Если толпа все-таки решится двинуться вперед, то его попросту сомнут. И
помочь ему было некому. Иван с тоской подумал, что если бы рядом были его
товарищи, хотя бы парочка человек, они смогли бы сдержать эту толпу. Но
Мишки Атаманчукова и Семена Беспалова уже не было в живых, а остальные
отсиживались по домам. У него еще оставалась слабая надежда, что секретарь
партийной ячейки и председатель сельсовета, официальные представители власти
на хуторе, вмешаются и урезонят разбушевавшихся людей, тем более что у них у
обоих были наганы. Но сколько Иван не всматривался в толпу, ни того, ни
другого так и не увидел. Он был один...
- Бабы, пошли! - вдруг крикнула Алена, выходя вперед. - Не будет он с
нами воевать, кишка у него тонка!
- Алена, не шуткуй! - предупредил он ее. - Лучше уговори людей
разойтись по домам.
- Зачем? - пожала плечами девушка. - Мы пойдем вперед.
- Лучше не надо! - попросил ее Иван. - Не доводи до греха!
- И что же ты сделаешь? Зарубишь? - Алена рванула ворот кофты, обнажая
грудь, и двинулась на него. - На, руби!
Иван было попятился, но тут вдруг вперед Алены выскочил Яшка и
замахнулся на него вилами...
Иван не хотел его убивать. До самого последнего момента он надеялся,
что все обойдется, что люди погомонят и разойдутся по домам. Яшка испортил
все...
Мышцы отреагировали на нападение сами по себе. Иван отклонился в
сторону, свистнула шашка, опускаясь на тело, и Яшка рухнул на землю,
разваленный профессиональным ударом от плеча до пояса. В следующее мгновение
толпа с криком смяла его, вырвала шашку из рук и стала жестоко избивать.
Иван пробовал сопротивляться, но разве мог он устоять против разъяренной
толпы? Кто-то ударил его дубиной по голове, и на сознание опустилась тьма...
* * *
Он очнулся и попытался встать на ноги, но тело пронзила такая сильная
боль, что он со стоном опустился обратно на землю. Во рту чувствовался
солоноватый привкус крови, один глаз заплыл и ничего не видел. Создавалось
впечатление, что у него на теле не осталось живого места...
У дома Гришиных маячили неясные тени людей, бегавших вокруг хаты. Потом
показались первые языки пламени, и скоро подворье Гришиных было объято
весело потрескивающим огнем. Собрав последние силы, Иван пополз туда...
Скоро он увидел, что двери и окна дома заперты снаружи и подперты
палками. Вероятно, для того, чтобы тот, кто находился внутри, не смог
выбраться оттуда.
- Что же вы делаете, гады? - крикнул Иван. - Люди вы или кто?
В этот момент подошедший к нему сзади Куроедов воткнул ему в спину
вилы, и этот крик оборвался.
- Не-е-ет! - услышали все люди истошный крик Дарьи и остановились в
нерешительности (они были абсолютно уверены, что девушка находится в хате,
но этот крик прозвучал откуда-то снаружи). - Что же вы делаете, ироды?
Ваньку-то за что?.. Будьте вы прокляты!..
- Вот так, змееныш! - сказал Куроедов, выдергивая вилы из тела. - Давно
ужо пора было это сделать, да все никак не получалось!
Все время, пока длился погром, секретарь партийной ячейки хутора и
председатель сельсовета стояли в стороне, не вмешиваясь. Последний было
ринулся на помощь Ивану, когда Куроедов ударил того вилами в спину, но
Власов остановил его.
- Погоди, не влезай, а то зашибут! Вот остынут немного, отрезвеют их
буйны головушки, тогда и поговорим по душам...
Куроедов не успел далеко уйти. Небо вдруг раскололось, и испепеляющая
молния убила его на месте. Поднявшийся следом сильный ветер заставил людей
отшатнуться от ярко полыхавшей хаты Гришиных, потому что языки пламени вдруг
оторвались от постройки и, словно живые, метнулись к ним. Стихия разыгралась
не на шутку. Молнии ударяли в землю с пугающей периодичностью, но ни грома,
ни дождя не было. Соседняя с домом Гришиных хата загорелась...
- Проклятье ведьмы! - послышались крики людей.
Вскоре на улице уже никого не было. Одиноко лежали тела Фролова, Яшки,
Куроедова и Ивана. Люди были так напуганы, что даже не позаботились о них. И
никто даже не посмотрел, жив Иван или мертв...
* * *
Утром люди подсчитывали убытки. Сгорела половина хутора, так как ветер
от горевшей хаты Гришиных дул как раз в сторону других домов. Но, странное
дело, выгорели дотла постройки только тех людей, которые участвовали в
погроме.
Приехавшие милиционеры не стали разбираться в произошедшем, как
опасались те, кто принимал в этом живейшее участие. Они не стали даже
разбирать пепелище Гришиных, чтобы отыскать труп Дарьи, которая должна была
быть там. Многие в ту злополучную ночь видели ее и слышали, как она прокляла
их...
Милиционеры забрали Ивана, который был еще жив, хотя было ясно видно,
что он - не жилец. Забрали и Алену Кирзачеву по обвинению в
подстрекательстве людей на поджог. Этим все и ограничилось...
Хутор застыл в тревожном ожидании. Люди помнили о проклятии Дарьи и
теперь постоянно ждали, что оно начнет сбываться. Но пока ничего не
происходило, и постепенно жители хутора успокоились...
За хутором одиноко высился маленький холмик с воткнутой в него
дощечкой. Со временем дощечка куда-то пропала, но все знали, кто похоронен
там. А по ночам можно было часто увидеть у этой одинокой могилки черную
женскую фигуру, застывшую в молчании. Люди говорили, что это дух Дарьи
охраняет прах своей матери, и никогда даже близко не подходили ни к могиле,
ни к пепелищу, бывшему некогда домом Гришиных...
XIX
Июль 1942 года. Южные степи России.
Унылая степь лежала справа и слева. Буйные травы устало полегли под
изнуряющим июльским зноем, безжизненные солончаки тускло блистали под ярким,
испепеляющим солнцем. Над дальними курганами висело голубое марево. Было так
тихо, что издалека был слышен посвист суслика и крик парящего коршуна,
выискивающего добычу.
На синем-синем небе - редкие, ослепительно белые облака. Стояла такая
жарища, что в самую пору было залезть в реку и не вылезать. Но на много
километров вокруг не то что воды, лужицы паршивенькой не было. Зной все
иссушил...
Полтора десятка бойцов (все, что осталось от полка за время последних
ожесточенных боев) устало передвигали ноги. Сапоги многих из них давно уже
просили каши, но времени поменять обмундирование не было. С конца весны им
только и приходилось, что обороняться от противника, во много раз
превосходящего их по силе, и отступать. Занимать новые позиции, зарываться в
землю, как кротам, выдерживать многочисленные атаки врага и налеты авиации и
снова отступать...
Впереди этой маленькой колонны шагал капитан Стрельцов, единственный из
оставшихся в строю офицеров и командовавший полком (точнее тем, что от него
осталось) после ранения командира. Стрельцов был кадровым военным, до войны
командовал заставой на румынской границе. Пограничники приняли неравный бой
утром 22 июня и в течение долгого времени не давали врагу переправиться на
советский берег Прута. Потом был выход из окружения с горсткой уцелевших
бойцов, встреча с регулярными частями Красной Армии, утомительная проверка
особистами. Так и остался Стрельцов в той части, в расположение которой они
вышли...
Посеревшая от пыли фуражка была надета поверх грязной повязки из
бинтов. В последнем бою его слегка зацепило. Рана была пустяковая, но
времени не было даже на то, чтобы толком перевязать ее. Бой был жарким,
беспощадным и кровопролитным. Много раз бойцы отбивали атаки врага, перед
окопами и позади окопов горели подбитые немецкие танки, серели тела мертвых
вражеских солдат. Своих павших бойцов времени похоронить не было...
Наконец, атаки прекратились. Наступило затишье. Связь с дивизией
отсутствовала, и вообще было непонятно, где теперь проходит линия фронта. У
Стрельцова возникло подозрение, что они уже находятся в тылу врага, тем
более что канонада гремела где-то уже позади. Он отправил нескольких бойцов
разузнать обстановку, а остальные в это время занялись перевязкой ран и
похоронами павших товарищей.
Разведчики принесли неутешительные вести. Видимо, немцам удалось
прорваться через позиции соседей, сметая на своем пути все живое...
Ситуация была очень плохой. Бойцы находились в тылу немецких войск.
Этим объяснялось и то, что немцы перестали лезть на их позиции. Они попросту
обошли их и устремились дальше. Времени на раздумья не было, и Стрельцов,
которому подобная ситуация была хорошо знакома по сорок первому году, принял
решение пробиваться к своим...
Они шли уже вторые сутки по степи, избегая дорог, двигаясь в стороне от
них. Там ревели танки, непрерывным потольком к линии фронта двигались свежие
части немецких войск. Их было слишком мало, чтобы принимать открытый бой, к
тому же уцелевшим и легкораненым бойцам приходилось нести на своих плечах
импровизированные носилки с тяжелоранеными. При любом подозрительном шуме
они ложились на землю, и высокая трава надежно укрывала их от чужих
взглядов...
Стрельцов оглядел своих солдат. Покрытые пылью, давно не бритые,
уставшие лица, выгоревшие на солнце и задубевшие от пота гимнастерки... Из
пограничников, принявших вместе с ним первый бой на границе, остался один
лишь старшина Раков, шагавший рядом со своим командиром. Остальные либо
погибли, либо потерялись после ранений и отправки в тыл. Здесь были люди,
собранные с разных подразделений полка. Сразу за Раковым шагал сержант
Кравцов, под гимнастеркой у которого хранилось полковое знамя, обернутое
вокруг тела. Командир полка, когда его увозили в тыл (полковник был ранен в
обе ноги осколками снаряда в одном из боев), сказал:
- Берегите знамя, капитан. Это самое дорогое, что у вас есть. Если не
сумеете сохранить, полк расформируют...
Какой там полк! У Стрельцова осталось полтора десятка бойцов, почти все
из них имели ранения. Конечно, можно было предположить, что оставшиеся в
живых люди станут потом костяком полка, который пополнят свежими силами и
опять отправят на фронт. Но, скорее всего, учитывая малочисленность личного
состава, их могли просто влить в состав другого подразделения. Последнее
было наиболее предпочтительным для них. Никому не хотелось отправляться в
тыл и ждать, пока их полк пополнят новыми бойцами и командирами. Это заняло
бы слишком много времени, а люди хотели воевать, драться с ненавистными
захватчиками, топчущими их землю. Им было, за что ненавидеть тех, кто уже
больше года пытался завоевать их Родину. Впрочем, до своих надо было еще
добраться ...
За Кравцовым тащил на своих дюжих плечах ручной пулемет рядовой Михеев.
Чуть отставали от него сержант Востряков и его напарник, рядовой Мельников,
худенький паренек, ушедший на войну практически со школьной скамьи. Они
тащили противотанковое ружье, из которого в последнем бою подбили четыре
танка. И еще один подбили гранатами...
Эти бойцы были из его роты, которой Стрельцов командовал до того, как
вынужден был принять командование полком на себя. За ними следовали
остальные - изнуренные, грязные, сереющие бинтами, пропитанными кровью...
Из всех бойцов своей роты Стрельцов особо выделял Вострякова. Его
заинтересованность этим человеком возникла после одного случая, который
поначалу неприятно поразил его. Однажды, во время короткой передышки между
боями, он предложил Вострякову вступить в партию. Тот как-то странно
посмотрел на него и сказал:
- Пустое, товарищ капитан. Не могу я в партию-то!
- Почему? - удивился Стрельцов.
- Считаю, мне ишо рановато об этом думать.
Возникшая сразу после этого разговора неприязнь сменилась
заинтересованностью. Стрельцову захотелось разобраться в этом человеке,
понять, что им двигало, когда он отказывался вступить в партию. Немолодой
уже мужчина был неразговорчивым, все больше отмалчивался, но воевал хорошо.
На его счету было множество подбитых танков и даже один самолет. На груди
блестела медаль "За отвагу". Он тоже воевал чуть ли не с первого дня войны,
но до сих пор оставался для Стрельцова загадкой. Что скрывалось в этой
покрытой преждевременной сединой голове, какие мысли бродили в ней?
Иссеченное морщинами лицо было всегда бесстрастно, и капитан не мог
припомнить ни одного раза, когда бы Востряков улыбался. А в глазах светилась
затаенная скорбь...
Он знал об этом сержанте немного. Родом тот был откуда-то из этих мест,
но давно уже не был дома. Что он делал, чем занимался до войны, Востряков
тоже не больно-то распространялся. Стрельцов знал только, что тот работал
некоторое время автомехаником на одном из предприятий Ростова...
Капитан чувствовал, что за всем этим кроется какая-то тайна. Попытки
вызвать бойца на откровенность неизменно оканчивались неудачей. Востряков
уходил от ответов на вопросы, которые задавал ему Стрельцов, или просто
отмалчивался. И капитан махнул на него рукой. В конце концов, какая ему была
разница, что было у Вострякова до войны? Главное, что он дрался с фашистами,
не щадя своей жизни, ненавидел их всею душой...
* * *
Иван остановился и свободной рукой поправил сбившуюся каску.
Пересохшие, потрескавшиеся от жажды губы и горящее горло настойчиво
требовали воды, которой у него не было. Во время последнего боя все, у кого
еще оставались хоть какие-то запасы, были вынуждены слить ее в кожуха
"максимов", чтобы те продолжали поливать врага свинцовым дождем, не давая
подойти тем к позициям полка. Остальное было отдано тяжелораненым бойцам...
Он облизнул губы и зашагал дальше. Идти по такой жарище было тяжело, но
все двигались уже чисто автоматически, понимая, что чем дольше они будут
оставаться на месте, тем дальше может отодвинуться от них линия фронта.
Иван шел по родным местам, уже во второй раз. Первый раз он попал сюда
в сорок первом, когда танковые армии Клейста рвались к Ростову-на-Дону.
Второй раз приходилось отступать по местам, с которыми была связана его
молодость, все то хорошее, что было в его жизни. Но ни тогда, ни сейчас он
не попадал в родной хутор. Да, честно говоря, и не хотелось ему...
Он тогда очнулся в больнице и не сразу понял, где находится. Постепенно
Иван вспомнил все, что случилось, и боль утраты захлестнула его. Дарья,
милая его сердцу девушка, была мертва, сожжена собственными соседями! Только
теперь он до конца осознал, как любил ее! Все, что произошло с ним с того
самого утра, когда Алена Кирзачева напоила его молоком, казалось ему нелепой
ошибкой. Он не понимал, что произошло с ним тогда, почему он вдруг воспылал
такой страстью к Алене. Он знал только, что все это было временным. И именно
эта его ошибка, возможно, послужила толчком к тем драматическим событиям,
которые произошли на хуторе...
На следующий день к нему пришел следователь. Это был немолодой уже,
мудрый человек, видимо, сочувствовавший Ивану. Он попросил подробно
рассказать ему, что произошло в ту страшную ночь...
Выслушав Ивана с большим вниманием, следователь задумался, а потом
сказал:
- Знаешь, Иван, когда ты рассказываешь, все выглядит вроде бы
правдоподобно, но... Понимаешь, не могла Дарья Гришина быть в это время на
хуторе!
- Почему? Ить я сам же ее видал!..
Следователь грустно улыбнулся ему.
- Дарья Гришина в ту ночь сидела в окружном ГПУ и никак не могла
оказаться так быстро на хуторе.
- Так, значит, она живая! - обрадовался Иван. - Где она, что с ней?
- Она сбежала, - спокойно ответил следователь.
- Как сбежала?
- Вероятно, при помощи охранника. Его уже допрашивают, но он ничего
вразумительного не может сказать. Но, в любом случае, даже если бы она
убежала той ночью, она не смогла бы так быстро добраться до хутора. Так что,
Иван, получается, что ты зря убил секретаря комсомольской ячейки...
Иван сомневался в том, что утверждал следователь.
- А чего говорят те, кто был там в ту ночь?
- А ничего не говорят. Молчат... На всякий случай мы разобрали
пепелище...
- И?..
- И ничего не нашли.
- А бумагу Власов передал? - вдруг вспомнил Иван.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг