приготовил спасение и место в раю. Однако это слова, за которыми кроется
коварство владетельных.
Толпа одобрительно загудела...
* * *
Гипатия перечитывала письма своего любимого ученика Синезия:
"Прикованный к ложу, я диктую это письмо. О, если бы ты получила его,
находясь в добром здравии, моя мать, моя сестра, моя наставница, которой я
обязан столькими благодеяниями и которая заслужила с моей стороны все
почетные титулы!"
Листок был последний, написанный прошлым летом, незадолго до смерти
ливийца. Язычница и христианин, они, не боясь осуждения церкви, находили
общий язык, обменивались письмами. Беззаветно преданный Синезий, приняв
христианство постоянно чувствовал несогласие своих убеждений с верой. Что
заставило его принять Христово учение? Синезий не мог не видеть, что между
государством и церковью идет острая борьба за политическую власть. Его
волновало будущее. Каким оно будет?..
Как-то Синезий с горечью обронил: "Мне ничего не оставалось, как бежать
со своей родины... Мы бессильны, у нас нет надежды... Пентаполь проклят
богами, Пентаполь умер, он задавлен, он окончил свое существование, он убит,
он погиб..."
Знатный, богатый и влиятельный Синезий Кренский пользовался большим
уважением в родном Пентаполисе. Христианство принял, как пояснил Гипатии,
прежде всего из желания обеспечить родине спокойствие и порядок, не
допустить вспышек насилия. Церковь весьма охотно приняла в лоно Христово
нового союзника, уповая на рост своего влияния среди язычников.
И все-таки Синезий, впрочем, как и Гипатия, оставался противником
христианского бога, резко протестуя против тех, кто считал, что философ
должен ненавидеть науки и заботиться только о божественном. В письмах
Синезий откровенно возмущался невежеством христианских проповедников: "Верх
лицемерия - быть самому неучем и браться учить других".
Гипатия улыбнулась. Это были ее мысли...
"Разве может умный и добрый, всемогущий и всевластный создатель править
миром, в котором царит зло и несправедливость?" - спрашивал Синезий.
"Богом нашим является мудрость и разум!" - отвечала Гипатия, но
подсознательно чувствовала, что этому тезису чего-то не хватает.
Христианство, несмотря ни на что, упорно взбиралось к вершинам триумфа.
Когда император Феодосий I эдиктом 380 года объявил беспощадное
преследование язычников, Гипатии было десять лет. В ту пору Афины еще
считались средоточием мудрости, однако за каких-то три десятилетия город
стал славиться лишь приготовлением меда... Имена древних остались только
воспоминанием о былом величии Эллады. И когда Синезий говорил: "Я
предпочитаю эллина варвару" - она невольно узнавала свои мысли, свои
убеждения.
* * *
...Наступила последняя, четвертая стража ночи. Над морем забрезжил
рассвет. День просыпался. Еще заспанный, он умывался первыми лучами
мартовского солнца.
Гипатия так и не сомкнула глаз. Ученики и ближайшие друзья уже давно
разошлись. Перечитаны письма Синезия. Лишь на мгновение удалось избавиться
от гнетущего неотвратимого предчувствия. Действительно ли предостережения
Ореста имеют основания? Неужели Кирилл все-таки решился совершить против нее
какую-то подлость?..
Епископ александрийский давно враждует с префектом, поэтому часто
попрекает Ореста женщиной-советником, особо подчеркивая, что в ее доме
собираются враги Христовой веры, поклонники языческих богов, которые ведут
споры о бессмертии идей, свободе духа. "Бредни платоников", - злился
епископ.
Орест, Орест... Ты все еще любишь Гипатию, хотя точно знаешь, что она
не отступится от своего. Не станет такой, как все женщины: любящей матерью,
любимой женой. Земное счастье не для нее...
Как знать, возможно, они могли бы быть счастливы вдвоем. Но она была
дочерью славного Теона и больше всего хотела служить людям.
Настали плохие времена... Разрушается античный мир, в который она
безгранично влюблена. Достижения тысячелетий, которые могли бы пригодиться
новым поколениям, погибают. А она не в силах остановить безудержный бег
времени, не в силах убедить людей, что они совершают ошибки, наслушавшись
невежд в рясах прикрывающихся словом божьим. Чего она стоит, когда льется
кровь невинных?..
Как трудно быть женщиной... Слишком много сил приходится тратить на то,
чтобы утвердиться в глазах ученых мужей в своем равенстве. Лишь умом
приходится завоевывать расположение и признание, а заодно наживать
многочисленных врагов, тайных и явных. А бороться со всеми уже не хватает
сил...
Тревожная щемящая боль разъедает сердце, терзает душу. Сквозь
выступившие слезы смотрела Гипатия на собственноручно сделанные астролябии,
которые использовались многими мореплавателям, помогая им разыскивать путь в
море по небесным светилам. Лежали на столе изготовленные ею
гидроскопы-барильоны для определения плотности жидкостей.
Ее интересовала астрономия, математика, философия. В Мусейоне хранились
написанные ею комментарии к Диофантовой "Арифметике", к учению об конических
сечениях александрийского астронома Аполлония Пергского, а также к
"Математическим канонам".
Ширилась людская молва, что она - сама мудрость. Поистине безгранично
человеческое желание чудесного! Именно поэтому Гипатия не уставала
повторять, что мудрость к человеку не приходит сама по себе. Мудрости нужно
учиться, брать ее от мудрейших. Она же, Гипатия, пересказывает то, чему ее
учили другие, то, что она переосмыслила и дополнила...
Ей самой многое неизвестно. Кто такой человек? Кем стал? Куда идет? Что
с ним будет?.. Сколько нужно еще познать, чтобы постичь свое предназначение
в Бытии! И вот этого человека заставляют барахтаться в грязных волнах лживых
вероучений, вместо того, чтобы познавать Природу. Какой позор для Разума!..
Человек, как и космос, принадлежит к иерархии Бытия, занимая в нем
далеко не последнюю ступень, но и не первую. Существуют другие миры, более
светлые. И их много... Несметное количество. Бытие непрерывное, лучезарное,
многообразное и разумное. Разумное начало таится во всем. К нему следует
только приобщиться.
Взгляд Гипатии скользит по развернутому свитку "Черного ритуала",
спасенного из храма Сераписа. Наполненный сокровенным содержанием
эзотерических мистерий Изиды, папирус манил к себе.
"...Люди будут пытаться понять суть священных пространств, где не
ступала нога человека, и отправятся за ними ввысь, желая изучить природу
небесного движения. Но и это еще не все... Они даже осмелятся исследовать
Ночь, самую далекую Ночь из всех Ночей, которая сплетает свою сеть быстрым
светом, хотя и более слабым, чем солнечный..."
Стук в дверь оторвал Гипатию от чтения.
- Это я - Гиерокл, - донеслось снаружи.
* * *
- Учительница мудрости, скажи мне, почему во все времена презирали
философов? - в голосе Гиерокла слышалась боль.
- Ты ошибаешься, Гиерокл, - рассмеялась Гипатия искренне, почти
весело. - Философов почитали и уважали. Но их и боялись. Сейчас особенно.
Знание двулико, словно римский Янус. И мудрость, и зло таятся в нем. В
зависимости от того, кому оно служит, кто распоряжается им.
Те, кто на весы судьбы положил золото и знания не в силах уравновесить
их. Эти вещи несопоставимы. И если это произойдет, то богатство обязательно
перевесит. Но... лишь своей тяжестью. Истинное, настоящее богатство именно в
знаниях. Призрачный блеск золота не способен ослепить его. И тем, кто
безраздельно решил поклясться в верности Урании и Клио, кто усердно и упрямо
восходит на Олимп Знаний, тем покорится Вечность. Но этим людям следует
отречься от многого, кроме веры в Истину. Справедливость для всех. Они
неизбежно подвергаются опасности быть осмеянным, оклеветанными, преданными,
судимыми, и осужденным, а то и лишенными жизни. Но их совесть будет чиста,
когда они поведут за собой других...
Глаза Гипатии увлажнились. Все-таки она была, прежде всего, женщиной.
Гиерокл опустил голову. Он не мог видеть, как Гипатия печально покачала
головой, словно отгоняя минутную слабость, словно упрекая себя за это ее
проявление.
- Как непросто жить в мире среди бесчестья, зависти и произвола, - в ее
словах звучало отчаяние, но не раскаяние. - Как мерзко наблюдать за людьми,
в которых личное "я" делается маленьким и ничтожным, стремится смириться и
уничтожить в человеке все хорошее и прекрасное, стремится сделать его рабом
достатка и богатства, власти и вседозволенности.
- Дорогой Гиерокл! Твоими устами говорит желание помочь мне. Ты
искренне желаешь мне добра, счастья и... покоя. Ты душевный, милый мой
Гиерокл. Но ты не подумал о том, что скажут друзья, что подумают враги, если
я оставлю Александрию. Это будет похоже на позорное бегство, которое
прольется дополнительной струей воды на колесо зла, коварства и подлости.
Я верю, несмотря на все, что знаниями можно обратить людей к вере в
Прекрасное, Справедливое и Доброе. Следует лишь донести слово Истины до
человеческих сердец, и они поймут, что творить Зло - самое страшное из
всего. Меня должны понять...
Человеческая жизнь коротка. Но есть в ней что-то такое, что не смолкая
бурлит и живет, зовет к Звездам в черное Безмолвие... Слишком часто
человеческое тщеславие и погоня за золотым тельцом омрачают все хорошее и
светлое. Но наступит время, когда люди победят изначальное зло эгоизма.
Звезды позовут нас, Гиерокл! Позовут!
Еще никогда не говорила так Гипатия со своим учеником. Гиерокл, словно
губка, впитывал необычные мысли и любовался прекрасным лицом Учительницы.
Неужели светлый разум погаснет во мраке Зла? Какая несправедливость! И он
ничего не может поделать...
* * *
Рождался новый день. Вынырнув из ночной купели, кроваво-красный, словно
медное зеркало, диск солнца тут же принялся высушивать бриллиантовые капли
росы, посеянные царицей ночи на широких листьях пальм, сыром камне белых
стен домов. Легкий ветерок приносил в город солоноватые запахи, настоянные
на ароматах буро-зеленых водорослей облепивших берег, нетерпеливо ожидавших
прилива, чтобы окунуться в целебный изумруд моря. Вскоре к этим ароматам
присоединились другие: жареного мяса, вареных бобов, пряностей. Запахи
распространялись в трепетно-прозрачном воздухе, одуряя прохожих, которых
становилось все больше на улицах Александрии.
Однако в то мартовское утро 415 года даже самые последние нищие не
канючили милостыни у заморских купцов-негоциантов и богатых граждан,
безошибочно угадывая среди них самых милосердных и жалостливых, впрочем,
такие попадались очень редко.
Какая-то могущественная, тупая и зловещая сила свела вместе почтенных
матрон и торговок, патрициев и бродяг без роду и племени, воинов и монахов,
толкая разношерстную и разноязычную толпу к Мусейону.
Гиерокл, с ночи карауливший возле старинного оплота философии,
внимательно следил за народом, постепенно заполнявшим огромную площадь.
Взгляд Гиерокла остановился на стайках мальчишек, которые, что-то
выкрикивая, путались под ногами взрослых. Двое размахивали обломками
мраморных рук, очевидно, от разбитой фанатиками статуи богини Венеры, и
громко, в каком-то болезненном экстазе, кричали. Никто не обращал на них
внимания.
Затерявшись в тени колоннад Мусейона, Гиерокл в оцепенении наблюдал за
тем, что творилось вокруг, бессильный помешать и остановить то, что
назревало.
Преступление был подготовлено заранее. Подонки, уверовав в
безнаказанность всякого греха, совершенного во славу Всевышнего, готовы были
принести в жертву любого, кто осмелится усомниться в существовании
душепастыря из Назарета. Впрочем, и это Гиерокл прекрасно знал, злобная стая
была лишь слепым исполнителем воли власть имущих, которые умело направляли
оголтелую толпу нитрийских монахов, христианских вандалов,
параболанов-головорезов в нужное русло с целью устранения всякого, кто
становился на пути новой религии, которая, как никакая другая, прекрасно
уживалась с богатством и властью, умножала и поддерживала то и другое.
Шум толпы внезапно стих. Человеческое море успокоилось, смолкло и
замерло, напряглось, словно огромный хищный зверь, готовящийся к прыжку.
Гиерокл вздрогнул. Хотя он (да и не только он) уже давно ожидал этого
момента, однако появление колесницы запряженной двумя черной масти конями, в
которой гордо, в полный рост стояла Гипатия, подействовало ошеломляюще.
Служительница Истины, презрев опасность, подъехала к Мусейону, где чуть
ли не ежедневно на протяжении многих лет высевала в человеческие сердца и
души зерна Добра, Знаний и Мудрости.
Колесница остановилась на краю площади, не в силах пробиться сквозь
плотную массу людей. Воспользовавшись секундной растерянностью враждебно
настроенной толпы, Гипатия властно подняла руку вверх, готовясь говорить с
обманутыми, настроенными против нее людьми...
Гиероклу показалось, что он видит, как тихим, спокойным сиянием лучатся
добрые глаза Учительницы. Словно в волшебном сне, развеваются на ветру ее
длинные, изумительно прекрасные волосы. Юноше вспомнились слова, сказанные
однажды Гипатией, когда она, после ожесточенной схватки с александрийским
епископом Кириллом, задумчивая и уставшая, сидела на берегу моря, что-то
напряженно выискивая глазами на грани земной тверди и горизонта. Тихо
сказала Гиероклу: "Может, это и есть высшая мудрость - умереть за свет..."
Заметив встревоженный взгляд ученика, ласково улыбнулась: "А тебе,
Гиерокл, еще жить и жить..."
- Богохульница! Любовница дьявола! - вдруг завизжал чей-то противный
надтреснутый голос.
Гиерокл узнал его. Кричал его недавний знакомый, монах Аммоний, подавая
сигнал к убийству. Услышав его, обезумевшая толпа устремилась к колеснице.
Тысячи рук с растопыренными пальцами, словно щупальца гигантского спрута,
угрожающе потянулись к женщине в белом, которая прекрасной мраморной статуей
возвышалась среди разбушевавшегося моря ярости и ненависти.
Что-то произошло... Видимо, пораженные этим спокойствием и презрением
люди, словно натолкнувшись на невидимую преграду, остановились и уже через
мгновение готовы были откатиться назад, как новый град проклятий, густо
замешанных на звериной ненависти, которую изрыгали заводилы, спровоцировала
толпу к непоправимому:
- Хватайте ее!..
В центре толпы взметнулась волосатая рука размахивавшая деревянным
крестом - символом новой веры. С грубой бранью озверевшие фанатики сорвали
белоснежную одежду с прекрасного тела Гипатии. С ревом и неистовыми
проклятиями они потащили свою жертву к Цезариуму - церкви на берегу моря, и
там с животной яростью острыми устричными ракушками сдирали с нее кожу и
плоть, и с криками радости бросали в огонь. А вокруг бесновалась толпа
обманутых и одураченных людей, которые наивно верили, что наказывают Зло.
До позднего вечера продолжалась кровавая оргия, не стихал человеческий
рев. Пьяные монахи, бродяги, самые последние александрийские головорезы,
получив вознаграждение за службу Всевышнему, толпами слонялись по улицам
города, выкрикивая устрашающие угрозы в адрес тех, кто вздумает выступить
против.
* * *
...Под утро, когда даже самые выносливые пьяницы забылись неспокойным
сном, по берегу моря шли двое: юноша и степенный мужчина - Гиерокл и префект
Орест. В немой скорби они остановились возле еще теплого пепла, тщетно
пытаясь усмотреть в нем останки той, которая, еще совсем недавно, была для
одного из них Учительницей, для второго - просто любимою женщиной, а для
большинства - Мудростью. Даже для врагов.
Взгляд Гиерокла упал на округлые предметы, которые показались ему
знакомыми. Это были обломки рук статуи Венеры, которыми утром махали
незнакомые мальчишки...
* * *
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг