
мастей и окраски, разной степени ядовитости. Однако все они с одинаковой
жадностью набрасывались на меня, на мою тонкую кожу, которую им легко было
прокусить, чтобы отложить под ней личинки. Иногда, чтобы извлечь личинку,
мне приходилось делать разрезы. Со временем Этуйаве научил меня выкуривать
личинки из-под кожи, пуская в разрезы табачный дым.
Мухи усаживались на мне так плотно, что не оставалось свободного места,
и следующие садились уже на них самих, высасывая из них мою кровь и лимфу,
которой они только что напились. Когда же в самое жаркое время дня мы
укрывались под душной сырой тенью кустов и деревьев, на меня нападали
полчища клещей-кровососов, и потам часами приходилось счищать их с себя,
иногда отдирая вместе с клочками кожи.
- Не надо делать так, надо иначе, - говорил Этуйаве. - Разотри.
Он с силой проводил по моей коже своими ладонями, жесткими, как наждак,
и растирал клещей в скользкую кашицу. Если дать ей затвердеть, она покрывала
кожу сплошной коркой. Я смотрел на него, как на сумасшедшего, и с удвоенной
яростью принимался счищать отвратительных насекомых.
А ведь были еще разнообразные жуки, муравьи со стальными челюстями:
огненные - вместе их укуса кожа горела в течение нескольких часов; тамба и
лач, после укусов которых меня лихорадило; "строители городов" - термиты и,
наконец, самый страшный - черный муравей. Его укус настолько ядовит, что
может привести к смерти. Мир земных существ, занимающихся только пожиранием
друг друга, делал это здесь в сотни раз интенсивнее, чем в любом другом
месте. Ведь существ здесь было больше.
Но самое худшее начиналось вечером, когда к нам устремлялись тучи
москитов и комаров. Мазь, которой снабдили меня в поселке, не помогала. Я
распухал от их укусов, я был отравлен их ядом до такой степени, что сознание
грозило помутиться. Постепенно нужда заставила маня выполнять советы моего
проводника, и я оставлял на себе клещей и кашицу, образованную из них, чтобы
закрыть свое тело перед москитами. Я научился выбирать меньшее из зол,
предоставляя насекомым сражаться за мою кожу и мою кровь. Я противопоставлял
их друг другу, уничтожал одних с помощью других, по сути поступал с ними
так, как поступаем все мы. Мы осознанно и неосознанно подражаем природе,
которая никогда не миловала своих созданий. Вот тут-то и начали проявляться
моя цивилизованность, изощренность ума, ибо вскоре, буквально за несколько
дней, я научился делать это и в джунглях не хуже, чем Этуйаве. Правда,
следует учесть, что у меня были уже кое-какие навыки, приобретенные в
пограничном поселке, где я жил среди моих товарищей. Итак, цивилизованность
все же чего-то стоила - она помогала мне быстрее изменяться и
приспосабливаться к условиям, в том числе быстрее становиться таким же, как
дикари.
Я привык есть сырое мясо и рыбу, умело разрывая их пальцами, подражал
Этуйаве даже в жестах, в повадках, если это годилось для того, чтобы выжить.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг